К характеристике современного российского предпринимателя

Та социальная общность, о которой пойдет речь в настоящих заметках, так же как и культурно-исторический тип, к которому относятся те, кто образуют эту общность, с большим трудом поддаются адекватному обозначению. Обыкновенно в этом случае говорят о предпринимателях. Сознавая всю приблизительность и цельность подобного терминирования, в дальнейшем мы все-таки будем его придерживаться, что вовсе не исключает, а, напротив, предполагает акцент на преимущественно важном для нас моменте. И состоит он в том, что за привычным понятием легко обнаруживается реальность по-своему очень странная и, похоже, исторически беспрецедентная. На это, в частности, указывает характер возникновения фигуры предпринимателя.

У нас принято не просто сопоставлять ее с фигурой буржуа и капиталиста, а прямо указывать на их сходство, родство или однопорядковость и тождественность. Иными словами слишком часто российский предприниматель трактуется как тот же буржуа или капиталист, который внезапно сформировался и обнаружился в России после стремительного крушения большевистского режима. Никого при этом, кажется, не смущает то простейшее и самоочевидное обстоятельство, что на Западе буржуа и буржуазия формировались столетиями, что им предшествовали промежуточные и переходные культурно-исторические типы, наконец, то, что сегодня для того же Запада само существование буржуа или капиталиста в том смысле, который вкладывался в эти имена в XIX и первой половине XX века, оказывается проблематичным. Во всяком случае, в начале XXI века, как минимум, уместной является констатация коренной трансформации буржуа-капиталиста. Несомненно, он генетически связан со своими ближайшими предшественниками, но разве сама по себе генетическая связь гарантирует, что она суть связь различных моментов одного и того же целого? Разве не допустимо предположить, что генезис может заходить так далеко, что трансформация становится мутацией и из одной реальности образуется существенно иная реальность?

Но если так сложно обстоит дело с западным буржуа-капиталистом, то о нашем предпринимателе и говорить нечего. Он взялся как будто ниоткуда, физиономия его невнятна, грядущее в тумане. Словом, сплошные загадка и недоразумение. Пытаясь с ними как-то разобраться, наверное, оправданным будет для начала обратиться к истокам российского предпринимательства, к той почве, на которой происходило его стремительное произрастание. При этом нам никак не обойтись будет без сопоставления этих истоков, корней, почвы с истоками, корнями, почвой буржуазности и капитализма.

Что касается отечественных пределов, то вряд ли у кого-нибудь вызовет возражение тезис, согласно которому одним из важнейших истоков предпринимательства у нас стала преступная деятельность в ее самых разнообразных вариантах, от относительно безобидной коррупции до прямого разбоя. Как бы зловеще ни звучало это последнее утверждение, его резкость несколько смягчается тем самым обещанным сопоставлением того, что происходило «у них» и «у нас», в России и на Западе. По поводу последнего, почему бы не обратить внимание на трактовку буржуа одним из самых известных его исследователей и интерпретаторов, которым, несомненно, был Вернер Зомбарт. В своей получившей широкий отклик работе «Буржуа» он выделяет пять основных типов капиталистических предпринимателей. И что же, среди них числятся не только феодалы, государственные чиновники, спекулянты, купцы, ремесленники, но и разбойники. Так что стоит нам принять трактовку буржуа-капиталиста и буржуазности-капитализма, которых придерживался Зомбарт, и буржуазность нашего предпринимателя и предпринимательства в преступности может показаться естественной и нормальной. Правда, показаться не более чем на первый взгляд. И вовсе не потому, что построения Зомбарта по ряду существенных концептуальных моментов шатки и не выдерживают сколько-нибудь тщательной проверки на концептуальность и соответствие исторической фактуре.

Давайте согласимся со всем тем сомнительным и стереотипным, что можно обнаружить в Зомбартовском исследовании. Даже в этом случае сближение буржуа-капиталиста с российским предпринимателем окажется, по существу, чисто внешним и неоправданным. И ничего здесь не меняет согласие с Зомбартом в том, что разбойник был одним из шести типов капиталистического предпринимателя. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на такую, например, характеристику капиталиста-предпринимателя у Зомбарта: «Люди, в которых фантазия авантюриста сочеталась с величайшей энергией; люди, полные романтики и все же с ясным взглядом на действительность; люди, которые сегодня командуют разбойничьим флотом, а завтра занимают высокую должность в государстве, которые сегодня жадной рукой копают землю, а завтра начинают писать всемирную историю; люди со страстной радостью жизни, с сильным стремлением к великолепию и роскоши и все-таки способные принимать на себя в течение месяцев лишения морского путешествия с полной неизвестностью впереди, люди со способностями к организации, в то же время полные детского суеверия. Одним словом, люди Ренесанса — это отцы наших капиталистических предпринимателей…».^[1]

Наверное, в своей характеристике предпринимателя–разбойника Зомбарт увлекся, на что-то в нем закрыл глаза, что-то преувеличил сверх всякой меры. Но ведь и было что преувеличивать и романтизировать. С современным же российским предпринимателем подобная операция в принципе невозможна. Если только не создавать образ совершенно вымученный и неузнаваемый. И, в общем-то, понятно почему. Все-таки это вполне очевидно, что разбойничество наших предпринимателей в корне отличается от того, которое некогда имело место на Западе. Там оно было всецело направленно вовне, на «чужих». Ими могли быть иноверцы (мусульмане) для христиан, католики для протестантов и наоборот — протестанты для католиков, дикари (негры или индейцы), просто представители враждебного государства, страны, народа. В этом случае действия разбойников сближались с военными действиями. Война же всегда, так или иначе, освящается высокими смыслами. Главное же — не сводится к чистому убийству или грабежу. В войне заявляет себя и торжествует «право копья». А это жестокое, беспощадное, но все же право. Ведь на войне не просто побеждает сильнейший. За ним преимущество мужества, доблести, в крайнем случае — мастерства, опыта, расчета. В конечном счёте, победитель в войне — это вовсе не тот, кто безоглядно крушит всё и вся, оставляя после себя пустыню. Таковыми могут быть набеги, отдельные моменты военных действий. В целом же война выявляет победителя как лучшего, более достойного, и это за ним вынужден признать побежденный, если, конечно, он не готов пасть в неравной битве. Тот, кто принимает такое решение, ценой гибели избегает поражения. Случай этот, однако, относительно редкий. В своей основной тенденции война ведётся по другим правилам и все-таки предполагает победителя и побежденного. Предполагает его и деятельность разбойников-предпринимателей. Они знали, на что шли, жизнь их складывалась как битва. А это означает, что разбойник-предприниматель только разбойником не был. Его «разбойничество» хотя бы отчасти было легитимировано, в кругу своих, перед лицом соотечественников, государства, государя, не говоря уже об общественном мнении. Оно могло приветствовать и поощрять разбойников едва ли не как национальных героев.

Это было тем более уместно, что предприниматель-разбойник в своей стране, среди своих оставался законопослушным подданным и гражданином, был готов играть по общепринятым правилам игры. Да, с Зомбартом остается согласиться только в том, что в XVI–XVIII веках авантюрист, морской разбойник, купец крупного масштаба (а таковым он является только если ездит за море) незаметно переходят друг в друга. Уточним, правда, существенное в настоящем контексте: переход «купца» в морского разбойника осуществлялся не иначе, чем за пределами своего государства и отечества. В противном случае «купец» был обречен на столкновение с государством при очевидном неравенстве сил. Ему нужно было выбирать: или разбой исключительно вовне в отношении «чужих» или превращение в пирата, оторвавшегося от всех своих корней, с перспективой ближайшей или более отдаленной (это как повезёт) висеть на рее в соответствии со строгими и неумолимыми законами в отношении чистопородного разбоя и пиратства, не обремененных никаким предпринимательством.

А теперь вернемся в наше отечество последних двух десятилетий. Здесь по части разбоя-предпринимательства ситуация определилась вовсе не так, как в свое время на Западе. Наш предприниматель не гнушался «разбоя» на этот раз вовсе не вовне, а в своей стране и в среде своих сограждан. Для него преступная деятельность в ее прямом и буквальном смысле как преступания закона была и остаётся чем-то естественным и само собой разумеющимся. Наш «буржуа» — «преступник» самим фактом своей причастности к предпринимательству, хочет он этого или нет. Таковы реалии и условия предпринимательской деятельности, как они сложились у нас в 90-е годы XX века и в двухтысячные годы. В такой ситуации обвинять кого-то в преступных наклонностях — дело заведомо бессмысленное. В предпринимательство наши соотечественники пришли и приходят самыми разными путями, не говоря уже о том, сколько у нас непредпринимателей, а значит, и непреступников, кто поменялся бы местами с теми, кто сделал себе состояние, преступив закон.

Вопрос, в нашем случае действительно существенный, состоит в том, что же за общество сформировалось в России из тех, кто стал предпринимателем и к какому культурно-историческому типу его можно отнести. Ни о каком намеке на «блеск и великолепие», не вовсе чуждые западному предпринимателю-разбойнику, применительно к нашим предпринимателям, понятное дело, говорить не приходится. Всё теперь несопоставимо более тускло, темно, обыденно, заурядно. Иначе и быть не может там, где состояния делали и делают за счет своих сограждан. Когда тот, кто его приобретает, по существу, присваивает себе приобретенное, если и не прямо в ущерб другим, то, как минимум, ничего не давая взамен. Скажем, за счет оживления экономической активности, повышающей общий уровень жизни, а главное — возрастания общего тонуса жизни, расширения ее перспектив и возможностей. Нечто подобное всё-таки числилось за разбойником-предпринимателем минувших веков, что хотя отчасти искупало вершившиеся ими преступления. Да и преступления ли в чистом виде?

С позиций христианства, разумеется, только так, а не иначе. Но в XVI–XVIII веке существовала и другая «правда». Не то чтобы вовсе отменяющая христианскую «правду», скорее смягчающая ее суровую требовательность, как будто не знающую того, что христианин в здравом уме и твердой памяти не мог не видеть и не принимать во внимание. Эту «правду» можно выразить с позиций широкого распространения в XVI–XVIII веках теории, по существу же, мифологемы общественного договора. Согласно этой теории-мифологеме, люди заключают между собой договор, по которому передают часть своего суверенитета, то есть право всецело распоряжаться самими собой, государю и государству. При этом же неотъемлемые права в чем-то ущемляются, но взамен этого вступившие в общественный договор получают преимущество каких-то гарантий и безопасности своей личной жизни. Происшедшее изменение в первую очередь выражается в появлении законов, гарантом исполнения которых выступает государство, но действует общественный договор и, соответственно, законы, исключительно в пределах той человеческой общности, которая заключает данный договор, тем образуя государство. За ее пределами по-прежнему остается действенной истина «homo homini lupus est» — «человек человеку волк». Она предполагает и принимает войну всех против всех в межгосударственных отношениях или, скажем, дает право частному лицу действовать без оглядки на законы в отношении лиц, являющихся подданными (гражданами) другого, враждебного его обществу государства. Именно так сколько угодно действовали разбойники-предприниматели, находя в этом поддержку и одобрение со стороны «своих».

Совсем иначе обстоит дело с нашим предпринимателем. Война всех против всех — это та реальность, которая вовсе не чужда предпринимателям в отношениях к «своим», гражданам России. И хуже всего здесь то, что предприниматель, преступающий закон и действующий исключительно с позиции своей пользы, всегда может сослаться на то, что иначе не проживешь, что наши законы или их исполнение прямо ведут к краху любое предприятие. Потому предпринимателю только и остается исходить всё из того же «homo homini lupus est». Для него это какой-никакой, а всё-таки выход. Но выход ли на самом деле — вот вопрос. Для того или иного предпринимателя, возможно, так оно и есть. Однако не для предпринимателя как культурно-исторического типа, не для предпринимательской общности как целого. Таковой у нас, нельзя этого не признать, не сложилось, и покамест ничто не свидетельствует о наличии реальной перспективы для ее складывания. В общем-то, достаточно очевидно почему.

Представим себе, что тот или иной предприниматель победоносно осуществляет свою войну всех против всех. Но не будет ли это означать, что никакой устойчивой общности предпринимателей в итоге сложиться не может. Она будет разрушаться внутренней борьбой, неспособностью к минимальному структурированию. Предположим, однако, что в России общность предпринимателей все-таки сложилась и стабилизировалась хотя бы на самом минимуме. Пусть в ней действуют хотя и не все внутренние законы, а те самые пресловутые «понятия». Но тогда жизнь по понятиям, все равно предполагает войну если не всех против всех, то против своего народа, своих сограждан. Это будет не что иное, как война ввиду того, что наши предприниматели, договорившись между собой, не вступают в общественный договор с соотечественниками, и тем более не следуют уже сложившемуся договору. Их дело сторона. Они со своими «понятиями» вне закона. Пускай закон в отношении предпринимателя, конечно, крупного, со связями, не действует. Однако, комфортно ощущая себя вне закона, предприниматель, в конечном счете, пилит сук, на котором сидит. Уже потому, что тот или иной закон со временем начнет действовать и ударит по предпринимателю. Или же война всех против всех рано или поздно обернется победой над победителем. Приспеют времена и сроки, когда сегодняшние победители окажутся в числе побеждённых. Так, знаете ли, всегда происходит в среде хищников. Какой-нибудь лев, отогнавший от самки или повергнувший всех своих соперников, безраздельно господствует в своем праве, но обречен по мере старения разделить их участь. Таков естественный закон войны всех против всех. В человеческом же обществе он имеет еще и то следствие, что расчеловечивает человеков. На хищниках и хищничестве человеку не удержаться. Удерживает его культура и далее соотнесенность с Богом.

Вначале о культуре. Сегодня дико даже вообразить себе наших предпринимателей как носителей культуры, не говоря уже о культурном лидерстве, о том, чтобы задавать тон, создавать культурные ориентиры для всего общества. В общем и совершенно справедливом представлении современный предприниматель вполне ординарный, заурядный человек, задействует в своём предпринимательстве вовсе не те качества, которыми был бы вправе гордиться. Поистине, современным предпринимателям лучше не выводить на свет Божий свои деяния и помыслы. Предъявить позитивно-устроительного здесь нечего. Где же эти «великие и удивления достойные дела» предпринимателей? За их коллегами разбойниками-предпринимателями числится хотя бы так называемое «первоначальное накопление капитала». Вольно или невольно они стимулировали экономический подъём. О наших предпринимателях ничего такого не скажешь. Тут полная самозамкнутость, решаются свои дела, по возможности исключительно к своей пользе. А это, с позиций культуры, есть самый настоящий тупик и для самих предпринимателей и для страны, к которой они принадлежат. Выход из него не может быть лёгким уже потому, что обремененное криминальностью происхождение и житиё-бытиё нашего предпринимательства делает из него нечто в корне отличное от буржуазности и капитализма.

Буржуа-капиталист, в том числе и в своём разбойничьем варианте, был кем угодно, только не продуктом распада предшествующих общественных форм. Как раз наоборот, распад им превращен в трансформацию, которая открывала новые возможности и перспективы для западной культуры. У нас, напротив, имел место именно распад нежизнеспособного большевистского режима. Весь он зиждился на реальности классовой борьбы. В значительной степени она была фикцией. Поначалу, когда большевики насмерть столкнулись с представителями высших слоёв императорской России, подавляя и уничтожая, в том числе и тех, кто не оказывал им сопротивления, понятие классовой борьбы ещё не было целиком бессмысленным. Впоследствии она всячески имитировалась за счет внутренних репрессий и противостояния остальному западному миру. Когда же большевистский режим рухнул, он смог сделать самое главное — создал тип человека-борца, того, кто только и способен выстроить свою жизнь в противостоянии другим, оттесняя и подавляя их в попытке найти своё место под солнцем. В частности, такая установка стала эпосом вновь народившихся предпринимателей. Взять от жизни, а не дать, пользоваться, а не производить — это у нашей «буржуазии» нечто само собой разумеющееся, более глубоко укорененное в ней, чем любая доктрина. На такой почве новый культурно-исторический тип не возникает. Это слишком очевидно.

Ввиду сказанного я не чужд подозрения, что фигуре предпринимателя в России ещё предстоит возникнуть и оформиться, в том числе и в реальность культуры. Это вовсе не исключает, что в общность предпринимателей войдет существенная доля тех, кто таковыми является уже сегодня. Но войдет она туда не как нечто состоявшееся и оформившееся. Об этом не может быть и речи. Если уж вести речь, так это о том, что современному предпринимателю для преодоления провальности своего теперешнего положения необходимо заново обрести себя, ощутить себя человеком не только жизненного успеха, но ещё и долга, миссии, ответственности. Подобному вовсе не были чужды предприниматели императорской России, не говоря уже о ее дворянстве, офицерском корпусе, чиновничестве. Так, как сегодня, ни за что не отвечая, ни в чем, кроме себя и своей успешности, не видя ни цели, ни смысла, у нас жили не всегда. Зато когда-то и существовала Россия вовсе не как некоторое историческое недоразумение, а как всякая держава и культура из числа великих.

Было бы несправедливым утверждать, что все предприниматели современной России всецело поглощены заботой о своём благополучии и ничего значимого для них кроме этого не существует. На то, что это не совсем так, указывает, например, не такое уж редкое воцерковление предпринимателей, их обращение к Православию. Какие-то надежды происходящее внушает, хотя здесь легко впасть в преувеличение, искажающее суть происходящего. Оно же таково, что ситуация в России по данному пункту прямо противоположна тому, что некогда происходило на Западе. На сегодняшний день стало общим местом, не то что в науке, но и в среде сколько-нибудь образованной публики, знаменитое сопряжение протестанского духа с «духом капитализма». Кто сегодня не знает о том, что буржуа-капиталиста в его предпринимательстве двигала не жажда наживы как таковая. Он был еще и человеком религиозно воодушевленным, рассматривал своё предпринимательство как миссию и служение Богу, когда сама прибыль указывала на успешность этого служения. Так ли оно было на самом деле или приведенная схема слишком упрощает ситуацию, но сам по себе факт сопряженности буржуазности и религиозности, кажется, ни у кого не вызывает сомнения. Но видеть в нем выход и для наших предпринимателей было бы по крайней мере легковерным оптимизмом. Не в том, разумеется, смысле, что христианская прививка ничего существенного для предпринимателя в плане его выхода из тупика его нынешней жизни дать не способна. Тут обратить внимание нужно совсем на другое. И в частности, на то, что это очень разные вещи: стать предпринимателем и действовать в этом качестве в том числе из религиозных соображений или иметь в религии некоторую подпорку для своей предпринимательской деятельности. У нас слишком часто происходит именно последнее. На низовом уровне своей православностью предприниматели просто украшаются, нюхом чувствуя в ней силу, которая способна прибавить предпринимателю респектабельности, так же как и значимости в собственных глазах. О политической целесообразности сегодняшней православности я уже и не говорю.

Если обратиться к реалиям более существенным и жизненно серьёзным, то отметить остается следующее. Тяготение предпринимателя к православию, с одной стороны, естественно, укоренено в нем. Оно даёт внутреннюю опору человеку, который занят делами рискованными, запутанными, вряд ли несущими в себе удовлетворение для не совсем уж примитивной душевной конституции. Есть, однако, и другая сторона: то, что обращение к религии, действительное воцерковление не может не изменить жизнь предпринимателя. Нашему современному российскому предпринимателю осознать своё предпринимательство в качестве миссии и служения несравненно труднее, чем некогда голландскому, английскому или германскому протестанту. Тому оставалось последовательно, строго и честно делать свое дело в надежде, что все остальное приложится. Но попробуем применить эти же критерии-требования к нашему предпринимателю, и мы сразу увидим проблему не в том, как им следовать, а как их для себя конкретизировать, насколько вообще осуществимо то, чему должно следовать. Прямых выводов и однозначных решений здесь пока не просматривается. Впрочем, сказанное относится и ко всей жизни российского предпринимателя. Да и жизнь ли это или пока еще попытка жить, чреватая утерей человеческого образа?

Журнал «Начало» №22, 2010 г.

^[1] В. Зомбарт. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 1994. С. 60.