Христианская любовь в сказке

В статье рассматриваются смысловые горизонты волшебного мира сказки. Сказка и божественная реальность, сказочные сюжеты и литература, сказка и страдания, любовь в пространстве сказочного жанра. Автор приходит к неожиданному выводу о «недостаточной сказочности» сказки в точках предельной смысловой концентрации. Выходя к рубежу своих возможностей, сказочный жанр предлагает слушателю не полноту счастливого блаженства, а трагическое противоречие. Однако невозможность достичь «счастливого конца» приводит к смысловой наполненности более высокого порядка.

Ключевые слова: сказка, логика сказки, любовь, предрешенность любви, божественная любовь, радость, страдание.

Алексей Дмитриевич Рейпольский,
иллюстрация к сказке Шарля Перро «Золушка».

Сказка обыкновенно раскрывается нам как мир волшебный, мир исполнения желаний, куда всем хотелось бы попасть. Так и создается она, в каком-то смысле отстраняя реальность повседневности, обыденности, открывая дверь в иной мир. Тем не менее, иное сказочного мира, – это иное отношение мира божественного и райского. В нем исполняются желания, порой самые простые и незатейливые. Емеля путешествует на печи, ведра с водой сами идут домой, Золушка выходит замуж за принца, а сын мельника обретает замок и женится на принцессе. Мы привыкли, что сказки предназначены для детей. Это и понятно, ведь для них нет непроходимой границы между фантазией и реальностью. Одно для них переходит в другое, и наоборот. Герои сказок оживают, сами дети становятся сказочными персонажами, превращаясь в золушек, котов в сапогах, емель… Для детей как-то само собой разумеется, что существует Дед Мороз и Снежная королева, которую они до смерти боятся. Все это переплетение живых переживаний ребенка и сказочного мира фантазии с реальной жизнью для него очень актуально. Взрослый уже четко видит границу. Однако народные сказки создавались и взрослыми для взрослых. Простому люду тоже хотелось вырваться из обыденности, обрести желанное в волшебстве сказки.

Атмосфера сказки всегда заманчива, хотя мы и знаем, что такого не бывает, что сказка в своей основе – это небывальщина. И все же у сказки есть какое-то свое основание, какой-то вес (в отличие от мечты). Возможно, самым важным в сказке и является атмосфера чудесного, в которую мы попадаем из обыденности. Порой, это может случаться с нами и в обыкновенной жизни. Как-то зимой мне довелось путешествовать по Карелии. Зима та была очень снежной, а знаменитый водопад Кивач восхитителен. Но дело было вовсе не в достопримечательности как таковой, а в самом моменте, в том человеке, который был рядом. Все было окрашено в сказочные тона. Деревянные домики и громадные сосны, усыпанные шапками снега, полная луна, скрип снега под ногами. Удивляюсь до сих пор, как это из избушки не вышла Баба Яга, или не показался серый волк, а за елкой не прятался гном.

Сюжет сказки живет у того или иного народа, он еще и оформляется писателем, входит в художественную литературу. Образы героев сказок на разный манер характеризуют те или иные стороны того или иного народа (тролли, Баба Яга, гномы…) И все же, читая сказки, мы точно знаем, «этого конечно, вовсе не было».

Несмотря на то, что небывалое является самим средоточием сказки, ее характерной чертой, любовь как встреча его и ее, в сказке может быть заявлена во всей возможной полноте.  При этом не нарушается и не разрушается гармония фантастического сказочного мира. Любовь как бы прорастает сквозь него, вплетена в сказку как целое. И, как и полагается любви, образует, центрирует сказочное повествование.

Алексей Дмитриевич Рейпольский,
иллюстрация к сказке Шарля Перро
«Спящая красавица».

Для начала мне бы хотелось обратиться к более чем известной сказке Шарля Перро «Спящая красавица». Оригинальный текст ее, правда, вовсе не заканчивается свадьбой Принца и Спящей красавицы. Но в данном случае важно другое. Кульминационный момент, бесспорно, встреча Спящей красавицы, очнувшейся от столетнего сна, и Принца, пробравшегося к ней сквозь волшебные заросли. Пусть в зачаточном виде, но это – путь преодоления Принцем внутреннего страха, неопределенности на пути к желанной для него цели (ему сказали, что в загадочном замке спит прекрасная принцесса). Тем ярче для него событие встречи. Он к ней как будто готовится. При приближении к покоям спящей красавицы Принц видит (скорее ощущает) свет – сияние, исходящее из ее комнаты. Так или иначе, сами покои, где спит принцесса, освещены. Это она источает внутренний свет, который освещает и покои. В оригинале текста Шарль Перро использует слова «divin» – «божественное»,  «свет», «сияние», подчеркивая, что Принц приближается к ней, затаив дыхание, как к чему-то для него «высшему». Такое отношение усиливается тем, что он склоняет пред нею колени. И вот этот момент настает, чары отходят, и принцесса пробуждается от столетнего сна. И конечно, пробуждается она именно в тот самый момент, когда Принц к ней приблизился. Как-то привычно для меня с детства, что пробуждаться она должна от его поцелуя. Но, если внимательно следить за внутренней логикой сказки, поцелуй здесь оказывается лишним, не нужным, или нарушающим трепет встречи между ним и ею. Здесь возможно только единственное: он в благоговении замер, она, увидев его, восклицает, как давно его ожидает. Подумать только, а ведь она только что проснулась! И при этом фальши и лжи в этом никакой нет. Ведь она ждет его уже сто лет! Ну да, ждет во сне, да, этот сон был вынужденным, но ведь и встреча спящей красавицы и Принца заведомо предрешена. Они должны были встретиться потому, что так тому и быть. Иначе никак нельзя. А что делать, если она на сто лет старше его? В сказке это обыгрывается ее волшебным сном, время отступает, позволяя встрече свершиться.

Предрешенность любви его и ее – очень важный момент. Так будет, наверное, во всех сказках, во всех великих произведениях литературы, когда в них речь заходит о настоящей любви. В человеческом мире, в культуре вообще существуют две реальности, выше которых ничего нет: это свобода и любовь. Свобода, как пишет П.А. Сапронов [см. 1, с. 24], – достояние и вершина, на какую только способна вознестись душа человека. Но любовь, если сделать акцент на предрешённости встречи его и ее, выбора не предполагает. Выбирать, любить или не любить, не приходится. Он и она встречаются, их встреча для всевидящего Бога каким-то образом уже запечатлена. В этом отношении любовь, оказывается, не соотнесена со свободой. И в этом любовь не проигрывает. Для нее есть выход в реальность более высокую – в реальность сверхчеловеческую, сверхкультурную, в реальность божественного. Отсюда и свет – сияние – божественность самой спящей красавицы.

Любовь – всецело реальность Божественной жизни. В нашем мире мы способны прикоснуться к этому миру, в том числе через любовь, вспыхнувшую между ним и ею. И нам она дается «отрывочно», фрагментарно, как полнота бытия только на мгновение. Но это то мгновение, когда «в вечность вдруг превратился миг».

Антон Яковлевич Ломаев,
иллюстрация к сказке Г.-Х. Андерсена
«Русалочка».

На мой взгляд, самое пронзительное произведение о любви, которое когда-либо создавалось в жанре сказки, – «Русалочка» Ганса Христиана Андерсена. Всем известный сюжет, не стоит и пересказывать. Тема сказки и есть радость встречи в любви. Только вот дается она Русалочке через такие страдания, о которых ни написать, ни сказать возможности никакой нет. Встреча Русалочки, дочери морского царя (то есть морской принцессы) и Принца, принадлежащего королевскому человеческому роду, заповедана так же, как и встреча спящей красавицы и Королевича.

«Странное дитя была эта русалочка: такая тихая, задумчивая. Другие сестры украшали свой садик разными разностями… а она любила только свои яркие, как солнце, цветы да прекрасного белого мраморного мальчика, упавшего на дно моря с какого-то погибшего корабля…

Больше всего любила русалочка слушать рассказы о людях, живущих наверху, на земле» [2, с. 41].

Ее тихость и задумчивость уж не от того ли, что, сама того не зная, она предчувствовала встречу, готовилась к ней, ждала ее. Оттого и тянуло ее больше других сестер на поверхность моря, оттого и мил ей был этот мраморный мальчик, как бы «прообраз» будущего Принца. Всем своим существом, всем складом своего внутреннего мира (ведь нельзя сказать души, ее у русалочек не было) и характера русалочка «знала» о предстоящем. Создана она была именно для этой встречи, как, наверное, создается и каждый человек для своей встречи в любви. Когда исполняется ей пятнадцать лет, она всплывает на поверхность моря, и, конечно, именно в этот день встречает своего возлюбленного. Принц в этот день тоже празднует свой день рождения на корабле. Они рождены в один день (нам более привычен мотив «они жили долго и счастливо и умерли в один день»). Разбушевавшаяся буря разбивает корабль, Русалочка спасает Принца и оставляет его у берега.

Трагичность чувствуется уже в этой первой встрече, когда принц не видит ее, а она его – видит, обнимает, целует. Она полюбила его всем своим существом, исполнилось то, чего она так ждала. А он даже не узнал о ней. Он подумал, что ему спасла жизнь другая, и полюбил ее.

Любовь Русалочки к Принцу оказывается сильнее всего на свете. Единственное желание, которое есть у нее, – быть вместе с ним. Больше ни для чего жизнь ей не нужна. Все триста лет, положенные русалочкам, она готова отдать за мгновение, проведенное рядом со своим возлюбленным. А уж самое желанное – обрести бессмертную душу. Но бессмертная душа нужна Русалочке не сама по себе. Бессмертие нужно ей только чтобы быть в вечности вместе с ним. И тогда она отдает все, что у нее есть, – расстается с родной морской стихией, с семьей, со своим рыбьим хвостом, с прекрасным голосом, готова сносить нестерпимую боль от каждого шага на новых человеческих ножках.

«Русалочка выпила обжигающий напиток, и ей показалось, будто ее пронзили обоюдоострым мечом; она потеряла сознание и упала замертво. Когда она очнулась, над морем уже сияло солнце; во всем теле она чувствовала жгучую боль. Перед ней стоял красавец Принц…» [2, с. 54].

Превращение Русалочки из морского существа в человека, ни с чем сравнить невозможно, конечно. Но все же ее волшебное превращение было не просто, как это бывает в сказках, оборотничество, произошло оно не с легкостью. Это своего рода смерть и новое рождение. Она дерзнула стать земным существом, когда сама принадлежит целиком водной стихии. И пережила она если не смерть, то что-то очень близкое этому. Ну что ж, есть ради чего:

«Тогда он взял ее за руку и повел во дворец. Ведьма сказала правду: каждый шаг причинял русалочке такую боль, будто она ступала по острым ножам и иголкам; но она терпеливо переносила боль и шла об руку с принцем легкая, как пузырек воздуха» [2, с. 54].

Антон Яковлевич Ломаев,
иллюстрация к сказке Г.-Х. Андерсена
«Русалочка».

Для русалочки радость встречи с ним покрывает все страдания, которые ей приходится переносить. Эти страдания трудно себе даже вообразить: постоянная острая боль от каждого шага, раздирающая до крови ее ножки. Восприимчивый читатель не может не исполниться жалости к Русалочке. Некоторые родители даже не осмеливаются давать своим детям читать эту сказку из-за «острой боли и сильных страданий». Но не жалеть нужно Русалочку, я думаю. Потому что радость, та самая истинная радость (как у Франциска Ассизского, описанная в его произведении «Об истинной и совершенной радости») становится ей доступна. Лишь она достигает ее, только ей удается ее постичь. Просто человеку (просто русалочке) сложно обрести такой опыт. Плата за страдания – радость от бытия вместе с возлюбленным, от того, что предназначение ее жизни исполнилось. Поэтому она и «легкая, как пузырек воздуха».

Напрашивается сравнение с пьесой А. Блока «Роза и крест», где все время звучат слова – «радость – страданье». Бертран, главный герой пьесы, имеет прозвище Рыцарь-несчастье. Он безнадежно влюблен в графиню Изору.

О, любовь, тяжела ты, как щит!
Одно страданье несешь ты,
Радости нет в тебе никакой!…
Как может страданье радостью быть? [3, с. 58] —

сетует Бертран. Для него это не ясно. Между тем, Бертран верой и правдой служит как графу, так и Даме своего сердца, выполняя все ее капризы. Он исполняет, казалось бы, невозможное исполнить, а Изора все его не замечает, все пренебрежительно к нему относится. Поразительна финальная сцена пьесы. Бертран очень сильно ранен: он мужественно отстоял в бою нападение на замок. Изора в эту ночь принимает у себя в покоях возлюбленного. Бертран же внизу, истекая кровью и умирая, продолжает выполнять свое дело, охраняет ее от посторонних глаз, как и положено сторожу замка. Бертран – рыцарь до последней капли крови. И нам трудно вообразить, какое страдание испытывает Бертран, охраняя покои своей возлюбленной, которая в этот момент пребывает с другим. Так на своем «посту» он и умирает.

По-своему Бертран похож на Русалочку. Похож тем, что каждое его действие сопровождает страдание. Но и разница между ними огромная. Для Русалочки радость сильнее страданий, Бертран же в своей безнадежной любви страданиями как будто упивается, наслаждаясь какою-то болезненною радостью. Если Изора вовсе не замечает своего смелого рыцаря, то Принц любит Русалочку, целует ее, все время проводит с ней. Но любит не достаточно, чтобы она смогла обрести бессмертную душу, другую любит сильнее и берет ее в жены. Русалочка умирает схожим образом с Бертраном. Она видит, как в шатре новобрачные вместе. Конечно, она не осмеливается его убить принесенным сестрами ножом, чтобы вернуть себе рыбий хвост и возвратиться домой. Для нее нет пути обратно. Ей не нужна жизнь без него. И Русалочка бросается в море, становясь морской пеной. Правда, у нее все же появляется шанс обрести бессмертную душу, так как она становится одной из дочерей света. Только вот не нужна ей душа без Принца. И в этом настоящая трагедия. Потому что ей с ним не быть. Как и Бертрану не быть с Изорой. Можно ли найти причину несчастсной любви? Возможно, ответ подскажет нам название пьесы? «Роза и крест». Это две вещи несовместимые между собой. Так же оказываются несовместимы Бертран и Изора как несовместимы роза и крест. Если ты роза, ты красива и нежна, ты благоухаешь, приносишь красоту и радость, ты – цветок. «Меть свои крепкие латы Знаком креста на груди». Розе-Изоре это не внятно в Бертране. Им никак не пересечься. В этом безнадежность любви Бертрана. Русалочка же и Принц как будто бы все-таки могли бы быть вместе. Между ними не было такой пропасти, даже была некоторая близость, но любовь их обречена. Некоторая инаковость дает о себе знать и здесь. Русалочка все-таки не может стать до конца человеком, существом земным. Природа ее – природа водной стихии, она – русалочка. А он – земной человек. Она – вода, он – земля (не роза и крест). Принцу же надо было стать крестом, чтобы обрести Русалочку. И не получается ли так: Принц ближе по духу к Изоре, Русалочка – к Бертрану.

Трагичность любви в том, что не достигается соединение столь желанное для любящих сердец. И все же любовь Русалочки удивительна в том отношении, что она пьет свою чашу до конца. И чаша эта оказывается отречением от себя, принесением себя в жертву. Без колебаний, без сомнений, раз за разом она повторяет свою жертву, каждый раз заходя все дальше и дальше, до последней капли отдает жизнь свою ради жизни любимого Принца, ради того, чтобы он мог соединиться с той, которую полюбил больше ее.

Антон Яковлевич Ломаев,
иллюстрация к сказке Г.-Х. Андерсена
«Русалочка».

«Лишь эту ночь оставалось ей дышать одним воздухом с ним… Далеко за полночь продолжались на корабле танцы и музыка, и русалочка смеялась и танцевала со смертельной мукой в сердце, принц же целовал красавицу жену, а она играла его черными кудрями; наконец рука об руку удалились они в свой великолепный шатер» [2, с. 58].

И опять радость простого нахождения рядом покрывают страдания Русалочки. Она все отдает, и ничего не ждет, не требует в ответ. Это опыт настоящей христианской любви. Христианский он потому, что Любовь, дарованная Богом, имеет свою внутреннюю логику. Сам Бог создал человека по любви. И он «самоумалился», чтобы дать место человеку. Потом из любви к человеку Бог воплощается, из любви претерпевает крестные страдания и смерть.

Любовь в сказке как непременное и волшебное исполнение желанного (в данном случае это желание любящих быть вместе), «хэппи энд» сказки в какой-то момент выявляет некоторую недоговоренность по поводу христианских смыслов любви, обнаруживая свою «поверхностность» и легковесность. В народных сказках ярко заявляется и предначертанность любви, и мгновение радости встречи его и ее в любви, и преизбыточествующая полнота этого мгновения, когда оно запечатлевается в вечности, навсегда в своей полноте.

Развиваясь, становясь авторской, сказка порой дорастает до великой литературы. Для писателей, берут ли они сюжеты народных сказок, или создают свои, сам принцип народной сказки становится недостаточным, хотя они и оставляют за сказкой фантазию как непременное условие ее существования. И в «Русалочке» сказочный мир красив и удивителен, там может существовать морское царство с морским царем и его прекрасными дочерьми. Таким мир мы видеть не привыкли, это не мир в его данности человеческому взгляду. И все же писателю недостаточно только мира волшебного. Исчерпав его возможности, он встает перед необходимостью прибегнуть к опыту более глубокому.

Вернемся к сопоставлению сказки «Русалочка» и драмы «Роза и крест». Любовь в обоих произведениях трагична, она не приводит героев к счастливой жизни вместе. В этом не просто печаль, в этом какая-то несказочность сказки. Ведь сказка есть исполнение желаний. А здесь единственное желание Русалочки не исполняется. Она не сможет быть с ним. Здесь любовь имеет глубокие христианские основания. Для христианина не актуален сам по себе принцип счастливого «хэппи энда». Он крайне желателен, он манит и трогает сердце человека скрывающимся за ним счастьем человеческим. Но не в этом последняя глубина христианского опыта. Не за счастливым концом последнее слово. «Альфа и омега» жизни христианина – это Христос, пребывание с Богом и в Боге. Поэтому христианин – воин Христов, и ведет битву своей жизни со грехом. Но для этой битвы необходимо «убиение» своей греховной «самости». Насколько лучше это «убиение» удастся человеку, настолько больше «места» для Бога освободится в душе. В этом отношении Русалочка идет именно таким путем, путем настоящей христианской любви.

Журнал «Начало» №37, 2020 г.

 Литература:

1. Сапронов П.А. Россия и свобода. СПб.: «Русская христианская гуманитарная академия», 2010.
2.  Андерсен Г.Х. Сказки. Истории. М.: «Просвещение», 1988.
3. Блок А. Собрание сочинений в 6-ти тт. Т. 4: Драматические произведения. М.: «Правда», 1971.

УДК 82.1

N.N. Makarova

Christian Love in a Fairy Tale

The article explores the conceptual horizons of the magical world of a fairy tale: fairy tale and divine reality, fairy tales and literature, fairy tale and suffering, love in the space of the fairy tale genre. The author comes to an unexpected conclusion about the «insufficient fabulousness» of the tale at the points of maximum semantic concentration. At the top of its capabilities, the fairy tale genre offers the listener not the fullness of happy bliss, but a tragic contradiction. However, the inability to reach a «happy ending» leads to a higher semantic meaning.

Keywords: fairy tale, logic of a fairy tale, love, prejudice of love, divine love, joy, suffering.