Портретность и иконичность евангельских текстов

Автор статьи говорит о языке Священного Писания, сопоставляя его с портретом и иконой. В работе проводится анализ евангельских текстов, апостольские послания затрагиваются вскользь. Что касается евангелий, то они написаны особенным, богословским языком, подобным языку иконы. Напротив, в тексте «Деяний» и «апостольских посланий» усматривается совершенно иной характер, сопоставимый в своих чертах с портретом. Также прослеживается мысль о том, что связывает евангельские тексты с понятиями иконографического и агиографического канона.

Ключевые слова: Священное Писание, Евангелие, язык Священного писания, библеистика, агиография, портрет, икона

В православной традиции апостол и евангелист Лука часто предстает как иконописец и художник Божией Матери. Существует целый перечень икон, авторство которых приписывают кисти апостола Луки^[1]. Следует помнить, что речь здесь, конечно, идет о так называемой агиографической легенде, что вовсе не означает отрицания художественного таланта евангелиста. Агиографическая легенда представляет собой совершенно особый вид повествования, в котором изначально заложен некий глубинный смысл. Дело в том, что лишь евангелист Лука изображает Марию, Матерь Иисуса, как «благодатную»,«благословенную среди всех женщин»(Лк. 1,28),«блаженную»(Лк, 1,45) Деву. Согласно этому мариологическому Евангелию от Луки (Лк. 1:26-56), Марию как «Матерь Господа»(Лк. 1,43) должны «ублажать все роды»(Лк. 1,48) людей. Конечно же, говоря об иконах, написанных апостолом, мы говорим не о портретном или даже иконном изображении Матери Божией. Очевидно, что евангелист Лука изображает Богородицу текстуально. Икона Богородицы, написанная Лукой, принадлежит скорее его перу. Кисть вторична по отношению к тексту евангелиста, который и оставляет в предании память о Луке как иконописце.

Итак, именно это обстоятельство позволяет говорить о тексте как об «изобразительном искусстве, свидетельствующем о личности». Трудно представить, что было бы с мариологическим богословием, не будь текста евангелиста Луки. Об этом можно только гадать и предполагать. Должен заметить, что здесь в большей мере речь пойдет об иконичности, нежели портретности, ведь о портретности Евангелий можно говорить достаточно условно. Лучше сказать так: портретности как таковой в Евангелиях просто нет, они сплошь иконичны, иконописны. Стоит, пожалуй, указать все-таки одну портретную черту евангелических текстов.

Когда мы говорим «портрет»^[2], то имеем в виду изображение человека в его профанном бытии, в его повседневной жизни, такой, какая она есть. В портрете мы видим человека «в жизни», человека как личность в отношении к Богу, к самому себе и к зрителю.

Видим ли мы человека как личность в евангельских текстах? Безусловно, да. Но ведь икона также изображает ту или иную личность. Дело здесь в какой-то двойственности самого понятия «личность», это связано, как мне кажется, с профанным и сакральным способом существования индивида. Я не буду говорить об этом много, но все же замечу, что в Евангелиях, несомненно, усматривается портрет Человека Христа, – в его житейском контексте, в его отношении с Богом, с миром и самим собой. Например, упорство Иисуса, Его «конфликтность», «неприспособленчество», Его твердость в словах и намерениях. Эти черты человека станут позже главными в герое «Ивана Человекова» И.В. Кормильцева:

Иван Человеков был простой человек
и просто смотрел на свет,
и «да» его было – настоящее «да»,
а «нет» – настоящее «нет».
И он знал, что с ним будет с восьми до пяти
и что будет после пяти,
и если на пути становилась гора,
он не пытался ее обойти.

Внутренняя целеустремленность, решительность, а также бесстрашие перед смертью, несомненно, – портретные черты конкретной, вот этой личности. Иван Человеков, встретившись со смертью,

гладко выбрил лицо,
Надел лучший галстук и ждет,
Спокойный и светлый.
И струсила смерть,
И забыла, где он живет.

Таким видится современному читателю Евангелия человек — Иисус. Но наряду с твердым характером поражает Его мягкость и открытость к маленьким людям. Как было уже сказано, все это портретные характеристики.

Портретность апостольских посланий

При чтении двух, казалось бы, находящихся в одной плоскости текстов – Евангелия и Посланий апостолов – хорошо чувствуется неуловимая и невыразимая разница. В чем эта разница? Почему такой разрыв в их восприятии? Где эта неуловимая, но реально ощутимая черта, отличающая два типа новозаветных документов? Безусловно, мы здесь встречаемся с дифференциацией портрета и иконы. Так, в посланиях Павла мы действительно видим совсем не икону, а портрет. Икона там тоже есть, но она – в проекции на будущее, как цель достижения. Павел рассматривает икону как будто «сквозь тусклое стекло, гадательно», но, тем не менее, его послания адресованы профанному человеку в его человеческой слабости и беспомощности. Да и сам Павел предстает перед нами как человек, преодолевающий вот эти конкретные трудности, они же – наши с вами сегодняшние трудности. Преодоление их прочерчивает вектор «человек – Бог», это вектор портрета. Направленность «человек – Бог», безусловно, присутствует и в Евангелиях, но имплицитно, мы можем их там лишь ощущать и предугадывать. И все же смею утверждать: как Евангелия насквозь иконичны, так и Послания насквозь портретны.

Возьмем, к примеру, всем известный отрывок из послания апостола Павла к Галатам. Здесь перед читателем предстают портреты не только Павла, но древней христианской церкви как таковой, портреты членов этой церкви. Апостол Павел прибывает на апостольский собор, чтобы «особо знаменитейшие» среди апостолов (т.е. Иаков, Кифа и Иоанн (Гал. 2,9)) оценили «проповедуемое им» Евангелие, «не напрасно ли»Павел проповедует:

«они и Тита, бывшего со мною, хотя и Еллина, не принуждали обрезаться, а вкравшимся лжебратиям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас, мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась у вас. И в знаменитых чем-либо, какими бы ни были они когда-либо, для меня нет ничего особенного: Бог не взирает на лице человека. И знаменитые не возложили на меня ничего более. Напротив того, увидев, что мне вверено благовестие для необрезанных, как Петру для обрезанных – ибо Содействовавший Петру в апостольстве у обрезанных содействовал и мне у язычников, – и узнав о благодати, данной мне, Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам [идти] к язычникам, а им к обрезанным, только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности. Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием. Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски? Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники» (Гал. 2,1-15).

Здесь нет никакой иконы. Мы видим в рассказе Павла конкретную, вполне жизненную ситуацию, наполненную человеческим. Здесь и «вкравшиеся лжебратия», и некие человеческие авторитеты, названные в тексте «знаменитыми»,или «столпами»,здесь и уловленные Павлом в«лицемерии»Петр, Варнава и«прочие иудеи», – все они предстают перед читателем в их житейской немощи. Но главное, что через письма Павла мы видим его собственный портрет. И действительно, что лучше свидетельствует о его личности, как не Павловы послания? Он не смотрит на лица и церковные чины«знаменитых», для него они не представляют «ничего особенного», «какими бы ни были они когда-либо». Аргументация Павла великолепна: «Бог не взирает на лице человека». Не правда ли, что-то не сходится этот его взгляд на современную ему древнюю Церковь с нашим ее видением. Почему? Потому что мы обычно видим там некоторый идеал, вот, мол, тогда-то все настоящее и было, не то, что в наши грешные времена. Смотрим мы на древнюю Церковь, как на икону, некий канонический идеал, иконописный подлинник, Павел же рисует ее профанный портрет. Обратимся для более полной картины хотя бы к группе «лжебратий», которые приходили «подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас». Кто это такие? Что они хотели? Из проблематики послания вполне очевидно, что их целью было «поработить» закону Моисееву всех переходящих в христианство язычников, заставив их обрезываться. Павел проявил упорство и непоколебимость и «ни на час не уступил и не покорился» этому их желанию. И все-таки, кого Павел называет «лжебратиями»? Конечно же, это не какие-то внешние люди, это, без сомнения, члены иудеохристианской общины, члены церкви. Скорее всего, они достаточно авторитетные люди, от которых что-то зависит, к ним нужно прислушиваться. Именно это обстоятельство озадачивает апостола, в этом вся трудность ситуации.

Этот и подобные ему примеры показывают нам, насколько послания апостольские, и особенно послания ап. Павла, прозрачны (хотя это тоже вполне условно сказано). Если сравнивать евангельские и апостольские тексты, что делать не совсем правильно, то мы видим, насколько письма апостола ближе к миру человеческого в человеке, насколько легче в них узнать нам себя.

Евангельские тексты

Совершенно иной характер у евангельских текстов.  Как уже было сказано, они определенно имеют другую направленность, другой вектор и приоритет. Цель написания евангельских текстов совершенно определенная, именно эта «цель» определила и задала язык написания. Разберемся с целью и перейдем к языку.

Что касается цели написания Евангелия, то тут все достаточно просто: евангелисту нужно доказать, что Иисус из Назарета Галилейского, родившийся в Вифлееме Иудейском, – это сын Давида, это Царь, а следовательно, Помазанник, то есть Христос^[3]. Для израильского народа приход в мир и рождение Машиаха (евр. משׁיח)^[4] – основное ожидание, центральная надежда и последнее упование. Только Мессия Христос, он же Сын Человеческий, может спасти народ Израиля от угнетения и рабства ненавистного Рима и прочих языческих держав, наступающих своею тяжелою пятою на всех непокорных.

Вопрос волхвов, задаваемый Ироду: «где родившийся Царь Иудейский?» (Мф. 2,2), – на самом деле был совсем не вопросом, а утверждением и евангельским благовестием: «Сын Давида, Мессия родился!». Это утверждение легко прочитывалось древним читателем, центральным упованием которого было ожидание Мессии. Матфею не столь важно передать нам саму историю, связанную с Иродом, для него более важно донести сам факт рождения Иисуса. Да, пришествие настоящего Помазанника поднимает недовольство, ужас и даже страх в душе царя, он хочет убить Младенца, но это еще раз доказывает истинность мессианских притязаний Иисуса.

Говоря о евангельской иконичности, нам, без сомнения, нужно разобраться с важным ветхозаветным понятием «знамения» (греч. σημεῖον). Апостол Павел в Послании к Коринфянам говорит: «Иудеи требуют чудес (σημεῖα αἰτοῦσιν), и Еллины ищут мудрости» (1 Кор. 1,22). Это не совсем точный перевод, к сожалению, вводящий читателя в заблуждение. Иудеи совсем не искали чудес (греч. τέρας), они искали «знамений» (греч. σημεῖα), – знаков, признаков, но вовсе не чудес: «род сей лукав, он ищет знамения (греч. σημεῖον), и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Лк. 11,29). В критическом греческом тексте мы видим, что Павел употребляет слово σημεῖα, означающее «отличительный признак»,«знак»,«эмблема на щите», «примета»^[5], «верный довод».

Дело в том, что мессианские чаяния иудеев были подкреплены четкими признаками (σημεῖα) пришествия Мессии. В библейской науке такие признаки называются «знамениями легитимации». Для того чтобы лучше описать это понятие, приведем более понятный пример. Даже из евангельских текстов мы знаем, что люди того времени с легкостью могли предсказать погоду. Они хорошо знали, что красное небо вечером предвещает хорошую погоду, а красное небо поутру предупреждает о надвигающейся буре, все это знамения, предупреждающие человека о тех или иных погодных условиях^[6]. Но что там погода, главное – узнать Мессию, отличить Его в этой бесконечно большой толпе чудотворцев, прорицателей и так называемых «христов». Для этого из Священного Писания был выделен целый ряд таких признаков, мессианских пророчеств, отличающих легитимного Мессию-Христа.  Этот комплекс знамений сводится к одному принципу: «Последний спаситель должен сделать все, что сделал первый». Безусловно, первым спасителем иудеи называли великого пророка, законодателя и вождя своего народа – Моисея, вторым – потомка Давида, помазанника Божьего, который только должен будет прийти. Бог пошлет Его для того, чтобы, вмешавшись в ход истории Израиля, спасти народ Божий от угнетения, уничтожения и гибели. Некогда рассеянный по лицу всей земли народ должен быть собран Мессией воедино – «они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (Иоан. 10,16).

Возвращаясь к нашей теме иконичности евангельских текстов, нужно сказать, что их иконичность тесно связана с разбираемыми нами знамениями легитимации. Знамения, будучи прописаны в Торе и пророческих книгах, по сути, являют собою канон, изображающий истинного Христа. Он должен быть таким, как о Нем пророчествовали, как Его видели и, в конце концов, как Его изображали древние мужи. Он должен соответствовать иконописному канону, т.е. знамениям. По сути, мы встречаемся здесь с агиографией, ведь жизнеописание того или иного святого всегда канонично, и личность его иконописна.

Для того чтобы понять, о какой иконичности я говорю, нужно уравнять две оговоренных мною величины:

1. Агиографический канон.
2. Знамение легитимации.

В привычном для читателя агиографическом повествовании, будь то житие или агиографическая легенда, читателю обрисовываются признаки «настоящей», заведомо известной святости, святости древнего образца, что и свидетельствует об истинности почитаемого святого. Новозаветная агиография построена по такому же принципу, только евангельский нарратив изображает не просто личность Иисуса, а исполнения всех сбывшихся на Нем древних пророчеств-знамений. По сути, Евангелия написаны для того, чтобы засвидетельствовать читателю истинность, только уже не святости святого, а мессианства Иисуса, Его мессианских притязаний. «Это долгожданный Мессия! Это настоящий Христос! На нем исполнились древние знамения!» – вот что говорят евангельские тексты. К примеру, в конце Евангелия от Иоанна автор, суммируя все вышесказанное, говорит о цели написания своего текста: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин.20:31).

Таким образом, можно сказать, что писания Ветхого Завета прописывают канонический и идеальный образ Мессии, его иконописный подлинник, а новозаветные тексты, в особенности же Евангелия, подтверждают и доказывают, что на Иисусе все каноны сошлись и Его деяния совпадают с подлинником Мессии. Это то, что в Новом Завете прописывается формулой «ибо написано»(Мф. 26,31; Мф. 26,24; Мк. 9,12; Мк. 14,21; Ин. 5,39) или «по Писанию»(1 Кор. 15,3-5). Особенно ярко это ощущается читателем в таких, например, словах Иисуса: «должно исполниться на Мне и сему написанному…»(Лк. 22,37); «надлежит исполниться всему, написанному о Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах» (Лк. 24,44).

Кратко разобрав тему иконописного подлинника Мессии, вернемся к волхвам и царю Ироду. Учитывая все вышесказанное, мы почерпнем из этого повествования не только то, что истинный Царь родился, а разгневанный и снедаемый страхом за свой престол Ирод хочет Его убить. Нет, не только это. В повествовании речь идет все о тех же древних знамениях (=агиографическом каноне). Ирод, подобно древнему фараону, уничтожает детей Израиля – младенцев Вифлеемских, только Новому Моисею, Спасителю нового народа Божьего, удается избежать смерти. Здесь мы видим все тот же Египет, все тот же Исход, опять те же ссылки евангелистов на древний образец: «из Египта воззвал Я Сына Моего»^[7] (Мф. 2,15). Евангельские тексты показывают схожесть Иисуса и Моисея посредством исполнившихся на Нем знамений легитимации, по принципу «ибо написано».

Что же касается самих волхвов, то и здесь повествователем вводятся в текст знамения, исполнившиеся на пришедшем Христе. Волхвы (греч. μάγοι) – несколько неожиданные персонажи в текстах, посвященных приходу израильского Мессии. Они как бы отменяют это Его определение, Он теперь не только Мессия Израиля, но и Мессия волхвов. Более того, Израиль в лице своего, хоть и нелегитимного, но царя Ирода не принимает Его, а языческие народы в лице волхвов Ему служат, поклоняются и приносят дары:
«Да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена;…проклинающие тебя – прокляты; благословляющие тебя — благословенны!» (Быт. 27,29).

«Цари Фарсиса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут дары; и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему» (Пс. 71,10-11).

«Все народы, Тобою сотворенные, приидут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твое» (Пс. 85,10).

В самой высшей своей точке нарратив о поклонении волхвов говорит о завете Бога с Авраамом: «благословятся в тебе все племена земные». Ирод, подобно древнему фараону, занимается геноцидом Божьего народа, а «племена земные» поклоняются Мессии и тем самим становятся наследниками «благословения Авраамова».

Таким образом, Евангелия – это не просто повествования о жизни Мессии, а апологетико-мессианские тексты. Они строго структурированы, цель их написания, как мы уже сказали, четко задана и предельно ясна, – они должны «доказывать Писаниями, что Иисус есть Христос» (Деян. 18,28).

Говоря о евангельских текстах, важно указать еще одну их черту, которая поможет ощутить их всецелую иконичность. Речь идет о том, что Евангелия переполнены «словами-ссылками». Для удобства назовем их «гиперлинками»^[8], которые так популярны сегодня в интернет-пространстве, и уточним: «гиперлинком» мы будем называть ту часть гипертекста (слово/выражение), которая ссылается на другой, более древний и заведомо более авторитетный, известный читателю, текст. Такие слова-линки отсылают читателя к общеизвестным местам Священного Писания (подобно сноскам в книгах), показывая тем самым все смысловые и агиографические параллели между Христом и персонажами Священной истории, такими как Авраам или Моисей. Возьмем, к примеру, повествование о крещении Иисуса, а именно слова, произнесенные «гласом с небес»: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мк. 1,11).

В приведенном предложении есть как минимум три гиперссылки. Нужно только сделать такой интеллектуальный «клик» на этих словах.

Итак, пройдем по ссылкам.

1. Слова «Ты Сын Мой» знакомы каждому человеку, знающему Священное Писание. Безусловно, эта цитата из второго псалма в уме древнего читателя как бы продолжалась до конца полной фразой псалмопевца «Ты Сын Мой, – Я ныне родил Тебя» (Пс. 2,7). Человеку той культуры было хорошо известно, что это псалом интронизации царя Израиля, таким образом, становилось вполне очевидно: эти три слова означают то, что в лице Иисуса «ныне» пришел новый Царь Израиля – Христос.

2. Слово «возлюбленный», в свою очередь, отсылает читателя Евангелия к соответствующему архетипу, а именно к «возлюбленному» Исааку. И даже не просто к Исааку, а к истории о принесении Исаака в жертву праотцем Авраамом, ведь это слово упоминается в Библии именно в этом контексте: «Возьми сына твоего возлюбленного, которого ты возлюбил» (Быт. 22,2). А также: «Ты не пожалел сына твоего возлюбленного для Меня. <…> Так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего возлюбленного для Меня, то я благословляя благословлю тебя» (Быт. 22,12; 16-17). Эти слова указывают не только на Божие благословение Иисуса, уже в первых евангельских строках они предвозвещают Ему жертвенную смерть – Сын Божий будет принесен в жертву.

3. О чем же говорит «глас с неба» в последней фразе предложения? Слова «в Котором Мое благоволение» должны напомнить читателю об Отроке Господнем, который описывается у пророка Исаии: «Вот, Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд» (Ис. 42,1). Отрок Господень пророка Исаии тоже жертвенен, но он не только жертва, он также искупитель и спаситель: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, [что] Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего [было] на Нем, и ранами Его мы исцелились» (Ис. 53,3-5).

Итак, мы видим, как одно небольшое предложение отсылает нас к целому ряду безмерно важных и богословски насыщенных текстов, которые указывают на Иисуса не только как на Царя, но и как на жертвенного и искупающего грехи царственного Мессию.

Возвращаясь к теме иконичности евангельских текстов, заметим, насколько их характер не приспособлен к восприятию современного читателя, который не имеет специального богословского образования. Конечно же, что-то главное и непреходящее будет улавливаться и всегда улавливалось, вне зависимости от экзегетической образованности слушателя или читателя Евангелий. Но поставим вопрос несколько по-другому: сколько важных смыслов не прочитывается человеком без специальных базовых знаний библейской науки? А ведь апостолы изначально заложили в свои Евангелия эти смыслы не просто ради «красного словца», но для того, чтобы читатели их считывали и принимали как часть своей веры. Несомненно, для понимания портрета, как и иконы, нужно приложить немало усилий. В них заложен авторский «месседж», который так важно было донести тому или иному художнику до зрителя. Тем более это касается текстов Священного Писания, понимание которых усложнено исторической, этнической и культурной дистанцией. Но даже с такими, на первый взгляд, непреодолимыми разрывами мы видим, насколько понимание этих текстов важно для духовного становления христиан.

Журнал «Начало» №35, 2018 г.

---

^[1] Согласно преданию, авторству Луки приписывается около десяти икон Богородицы; кроме того, на Афоне и на Западе их существует двадцать одна, из них восемь — в Риме (см. приписываемые апостолу Луке иконы). Среди них Айясская икона (находится в храме Успения Пресвятой Богородицы в Айясосе), Владимирская Богоматерь (храм святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее), Иверская икона (Иверский монастырь на Афоне), Киккская Богоматерь (монастырь Киккос, о. Кипр), Мега-Спилеотисская икона (монастырь Мега Спилео, Греция), Сумельская икона Божией Матери (храм в деревне Кастанья, Греция), Тихвинская икона Божией Матери (Тихвинский монастырь, Россия), Филермская икона Божией Матери (Национальный музей в Цетине), Ченстоховская икона Божией Матери (Ясногорский монастырь, Польша), Эдесская икона (храм святых Вонифатия и Алексия в Риме) и ряд других.

^[2] Портре́т (фр. portrait, от старофранц. portraire – «воспроизводить что-либо черта в черту», устар. парсуна – от лат. persona – «личность; особа») – изображение или описание какого-либо человека либо группы людей, существующих или существовавших в реальной действительности.

^[3] Др.-греч.: Χριστός – помазанник, помазанный царь.

^[4] Мессия (др.-евр. משׁיח‎, המשיח‎‎, Ha-Mashiaḥ; Машиах, Га-Машиах, арамейский משיהא‎; Meshiḥa; Мешиха = «помазанник») в иудаизме — идеальный государь мессианских времён.

^[5] «Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак (σημεῖον) Твоего пришествия и кончины века?» (Мф. 24,3).

^[6] «Приступили [к Иисусу – П.С.] фарисеи и саддукеи и, искушая Его, просили показать им знамение с неба. Он же сказал им в ответ: вечером вы говорите: будет вёдро, потому что небо красно; и поутру: сегодня ненастье, потому что небо багрово. Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете» (Мф. 16,1-3).

^[7] Евангелист Матфей цитирует книгу пророка Иосии, который Сыном Божиим называет народ Израиля, исходящий из Египта. Матфей же употребляет эти слова как знамение применительно к Иисусу.

^[8] Гиперссылки.

 

S.V. Panasyuk

Evangelical texts like the portrait and icon

The author of the article tells about the language of the Holy Scriptures correlating it with a portrait and an icon. The work contains the analysis of the evangelical texts touching upon apostolic epistle only slightly. As for the Gospel, it is written in a specific theological language similar to that of an icon. On the contrary, the text of the Acts and the  apostolic epistle has quite a different character correlated in its features with a portrait. Besides, there can be traced the idea of the link between the texts of the Gospel with the concepts of iconographic and hagiographical сanons.

Keywords: the Holy Scriptures, Gospel, the language of the Holy Scriptures, Biblical problem, hagiography, portrait, icon