Привидение

От редакции

Редакция сочла возможным поместить в научном журнале рассказ О.Е. Иванова ввиду наличия у него не одних художественных достоинств. «Привидение» представляет интерес с точки зрения его богословской интерпретации. Рассказ посвящен теме, чрезвычайно популярной в современных триллерах. Но в них игра с потусторонним и инфернальным — это всего лишь возможность увлечь читателя, вывести его из тусклой повседневности и замкнуть на миры иные, причем такие, что кровь стынет в жилах и вместе с тем никакого чувства опасности не возникает. По-своему, чтение триллера — это очень комфортное чтение. Ничего такого о рассказе О.Е. Иванова не скажешь. В нем опыт инфернального есть вместе с тем христианский опыт, и преодоление бесовщины не просто победа над силами тьмы и всяческого ужаса, а обращение к Богу и обретение Его героем, казалось бы, безвозвратно погибшим, в себе, пускай и на краю гибели. Триллер только и способен увидеть в бытии двухмерность посюстороннего и потустороннего (оно же инфернальность). Третьего ему не дано, реальность Бога для триллера немыслима и запредельна. Возможен, однако, и другой опыт. Он представлен в рассказе Иванова и, как мы надеемся, не будет бесполезен для читателя-христианина.

 

ПРИВИДЕНИЕ

Наступила ночь, когда в жизни бывшего студента высшей политехнической школы в Париже Мирко Караджича произошли серьёзные изменения. За год до того Мирко бросил учёбу или тот способ времяпровождения, которое и тогда учёбой назвать было трудно, но отцу, торговцу «сэконд хендом» в Сараево, который исправно высылал ему деньги, ничего не сообщил. «Отец огорчится», — подумал Мирко и продолжал снимать крохотную однокомнатную квартирку в центре Парижа, ведя при этом жизнь, которую вряд ли стоит подробно описывать. Свою, другими причинами, кроме заботы об отце, не подлежащую обоснованию задержку в Париже сам Мирко, возможно, мог ещё как-то оправдать неизменный успехом у французских девушек, которые почти всегда предпочитали в ночных клубах южного варвара своим хилым, изъеденным то ли непомерно долгой историей западного мира, то ли наркотиками соотечественникам.

Сам Мирко наркоманом себя не считал, он только, как принято называть это занятие, частенько курил травку и вообще до определённого дня, предшествовавшего той страшной ночи, ничего по максимуму не совершал. События начались в пятницу, хотя уже накануне произошёл случай, который можно рассматривать как их предзнаменование. Зайдя в бар, Мирко заказал себе виски. Но стакан почему-то, хотя Мирко был совершенно трезв, выскользнул у него из рук и разлетелся на такие мелкие осколки, что даже бармен некоторое время заворожено смотрел на образованный ими на полу искрящийся веер. Мирко испытал лёгкий испуг, чего с ним в таких мелочах прежде никогда не бывало, но испуг скоро сменился чувством огорчения, так как виски был куплен на последние деньги, и на следующий день нужно было обязательно успеть в банк, чтобы получить присланный отцом перевод. Иначе совсем поиздержавшийся Мирко рисковал провести ночь на субботу вне клубной вечеринки, что, согласимся, было бы вещью крайне нежелательной, а учитывая к тому же отсутствие травки, и немыслимой.

На следующий день Мирко с утра затащили в бар по поводу какого-то события и угостили приятели, и он далеко не сразу вспомнил, что сегодня пятница и банки скоро закроются. Он уже выскочил из бара на улицу и тут же услышал отчаянный женский крик, а прямо перед собой увидел маленькую, стоящую прямо на проезжей части девочку, к которой стремительно приближался автомобиль. Мирко тогда так и не смог понять, как ему удалось схватить ребёнка и увернуться от удара длинного чёрного лимузина, который только слегка задел его боковым крылом и промчался дальше, не снижая скорости. Ещё через секунду, похоже, даже не успевшая испугаться девочка уже была в объятиях рыдающей матери. Собралась небольшая толпа свидетелей происшествия. Кто пожимал Мирко руку, кто одобрительно хлопал по плечу, кто протягивал пачку сигарет. Все что-то тараторили. Мирко никогда и уж тем более здесь, в Париже, не был окружён таким восхищённым вниманием.

Особенно запомнились ему глаза матери девочки, этот океан благодарности. Молодая женщина держала Мирко за руку и всё повторяла одну фразу, значения которой Мирко до конца понять не мог. Женщина брала на себя какие-то обязательства в связи с поступком Мирко, но какие? Вдруг он вспомнил, что банк вот-вот закроется и, вырвавшись из людских рук, побежал пуще прежнего по тротуару. Он услышал вслед громкий крик: «Ваше имя, назовите Ваше имя», — но Мирко не остановился.

Ему повезло в том смысле, что цели своей он достиг, деньги оказались в его руках и вечером он шёл в ночной клуб во всеоружии. Сегодня уже не придётся стрелять на травку или пиво или тащиться с девицей к себе домой пешком, когда мимо шмыгают такси. На сей раз он решил пойти в незнакомый клуб, где не пришлось бы встретить привычную публику. К Мирко пришла идея познакомиться с какой-нибудь новой девицей и в последний раз позабавиться с ней, перед тем как сделать предложение одной своей также оказавшейся в Париже соотечественнице, ибо в дальнейшем он собирался сохранять будущей супруге верность. Но настроение его резко ухудшилось, как только он спустился в тёмный подвал, еле освящённый тусклыми мерцающими огоньками. Он сразу же увидел своего приятеля Пьера, танцующего с той самой, его, Мирко, будущей невестой. Возможно, они тоже решили пойти сегодня в другой клуб, чтобы не доставлять ни себе, ни Мирко лишних неприятностей, но произошло роковое совпадение.

По парижским понятиям произошедшее было явлением вполне рядовым, но оно взволновало кровь серба, тем более что по дороге в клуб Мирко успел принять изрядную дозу виски. Дело в том, что по поводу именно этой девушки Мирко сделал перед тем в присутствии Пьера вполне определённую заявку, и француз нарушил некий молчаливый договор, однажды заключённый между ним и Мирко.

Приятельствовали они с Пьером уже давно. Ещё когда Мирко поступил на первый курс и принюхивался ко всему, как пёс, оказавшийся в незнакомой обстановке, этот француз предложил ему свою дружбу и взял над Мирко своеобразное шефство. В отличие от своего сербского друга, он был сыном очень богатых родителей и приезжал в институт на дорогой спортивной автомашине. Когда Мирко страдал от безденежья, Пьер охотно давал ему деньги в долг. Постепенно Мирко научился эти долги не отдавать, на что француз совершенно не обижался. Мирко же, напротив, уязвляла такая щедрость, в ней он подозревал некоторое пренебрежение к себе и в отместку уводил у Пьера из-под носа девушек, на что Пьер тоже особенно не обижался и продолжал шефствовать над Мирко. Но вот произошло событие, нанесшее заметный урон этой трогательной дружбе. Началось с того, что Мирко случайно познакомился в «Макдоналдсе» со своей землячкой, Слободанкой, которая месяц назад приехала в Париж учиться на парикмахера. Они неплохо провели время у Мирко дома, а наутро отправились в полюбившийся ему бар в латинском квартале, где оказался и Пьер, так как в этот день у него не было лекций, и он зашёл попить кофе перед библиотекой. Поначалу всё было прекрасно, они весело болтали, пока Мирко не заметил, что Пьер явно ухаживает за Слободанкой, а та постоянно строит ему глазки.

Дело дошло до того, что они так увлеклись своей беседой, что совершенно забыли о Мирко. Да не на того напали. В разгар их общения Мирко, неожиданно схватив Пьера за плечо, развернул его в свою сторону и вперился в его глаза тем страшным взглядом, которым смотрят друг на друга неполадившие в чём-то между собой его, Мирко, соотечественники, перед тем как выхватить ножи и броситься друг на друга. Тогда ещё есть шанс кончить дело без крови: отвести глаза и принять тем самым условия противника. В первую секунду Пьер посмотрел на приятеля надменно и презрительно, как никогда не смотрел, но потом стушевался и подал знак отступления. Мирко же, схватив Слободанку за локоть, вытащил на улицу. С ней они вскоре вновь поладили. Через некоторое время у Мирко и появились планы женитьбы, тем более он подумал, что неплохо было бы стать хозяином той парикмахерской, которую решила завести Слободанка и на обзаведение которой у неё уже были кое-какие деньги. Мирко даже подумал занять у своего французского друга недостающие. Хотя в этом смысле обстоятельства явно складывались не лучшим образом.

Пьер вёл себя так, как будто бы ничего не случилось, только перестал сам предлагать Мирко деньги в долг, и тому несколько раз приходилось просить самому, что было очень унизительно, и Мирко, хотя этих долгов по-прежнему не отдавал, затаил на француза злобу, уже никак не связанную с собственными любовными делами. И вот теперь такой сюрприз. Пьер и Слободанка танцевали так, что только у большого скептика могли появиться сомнения в характере их отношений.

Мирко спокойно подошёл к танцующим, положил Пьеру левую руку на плечо и так же, как тогда в баре, резко развернул его к себе, потом со всего размаха ударил кулаком в лицо. Слободанка взвизгнула. Пьер закрыл лицо ладонями и упал на колени. На пол закапала кровь.

Мирко снова со всего размаха, но теперь уже ногой ударил Пьера в подбородок, и тот, вскинув голову, рухнул на пол. Мирко собирался нанести следующий удар по телу лежащего соперника, но в следующее мгновение двухметровый негр-вышибала заученным приёмом уже крутил Мирко руки. Он выволок его из зала, потом, схватив за волосы, ударил головой о стену так, что Мирко почти потерял сознание, и вышвырнул на улицу. «Ещё раз появишься здесь — убью», — сказал он напоследок по-французски с сильным акцентом. Опыт в таких делах, видимо, позволил негру одновременно с выполнением своих обязанностей вывернуть Мирко карманы, так как тот, обшарив их, когда поднялся на ноги, не обнаружил бумажника и, пошатываясь, побрёл к дому пешком. В голове стоял сильный гул.

Дойдя до своего жилья, он свалился на кровать. К его счастью в кармане нашлась припасённая сигарета с травкой. Пуская дым, Мирко одновременно обмозговывал план мести. Ибо Пьер заслуживал большей кары, чем та, которая на него уже обрушилась. Он лишил Мирко целой парикмахерской и жены, то есть почти всего в планируемой Мирко жизни, лишил он его тем самым и детей от этой жены, не дав им родиться на свет и покусившись на жизнь будущих поколений. Поэтому Пьера определённо надо было убить, а заодно, как соучастницу его преступления, следовало убить и Слободанку.

В этой мысли Мирко укрепился полностью. Возможности для осуществления задуманного были. Благо в клуб он прихватил не все деньги, полученные от отца. Можно ещё какое-то время жить в Париже и успеть сделать дело так, чтобы всё было шито-крыто. О дальнейшем Мирко не думал, знал только, что тут же уедет в Сараево. Много времени Мирко потратил на то, чтобы успеть обдумать план одновременного похищения красной спортивной автомашины Пьера. Её Мирко тоже решил переправить в Боснию — конечно, нужно будет её перекрасить и добыть фальшивые номера, но на счёт подобных делишек у Мирко в Париже уже завелись кой-какие знакомства. Ему даже предлагали участие в одном, будем прямо говорить, преступлении, но он пока не дал согласия, хотя планы, как потом обвести вокруг пальца своих будущих компаньонов, составлял.

Мирко уже почти докурил сигарету, когда появился призрак. Сначала Мирко вдруг почувствовал приступ страха, сопровождаемый подступившей к горлу тошнотой. Он открыл глаза и обвёл взглядом комнату. Рядом с большой кроватью, которая занимала почти всю её, находился маленький столик с двумя приставленными к нему стульями. Над столиком возвышался старинный бронзовый канделябр. Его подставкой было изображение ангела с большими тяжёлыми крыльями. Иногда, переусердствовав в травке, Мирко видел, как канделябр отрывается от стола и парит в воздухе. Это забавляло Мирко, но теперь появилось иное видение, заставившее видавшего виды Мирко вздрогнуть от отвращения и ужаса.

На стуле сидело некое существо, напоминающее небрежно очерченный силуэт человеческой фигуры. Всё тело и ноги, покрывал какой-то мешок или балахон из грубой ткани. Из этого мешка, колеблясь, как тростник на ветру, торчала тонкая, длинная шея. Она заканчивалась непропорционально огромной рахитичной головой. От плеч словно плети вдоль тела свисали тонкие бледные руки. Они, как шея и лицо призрака, поражали своей белизной. До этого момента Мирко считал, что ничего нет в природе белее листа бумаги. Наверное, по меркам нашего мира он не слишком ошибался, но теперь обычный порядок вещей поколебался, и Мирко, наверное, поэтому почувствовал тошноту, как когда-то в детстве, когда его в первый раз посадили на карусель. Но самым странным было именно лицо призрака, вернее, то место, где можно было ждать лица в соответствии с общей схемой человека. На бледном овале, как случайные складки, были обозначены только веки закрытых глаз и длинные тонкие губы. К Мирко скорее было обращено не лицо, а какой-то лунный пейзаж, завораживающий своей неопределённостью и вместе с тем как будто что-то всё же говорящий наблюдателю. Этот эффект ещё более усиливался льющимся через окно светом взошедшей полной Луны. В целом фигура производила жуткое и одновременно жалкое впечатление. Жуть усиливалась тем, что сгорбленная на стуле фигура призрака была обращена к Мирко и явно ждала от него какой-то помощи или участия. Призрак как будто бы разглядел в Мирко нечто очень для себя важное и теперь весь был устремлён к этому предмету, о характере которого сам Мирко, будь он и посообразительней, никогда не смог бы догадаться. В то же время ожидание это было действительно беспомощным, в нём не было ничего от вида подстерегающего добычу зверя или устремлённого к своей жертве вампира. То, чего хотел призрак, Мирко должен был дать по своей воле. Но эта странная кротость существа из запредельного мира и вызывала наибольший ужас и наибольшее отвращение. К тому же, как Мирко мог отдать призраку то, о существовании чего не догадывался сам и чем, видимо, не в силах и не вправе был распоряжаться?

Он пролежал некоторое время неподвижно, потом осторожно спустил ноги с кровати, вышел на крохотную кухоньку и встал у двери, как бы прислушиваясь к тому, что происходит в комнате. Мысль о том, что совсем рядом находится этот урод, начинала тревожить его всё сильнее. Мирко вышел сначала на лестничную площадку, потом, постояв там, на улицу. Целый день с больной от бессонницы головой он прослонялся по городу, заходя в какие-то бары, но алкоголь почти не оказывал на него никакого действия. Пару часов Мирко всё же проспал на садовой скамейке, но сон не принёс облегчения. Напротив, «кошки» на душе скребли всё сильнее по мере приближения вечера.

Когда Мирко вернулся домой, уже стемнело, и он долго не мог решиться открыть дверь своей комнаты. Собравшись с духом, он всё же сделал это. Там никого не было, и комната в зареве парижских огней выглядела вполне безобидно. Мирко присел на кровать, сон тут же свалил его. Ему всё время снились какие-то кошмары, но очень смутные, бессмысленные, их содержания Мирко потом не смог бы ни за что вспомнить. Но в один момент он отчётливо услышал женский крик, тот самый, крик матери спасённого ребёнка: «Имя, назовите ваше имя». Мирко хотел его назвать, но как это часто бывает в тревожных снах, он не смог осуществить своего намерения. Однако от этого крика Мирко проснулся.

Комната, как и в прошлую ночь, была залита лунным светом. Призрак сидел на стуле в той же позе, что и в прошлый раз. То, что можно было назвать условно лицом, было по-прежнему обращено к Мирко, и к его горлу тут же подступил тошнотворный комок. Он медленно поднялся, точнее, сполз с кровати, сразу же на цыпочках вышел на лестничную площадку, какое-то время опять постоял там и в каком-то сомнамбулическом состоянии поплёлся в расположенный неподалёку ночной бар, где всегда в это время можно было достать наркотики. На сей раз травкой ограничиться уже не удалось. Но сломать Мирко Караджича окончательно было не так-то просто: когда он уже днём сидел в баре и докуривал неизвестно какую по счёту сигарету, в его сознании неожиданно отчётливо прорисовался план выхода из кризиса. Он ударил кулаком по стойке и громко крикнул так, что многие присутствующие удивлённо оглянулись на него. «Я приглашу девчонку, я приглашу на ночь девчонку!»

Он, видимо, подумал, что призраку будет невыносимо наблюдать за их радостями или у него хватит такта в соответствующий момент уйти. Мирко тут же извлёк мобильный телефон и позвонил знакомой француженке, той, что была у него до Слободанки. Она, как и другие бывшие подружки Мирко, обид на него не держала и охотно согласилась прийти в гости.

Они встретились в городе. Француженка, видимо, была очень довольна «возвращением» Мирко и постоянно болтала, иногда бросаясь ему на шею в ожидании поцелуев. Она даже не заметила настроения своего приятеля. Полный решимости продолжать жить так, как жил раньше, Мирко, когда они добрались до его дома и перешагнули порог комнаты, застыл в оцепенении. Призрак лежал в его постели, укрывшись до подбородка одеялом. Его бледное лицо на сей раз было украшено каким-то странным румянцем, узкие губы изогнулись в улыбке. В этот момент Мирко вдруг отчётливо понял, чего призрак сейчас, не тогда, когда он появился в первый раз, а именно сейчас, ждёт от него, и эта догадка с трудом смогла вместиться в его сознание.

Он почувствовал безмерное омерзение. Нечто сходное он испытал, когда в начале его парижской жизни к нему на улице подошёл незнакомый молодой мужчина и, как-то похоже улыбаясь, начал что-то предлагать Мирко, а когда понял, что тот не очень в ладах с французским, перешёл на жесты. Тогда, начиная догадываться в чём дело, Мирко, действуя привычным образом, ударил его кулаком в лицо. Но мужчина оказался неожиданно ловок, он увернулся от удара и побежал, да так быстро, что Мирко не сразу догнал его. Когда Мирко схватил его за плечо и развернул к себе, чтобы ударить ещё раз, тот упал перед ним на колени и стал просить о пощаде. Он выглядел слишком жалко, кроме того, злоба Мирко к тому времени как-то утихомирилась. Поэтому Мирко велел беглецу подняться и просто дал ему пинка, от которого тот пролетел по мостовой шагов десять и, не удержав равновесия, упал на четвереньки. Мирко же с чувством победителя пошёл прочь, позабыв прежние ощущения. Теперь же они отчётливо вернулись. Сомнений не было, призрак ждал его, Мирко, объятий.

Бывший студент застонал и бросился вон из комнаты, не обращая внимания на удивлённые окрики девушки. Она, наверное, и закрыла потом за собой дверь в квартиру. Но Мирко уже не помнил о ней. Ощущение какой-то неминуемой катастрофы захватывало его всё сильнее. Он всё отчётливее понимал, что весь этот кошмар происходит именно с ним, а не с кем-то другим, как он поначалу ещё в тайне надеялся. Ещё один шанс изменить ход событий был упущен.

Спал Мирко вновь на скамейке в сквере. Он опять слышал во сне просьбу назвать его имя, но проснулся уже от другого голоса, который вкрадчиво и настойчиво несколько раз повторил одну и ту же фразу. «Пойдём на башню, Мирко, пойдём на башню». Мирко поднялся и даже послушно сделал несколько шагов в сторону моста через Сену. Но потом овладел собой, его старые друзья, злоба и хитрость, вдруг снова пришли к нему на помощь, он ещё чувствовал в себе силы бороться. Особенно после того, как ему неожиданно в том же сне явилось мрачное лицо его родственника, дяди Ивана, и его слова: «Ты серб, Мирко, ты мужчина, ничего не бойся». Я ведь ещё должен убить француза и Слободанку, вспомнил он. «Эти голубки, видно, тешатся и только смеются надо мной, но посмотрим, кто будет смеяться последним». Решимость действовать принесла Мирко облегчение. Он нашёл охотничий магазин и купил большой нож с зазубринами, один вид которого уже вызывал страх. Мирко почему-то именно сейчас пожалел, что такого ножа у него не было лет в пятнадцать, когда часто приходилось пасовать в драках перед более сильным противником.

Присутствие ножа в кармане настолько взбодрило Мирко, что домой он шёл чуть ли не насвистывая. Нервное состояние его, возможно, сказалось лишь на изменении плана действий. Он решил не тянуть из-за намерений по поводу похищения красной машины и убить бывшего приятеля завтра же, подкараулив его в удобный момент после занятий (благо Пьер регулярно посещал лекции), дождавшись, конечно, пока тот встретится со Слободанкой. Мирко почему-то был уверен, что завтра Пьер должен с ней встретиться. Мирко не рисовал себе картин предстоящей мести, в которых жертвы валялись бы у него в ногах, прося о пощаде. Мечтателем Мирко не был. Если бы ему в действительности удалось его намерение, он действовал бы хладнокровно и точно, не думая о том, что делает, а делая, если это слово, в данном случае уместно, ведь оно, например, не применимо к волку, прорвавшемуся в овечий хлев.

Придя домой, Мирко первым делом начал соображать, куда спрятать нож, и, в конце концов, решил просто положить его под матрац у изголовья кровати. Когда он просовывал туда руку, раздался лёгкий шум — на пол упала маленькая ладанка на цепочке. Мирко сразу вспомнил её происхождение: её одела ему на шею мать на прощание, когда он два года назад уезжал из дому в Париж. «Да хранит тебя Пресвятая Богородица», — сказала она и заплакала. Мать всегда, пока Мирко ещё ей подчинялся, старалась брать его с собой на службы в церковь. И он не оказывал особого сопротивления до тех пор, пока не подошёл опасный возраст, и вдобавок к его приходу не подоспело сближение с братом отца, тем самым дядей Иваном. Дядю Ивана в родне Мирко недолюбливали. Вот уж действительно о ком можно было сказать: «Чужая душа — потёмки». Тёмным было прошлое дяди Ивана, да и настоящее, наверное, не светлее. Родичей своих он не терпел, в отношениях с другими вообще был жесток и коварен, а свою собственную жену часто избивал, притом, будучи совершенно трезвым, до полусмерти. Ходили слухи, что на счету у него «мокрое дело», из которого он как-то сумел вывернуться. «Дьявол ему помог, — говорили родственники, — ведь он в храм не ходит». Определение «нехороший человек» вполне подходило дяде Ивану.

Не общался долгое время с дядей и Мирко. Но однажды, случайно встретив на улице, тот пригласил племянника к себе. «Ну вот, ты взрослым уже стал, а всё к этим ходишь, — и он шутовски изобразил молящихся в храме людей, — рабом, поди, Божиим себя называешь?» — и лицо его исказилось в презрительной гримасе. Мирко растерянно молчал. «Так знай, мы, сербы, никогда ни у кого рабами не были и не будем, мы самих турок победили, не удалось им нас сломать, никто из нас не раб, если он мужчина. Ты мужчина?» Мирко кивнул. «Э, какой ты мужчина, если к этим ходишь, — и он повторил свой недавний жест, — ты слабак. Хочешь, я покажу тебе, что значит мужчина?» Мирко уже совсем растерялся и только со всё усиливающимся страхом смотрел на дядю Ивана. Тот же достал откуда-то нож, очень похожий на купленный теперь, и вытянул левую руку вперёд. Лицо его побагровело, жилы на лбу надулись. Мирко стоял, не смея шевельнуться. «Вот, что значит мужчина», — прохрипел дядя Иван и полоснул ножом по руке. Кровь брызнула фонтаном, и Мирко потерял сознание. Когда очнулся, он ощутил холод от обилия воды на лице. Дядя Иван стоял с ковшиком рядом, рука его была завернута в какую-то тряпку, сквозь которую проступали кровавые пятна. Лицо было бледным. «Ну, что, очухался? — спросил он, ободряюще улыбаясь, — никогда ничего не бойся, и крови не бойся. Приходи ко мне, я научу тебя драться, ведь я видел, как ты вчера убегал от мальчишек, а их было всего двое. Стыдно. Но ты станешь сербом, станешь мужчиной, если захочешь. А к «этим» никогда не ходи больше. Ступай!»

С тех пор, несмотря на скандалы с родителями, Мирко в церковь уже не заглядывал. Со своим дядей же он подружился накрепко, и тот действительно многому его научил: скоро Мирко его сверстники начали бояться и, даже собравшись в большую стаю, не смели подступиться к нему, когда он шёл, подражая дяде Ивану, низко опустив голову, по тёмным улицам. Но что касается ладанки, Мирко не просто временно уступил матери. Он действительно довольно долго носил её, пока не произошёл один случай. Когда Мирко поссорился с одной своей подружкой, он как бы в отместку ей привёл на ночь проститутку, да ещё африканского происхождения. Когда та до предела распалила его ожидания, то вдруг упёрлась смуглым пальцем ему в грудь и приказала: «Сними это!» Мирко беспрекословно подчинился и сунул ладанку под матрас. Но теперь она снова лежала на его ладони. Мирко некоторое время с удивлением смотрел на образок, потом сделал машинальное движение, чтобы вновь надеть её, но остановился. Пришедшие воспоминания о родных, о доме не вовремя размягчали душу, ставя под сомнение намерения Мирко. К тому же пришла обида на Бога. Ведь ладанка лежала здесь, совсем рядом, когда явился призрак, и никакого воздействия на него не оказала. Выходит, что и постоять за себя человеку Бог не даёт, и Сам не действует, когда человека спасти надо. Эту «глубокую» мысль Мирко, конечно, не надумал. Он просто почувствовал: прав был дядя Иван, предпочитавший героическое одиночество религиозным иллюзиям. Мирко размахнулся было, чтобы выбросить ладанку в открытое окно, но вновь замешкался и сунул на старое место под подушкой, а рядом поместил завёрнутый в носовой платок нож. Потом, постояв немного у кровати, вынул нож обратно и снял платок: так оружие казалось более грозным и надёжным. Мирко лёг в постель, ощущая его присутствие и защиту.

Спал он относительно спокойно, пока посреди ночи отчётливо не услышал прозвучавший то ли во сне, то ли наяву голос: «Мирко, пойдём на башню, пойдём на башню, Мирко!» Мирко открыл глаза, находясь уже в приступе страха. Призрак стоял у самой постели. Не смея посмотреть на него, Мирко спустил ноги с кровати и, взяв в руки одежду, вышел на лестницу. Там он, трясясь как в лихорадке, путаясь в джинсах, оделся и вышел из дому в сквер. Уже начинало светать, но было всё же очень рано. Мирко присел на скамейку, достал сигарету с травкой и закурил. Мозг его окутал приятный туман, но вскоре послышались какие-то пугающие голоса, казалось, они опять звали его туда же, что и ночью. «Сейчас, сейчас пойду», — сказал Мирко, но не сдвинулся с места, хотя ему казалось, что он идёт и уже приближается к цели. Вот и творение Жана Эйфеля. Он поднимается на верхнюю площадку, бросается вниз — и тут же радостное чувство полёта заполняет душу. Очнулся он как от толчка, и тут сердце, словно клещами, сжали страх и смятение. Мирко вдруг ясно почувствовал, что оставаться ему на этой земле очень опасно, что надо срочно бежать, иначе, иначе… Мирко уже не думал, что иначе. Он быстро пошёл на левый берег Сены через Сите.

Проходя мимо Нотр-Дам, он вдруг почувствовал, что если не сделает сейчас наркотической затяжки, то сойдёт с ума. Он сунул трясущуюся руку в карман и извлёк завёрнутую в отдельную бумагу сигарету. Спички ломались и никак не хотели зажигаться. Мирко замедлил шаг, на секунду остановился, и тут в глаза ему бросилось тёмное пространство за открытой дверью собора. Сколько раз Мирко проходил мимо этих дверей, но у него не возникало желания войти вовнутрь, более того, во всё своё время пребывания в Париже он ни разу не переступил порога Нотр-Дам.

Но сейчас ему вдруг страшно захотелось попасть из залитого солнцем, но бесконечно опасного теперь для него мира в эту, скрывавшуюся за дверьми тьму. Здесь не было никакого осмысленного решения — простой инстинкт загнанного зверька, который вдруг неожиданно оказался возле своей норки и шансы его на спасение бесконечно возросли. Оказавшись в сумраке великого собора, Мирко набрал полную грудь воздуха, на мгновение застыл на месте, но тут же услышал заданный приветливым тоном вопрос: «Вы хотите исповедаться?» — и, не дождавшись ответа, тот же человек произнёс: «Идите за мной». Мирко пошёл вслед за быстро шагающим священником, которого плохо разглядел, и скоро был усажен на скамейку.

«Говорите», — послышался другой уже голос, теперь из-за зарешёченного окошечка.

«Что говорить?», — спросил Мирко.

«Но ведь вы пришли на исповедь?»

«Нет», — ответил Мирко.

«Тогда зачем вы пришли?»

Мирко на секунду замешкался, потом разом выпалил всё:

«Святой отец, ко мне ходит бледный урод, он хочет, чтобы меня не стало на свете, он зовёт меня на башню, и я уже не могу противиться».

«Что за урод, что за башня? Рассказывайте спокойно, не волнуйтесь», — послышался голос из окошечка.

«Не знаю, святой отец, вы должны сами прийти ко мне и посмотреть на него. Иначе я пойду, куда он мне прикажет».

«Хорошо, — послышался ответ после короткого замешательства теперь уже со стороны священника, — я приду к Вам сегодня, назовите адрес».

Мирко назвал.

«Только приходите ко мне поздно, — сказал он священнику, —  после двенадцати».

Когда Мирко вышел из собора, клещи, сжимавшие его душу, разжались. Над Сеной дул лёгкий ветерок. Мирко дошёл до знакомой скамейки, опустился на неё и проспал почти до наступления темноты. Так что ему пришлось очень спешить, чтобы успеть к приходу гостя. Звонок в дверь раздался в половине первого.

Мирко впервые увидел священника. Он был совсем ещё молодым человеком, что поначалу даже смутило Мирко. «Ну, где же ваше привидение», — спросил священник, когда Мирко предложил ему стул. Сам Мирко сел на край кровати, оставив второй стул для призрака. Втроём они должны были составить довольно тесный кружок. «Подождите, — сказал Мирко, — надо выключить свет». Они просидели в темноте несколько минут, и молчание уже становилось тягостным. Священник нарушил его первым.

«Чтобы не терять времени, расскажите о себе, ведь наш разговор в соборе был коротким».

«Что именно рассказать?» — спросил Мирко.

«Всё, всё, что считаете возможным, ведь я пришёл сюда не ради призрака, а ради Вас», — ответил священник.

«Это долго».

«Мне кажется, у нас есть время», — ответил священник.

«Хорошо, но, Вы знаете, начну с того, что я не верю в Бога».

И Мирко вцепился взглядом в лицо священника, ожидая его реакции. Он испытывал странное ощущение. Сейчас, казалось бы, сама жизнь Мирко если и не была в руках священника, то сильно зависела от него. К тому же, перед Мирко находился тот, кому без опасения можно было бы, что называется, излить душу, потребность в чём Мирко порой остро чувствовал. Правда, тут как нарочно в памяти возник образ дяди Ивана. Дядя презрительно улыбался, как бы спрашивая: «Ну что, Мирко, ты, видно, слизняк, а не мужчина, даром, что родился сербом». Мирко ощущал свою беспомощность и в то же время хотел взять верх над священником, ну почти как тогда над Пьером в баре. Хотелось и выть от отчаяния, и одновременно оскалить зубы:

«Я не верю в Бога», — сказал Мирко.

Священник грустно улыбнулся:

«Я догадываюсь».

«Как?» — удивился Мирко.

«Мне кажется, что если бы Вы верили в Бога, то ничего такого с Вами, как и с любым другим, произойти не могло. Ведь это, как бы Вам сказать, даже не жизненное испытание, это что-то другое, я даже ещё сам не знаю что. И… — священник на некоторое время замолчал, — и это сейчас может быть самое страшное, что происходит на земле. Но, я, я верю в Бога, и Бог поможет нам, поможет».

«А знаете, почему я не верю?» — спросил Мирко, пропустив слова священника мимо ушей.

Священник опять улыбнулся:

«Тоже почти догадываюсь, учитывая ваше происхождение, то есть место, где Вы родились и жили. Но всё же, — почему?»

Слова о происхождении задели Мирко, тем более, что сам он не успел ничего рассказать и священник сам о чём-то догадывался по разговору и внешнему виду Мирко. Но и на это Мирко никак не отреагировал, считая для себя более важным произнести:

«Я не хочу быть ничьим рабом, даже самого Бога».

«Вот место Бога и занял у Вас другой господин, — оживился священник, — так всегда бывает, поверьте».

«Какой господин?»

«Тот, кто, видимо, должен прийти сегодня за Вами», — тихо ответил священник, который, кажется, сам испугался своих слов, так вдруг побледнело его лицо.

Мирко тоже почувствовал холодок в сердце, но возразил:

«Нет, я мужчина, а мужчина не может быть рабом кого-то».

«Но кто же тогда зовёт Вас на башню? — глухо спросил собеседник, — ведь в храм сегодня Вы зашли по пути туда. Вас остановил Бог».

Мирко сжал кулаки и напрягся, священник ему явно не нравился, всё складывалось так, как Мирко не ожидал. Он не хотел, чтобы его кто-то учил уму-разуму, он хотел только, чтобы его избавили от этого проклятого привидения, которое как на зло всё не появлялось. Хотя Мирко и осознавал смутно, что не имеет права чего-то требовать от человека, согласившегося на этот странный и, возможно, небезопасный ночной визит, но раздражение взяло верх.

«Да, я, может быть, слабак, но дядя Иван никогда не был рабом. Поэтому он и не верит в Бога. Он не верит — и я не верю. И ни один поп не заставит меня поверить».

«Кто же он такой, этот ваш дядя, расскажите о нём, коли Вы так от него зависите, не являясь, разумеется, его рабом».

В голосе священника послышалась ирония, но Мирко не заметил её и охотно принялся живописать подвиги своего родственника, стараясь особенно ярко описывать те, которые могли бы психологически разоружить священника и показать ему, как проживается настоящая жизнь, а не унылое существование под тёмными сводами собора.

«Вот так, — заключил он, наконец, свой рассказ. — Дядя Иван вообще ничего не боится, а уж привидений и подавно. Это вы всё рассказываете о том, чего никто никогда не видел. Что же, я не осуждаю, пусть будет так, коли есть на свете дураки, что согласны вас слушать».

Мирко почувствовал, что переборщил, но священник, казалось бы, не заметил грубости или сделал вид, что не заметил.

«Возможно, — возразил он, — ваш замечательный дядя и вправду не боится привидений. Но не боится он их лишь потому, что, как мне кажется, в нём самом есть нечто очень страшное. Он должен бояться самого себя, и живёт он только потому, что самого себя не видит».

«Как?» — опешил Мирко.

«А представьте зеркало, которое отразило бы такую страшную душу, да ещё лица убитых вашим родственником людей, вы бы на его месте не испугались того, что сделали и чего уже не изменить, не вернуть? И никто уже не поможет Вам, если Вы не верите, если не уповаете на Бога. В этом нет унижения, Бог любит Вас, а там, где есть любовь, ничего противного нашей свободе быть не может. Быть рабом Бога — это значит рабством попирать рабство, как наш Спаситель своей смертью попрал смерть».

Священник совершенно изменился, теперь он говорил твёрдо, его глаза светились.

«Вы должны поверить, успеть поверить, или сегодня всё кончится очень плохо. Призраки не должны владеть нами. Покайтесь, сын мой».

С этими словами он резко встал со стула. Казалось, молодой священник сам не ожидал от себя подобных слов, так явно и несоответственно всему предшествующему ходу разговора прозвучали они, так сильно была выражена в них надежда на то, на что он секунду назад не мог и не смел надеяться, во что сам не верил.

Мирко почувствовал, как что-то заколебалось в его нехитрых жизненных представлениях, непонятный холод всё больше разливался по сердцу, но сдаваться Мирко не собирался. Не таков был Мирко Караджич. «Ну, посмотрим, подумал он, что ты на это скажешь», — и уже сам не соображая, зачем он это делает, Мирко резким движением вытащил из-под подушки нож. «Ну что, святой отец, — поигрывая ножом и подступая к священнику, спросил он:

«А это тоже, скажете, призрак, туман или всамделишная штука?»

Священник отпрянул и вновь оказался на стуле. Подлость находящегося с ним рядом в комнате человека сразила его.

«Уберите», — тихо попросил он дрогнувшим голосом, увидев, что Мирко остановился и целью его было не более, чем произвести на священника впечатление». — «Зачем вы храните этот ужасный предмет?»

Мирко не спеша вновь спрятал нож под матрас и ответил:

«Чтобы научить одного типа не приставать к одной чужой девчонке, а девчонку не быть ему подстилкой. Хотя на том свете эта наука вряд ли им пригодится».

Мирко был очень доволен своим ответом.

«И что это значит?» — так же тихо спросил Священник.

Теперь Мирко показалось, что он нисколько не испугался, и у Мирко вновь возникло желание взять над ним верх.

«А то, что мне хочется посмотреть, какого цвета кровь у французов. Того же, что и у остальных людей, или особенная? Я уже видел её, когда она текла у одного из носа, тогда она была вполне обыкновенная. Может, в других местах иная, так надо проверить. Он трус, этот Пьер. Я ударил его, а он даже не дёрнулся, чтобы ответить. Он не мужчина, слизняк, как и большинство из вашего брата. Вас, святой отец, я, конечно, в виду не имею, вы ведь ни драться не должны, ни с женщинами спать. А вот другие воображают из себя невесть что. А сами слизняки слизняками. Давить их надо».

«Вы никогда не пробовали молиться?»

Мирко вздрогнул, он узнал это слово по звучанию и теперь впервые понял смысл того, что сказала ему вслед мать спасённой им девочки. Она собиралась всегда молиться за него. Слово вдруг сильно подействовало на Мирко. Он впервые за всё это время вспомнил мчащийся прямо на него автомобиль и понял, что никакая сила не смогла бы помочь Мирко от него увернуться, он, конечно, не успел бы этого сделать. Это было совершенно очевидно, помимо всяких усилий сознания, и живущему инстинктами Мирко, может, более чем кому-либо другому. Он просто был на дороге, схватив девочку перед самым радиатором чёрного лимузина, и не «потом», а в то же мгновение оказался в безопасном месте на тротуаре. Никакого времени не прошло, оно просто не могло пройти, у Мирко не было даже секунды, чтобы иметь шанс остаться в живых. Эта неожиданная ясность, как луч света, ворвалась в душу Мирко, как будто бы какая-то плотина рухнула в ней, и Мирко увидел вдруг то, чего никогда не видел, понял, чего никогда не понимал. Теперь Мирко знал, что на свете есть незнакомая ему женщина, которая помнит его и просит Бога, просит всегда, чтобы Он помог Мирко, и не в силах Мирко как-то подействовать на происходящее, что не может он теперь никак повлиять на француженку и заставить её отказаться от своего обещания, и теперь он действительно раб неких действующих помимо его воли, но опекающих Мирко сил, которые он же сам и вызвал отчасти к действию своим поступком.

Мирко видел выражение глаз этой женщины. Оно сохранялось секунду, может быть долю секунды, но не время было ему мерой. Ничто не было мерой ему, так светилась в этом взгляде бесконечность благодарности и любви. Такой взгляд не мог не пробить стены или не растопить льда, пусть даже на мгновенье и в сердце самого страшного преступника, а ведь самым страшным преступником Мирко Караджич не был или ещё не успел стать. И конечно, глубина этого взгляда как-то была сродни той неведомой силе, что спасла только что жизнь самому Мирко. И что теперь толку, что Мирко не верит в Бога. Ведь та женщина-то верит. И не у Мирко, а у неё был такой взгляд, и она, а не он связана с тем, что спасло Мирко. Так значит, всё будет так, как захочет она.

Но как только мысли эти пронеслись в голове Мирко, он увидел, что комната, как и прошлыми ночами, вдруг вся залилась лунным светом. В нём лицо священника показалось ему уже совсем неестественно бледным, черты лица как бы сместились, и оно стало напоминать маску. Липкий страх, как во время первой встречи с призраком, охватил Мирко. Он попытался встать с кровати, чтобы выйти из комнаты, но ноги не слушались его.

«Святой отец, что с вами?» — как за спасительную соломинку уцепился Мирко за собственный произнесённый дрожащим голосом вопрос.

«Я не думал, что здесь так холодно», — тихо сказал священник.

«Где “здесь”?», — переспросил почему-то Мирко, потому что здесь, если понимать под этим Париж, стоял в это время июль, а в квартире не было кондиционера. Собственные слова эхом отдавались в его голове.

«В аду», — по-прежнему тихо ответил священник.

«Здесь не ад», — выдавил из себя Мирко.

«Нет, ад!» — было ответом, хотя священник, казалось, не открывал рта.

«А Пьер, — спросил Мирко, или, скорее, какой-то голос за него задал этот вопрос, — тоже здесь?»

«Не знаю… я не знаю, кто сегодня может избежать ада», — был ответ.

«Что же нам делать, молиться?» — вдруг произнёс Мирко кажущееся теперь спасительным незнакомое ему прежде на французском языке слово.

«В аду нельзя молиться, — сказал священник, но мы попробуем. — Повторяйте за мной». — Губы его шевельнулись, но слова не прозвучали. «Дайте вашу руку, скорее», — и священник как только мог дальше вытянул свою, в которую Мирко вцепился, как испуганный ребёнок. «Хорошо, — сказал священник, будто немного успокоившись, — теперь повторяйте за мной “Отче наш…”». В глазах у Мирко потемнело, язык не слушался, но он всё же повторил за священником слова молитвы до самого конца. «…Но избави нас от лукавого», — прозвучали последние слова молитвы в комнате, и наступила тишина.

Священник сидел с закрытыми глазами, при таком бледном лице его казалось, что он умер.

«Значит, мы не в аду, — сказал Мирко, — ведь мы молились, у нас вышло».

Священник слабо кивнул головой: «Уже нет, с нами Бог».

«С нами Бог», — повторил сомнамбулически Мирко, и неожиданно увидел сидящего рядом с ним на кровати призрака. Теперь он был другим. Прежде почти безликий, уродец смотрел теперь на Мирко широко открытыми глазами. Его взгляд содержал удивление и упрёк, притом в таком сочетании и в такой концентрации, что выдержать их было бы, наверное, невыносимо для совестливого человека. Самое страшное заключалось в полной несогласованности этого, пожалуй, даже глубокого взгляда с совершенно несообразной ему внешностью уродца. Здесь таился какой-то подвох, какая-то жуткая опасность для того, кто попытался бы принять этот взгляд за правду, довериться ему. Но для человека в подобных делах сведущего всё могло оказаться и предупреждением о ловушке. Смотри, как похоже на человеческое, как неразличимо с человеческим, берегись! Но Мирко в следующее после испуга мгновение почувствовал лишь, что враг теперь слабее его. Почувствовал каким-то особым инстинктом, присущим скорее животному, нежели человеку. «Святой отец, он здесь, и он не уходит» — сказал Мирко тоном школьного ябеды.

В этих словах было ожидание санкции на применение насилия. Это было обращение раба, у которого чешутся руки разобраться с обидчиком, к господину, который один имеет право казнить и миловать. Священник молчал, и, приняв молчание за согласие, Мирко бросился на призрака с кулаками. Для начала он ударил его как Пьера в лицо, но, не почувствовав никакого сопротивления, никакого даже подобия телесности, только протаранил воздух и больно ушиб кисть руки. Потом в ход пошли ноги. Мирко в остервенении пинал ими стену комнаты и не сразу заметил, что призрак исчез.

«Мы победили его, святой отец, с нами Бог», — вскричал Мирко и посмотрел на священника, но его триумф омрачился. Священник смотрел на него с тем же удивлением и упрёком, что и уродец. «Они заодно», — вдруг подумал Мирко, и ему вновь стало страшно. Неожиданно для себя Мирко опустился перед священником на колени. К горлу его подступил комок, и в следующую секунду всё тело его сотрясалось от рыданий.

 «Помогите, святой отец, я не знаю, что делать, я не хочу идти на башню». — Он обнял колени священника, и уткнулся лицом в носки его туфель, и почувствовал запах кожи. «Видно, хорошая кожа», — была первая мысль, пришедшая ему в голову после этого припадка. Священник отдёрнул ногу, но не предложил Мирко встать.

«А убить свою девушку и друга вы по-прежнему хотите?» — спросил священник».

«Нет, святой отец, нет, пусть живут, но и я тоже хочу жить, на свете всем хватит места», — слёзы вновь полились из его глаз. Его порыв был совершенно искренен, хотя теперь, когда священник заговорил, он немного успокоился, почувствовав отступление опасности.

«Встаньте, — наконец приказал ему священник, — и знаете, я подумал, что, может быть, вы напрасно так активно пытаетесь прогнать вашего призрака?»

«Почему? — удивился Мирко.

«Потому, может быть, что это был ваш ангел-хранитель?»

«Как ангел? — спросил Мирко, которому разговор был нужен ещё и для того, чтобы избавиться от стыда за поведение, никак не соответствующее внушённому дядей Иваном образцу мужественности, — ведь ангелы с крыльями, я сам видел в детстве в церкви, когда меня туда тётушка приводила».

«Жена того самого вашего родственника, о котором вы мне рассказывали?»

Мирко покраснел.

«Да», — сказал он. «Дядя часто бил её, а она ходила в церковь и плакала там, и меня иногда брала с собой, когда я был ещё маленький», — пояснил Мирко, давая, тем самым понять, что потому же не составлял тётушке компании.

«Вот потому и забудьте о крыльях, — сказал священник, покачав головой, — они остались для вас только здесь», — и он указал на стоящий перед ним канделябр.

«Но он ведь урод, совершенный урод! — вскрикнул Мирко, вновь впадая в раздражение. — Вы что, хотите сказать, что это мой ангел, что я на него похож?!»

«Я хочу только сказать… я думаю, что именно так выглядит ангел, если смотреть на него из ада», — ответил священник.

«Но мыже не в аду, святой отец, мы же молились!»

«Да, не в аду, но ад не пространство, в которое мы попадаем, сами, как будто, не меняясь, это не окружение, не внешняя среда, — священник замолчал на некоторое время, и Мирко видел, с какой силой он сжал кисти рук. — Знаете, мне кажется, дело обстоит страшнее, что ад где-то здесь», — и он указал большими пальцами кистей на область сердца. Глаза его теперь не излучали света, они были тусклы. — Мы молились, а ад спрятался в нас, где же ещё ему спрятаться, как стать невидимым, как ускользнуть от попирающей его силы Божией».

«Что же, молитва загоняет ад в нас самих?» — опять изумился Мирко.

«Я не знаю, я ничего сейчас не знаю, я всё знал, вернее, думал, что знал, когда шёл сюда, но здесь что-то особенное происходит. Я всегда беседую с людьми в храме, но здесь я чувствую себя улиткой вне раковины. Впрочем, не слушайте меня, то есть слушайте. Я слуга Бога и я хочу спасти Вас, Бог хочет спасти Вас. Молитесь! Делайте то, чему научил нас Бог».

«Так вы же сами сказали, что ад всё равно будет в нас», — вскричал Мирко.

«Да, сказал», — ответил священник теперь уже с какой-то лихорадочной торопливостью. — Но мало ли что я вам сказал, не слушайте ни меня, ни себя, оставьте вашу нехитрую логику. Я пришёл наставить вас, но я ничем не лучше вас. Я испытывал к вам неприязнь, более того, омерзение, когда вы рассказывали, как избивали француза. Я почти возненавидел вас, когда вы в исступлении колотили стену, в какой-то миг я даже хотел, чтобы вы разбили о неё не кулак, а голову. Вы были мне отвратительны. Спаситель же учил любить даже врагов. Во мне мало любви, её мало везде, она оскудела».

В этот момент Мирко почувствовал, что он нужен священнику, может быть, не меньше, чем священник нужен Мирко. Они сейчас двое маленьких людей, находящихся в большой опасности исходящей от страшных и неведомых сил. Но что толку было от равенства их положения, ведь Мирко надеялся, что священник избавит его от уже, казалось, целую вечность длящегося кошмара. А тут оказывается, у него самого не всё в порядке. Совсем не признаний ждал от священника Мирко.

«Так что же, — вскричал он, захваченный неожиданно нахлынувшей волной злобы и отчаяния, — что же, коли все люди одинаковы, так что толку им друг друга учить?!»

«Есть толк, — прервал его священник, — я учу вас тому, чему учил Христос, а Он не человек, Он — Богочеловек. Я повторяю Его слова, в них Истина и в Нём Истина. «Познайте Истину, и она сделает вас свободными, покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное». Вы сейчас так от души сказали, что все люди одинаковы. Действительно ведь в аду все одинаковы там никаких различий, никаких «я» и «ты». Мы бы все слиплись в один комок, никто бы не был прав и не смел учить другого, если бы кто-то из нас вместо своих не произносил бы Его слов, которые единственно и стоит слушать. Вы этого не делаете, поэтому это делаю я. И тем мы действительно различны. Говорите, внушайте мне Его слова — и мы поменяемся ролями, но будет лучше, если мы будем говорить их друг другу оба, тогда мы станем по-настоящему «Я» и «Ты», сами друг для друга мы станем даром Божиим, так как Его слова — великий дар нам. И они не повторяются, а даются каждому заново, хотя и кажется иногда, что они похожи».

Речь священника вновь звучала твёрдо, как в начале их разговора.

Мирко вновь почувствовал холодок в сердце и тошноту, голова была тяжёлой, где-то внутри неё всё сильнее дятлом стучала злоба. Мирко не понимал иногда и половины из того, что говорил священник, но инстинктом чувствовал, что тот его всё время переигрывает. Самым же страшным для Мирко было не ощущение проигрыша в соревновании — такое случалось с ними раньше: игра есть игра, сегодня везёт тебе, завтра мне, по существу же ничего не меняется. Теперь же Мирко еще почувствовал, что побеждает его сейчас тот, кого бы Мирко назвал слабаком, кто не ответил бы на его коронный удар кулаком в лицо, но, тем не менее, он был сильнее, сильнее его, Мирко, сильнее словом, и не своим, и даже не человеческим, а тем, что, как гром, звучало свыше. Куда там дяде Ивану с его простыми формулами, призывами быть то мужчиной, то сербом, бесконечно повторяющим на разные лады эти призывы.

Как-то явно вдруг проявилось то в дяде Иване, о чём Мирко думать прежде не хотел, но как-то помимо воли не раз замечал. Что-то сходное со злой и кусачей дворовой цепной собакой. Особенно глаза, когда дядя их поднимал, чтобы устрашить кого-то, — взгляд ощерившийся, но и только. Этого оскала все и боялись, так как не могли понять, как это человек мог до конца, без остатка стать зверем, а коли стал, то значит, от всего этого надо держаться подальше. Всё же другое, где дядя Иван пытался притворяться человеком: его нехитрая мудрость, бахвальство, попытки шутить — выглядело так убого, что сейчас Мирко испытывал стыд за родственника, настолько его прежний наставник был смешон в своих поучениях, — а в какое мелкое болото тянул он племянника! В своём удивительном пробуждении Мирко понял также и другое. Он был нужен дяде Ивану для того, чтобы кто-то был с ним рядом в этом болоте. Теперь же звучали настоящие слова.

Всё это как-то начало прорываться в сознание, и тут для самого существования прежнего Мирко Караджича, который никогда, нигде, никому, разве только для вида, когда требовалось победить врага хитростью, не сдавался, наступила угроза. Согласиться со словами оппонента и своими собственными неожиданными открытиями, размышлениями значило перестать быть тем, кем Мирко был до сих пор, а то и ступить в покрытое туманом будущее. Согревало лишь какое-то новое ощущение причастности правде, вхождения туда, где ни разу ещё не был. Но это был путь по узкой дощечке над пропастью. Невыносимый страх обуял Мирко. Но он сочетался с поднимающейся в душе Мирко волной злобы. И казалось, что всё жившее в Мирко прошлое и настоящее его несчастной страны восстало против того шага в другую жизнь, к которому толкала Мирко неведомая сила.

Хотя секунды бешено неслись, а дятел стучал уже в темпе пулемётной очереди, он вновь отчётливо вспомнил дядю Ивана, вернее, его рассказы о своём отце, в ранней юности ставшем коммунистом и уехавшем в Россию защищать тамошнюю революцию. Лютость «красного серба», как его прозвали, стала, по словам дяди Ивана, там легендой. Он пошёл добровольцем в ЧК и даже тамошний кровожадный сброд удивлялся его жестокости. Когда прочие чекисты из русских или латышей, уже насытившись насилием, которое беспрерывно совершали, приступали к попойкам, он, коли в запасе были ещё жертвы, продолжал убивать. Сам «рыцарь революции» Феликс Дзержинский однажды привёл в пример «сербского товарища» как образец «честности, принципиальности и неутомимости в деле борьбы за защиту завоеваний трудового народа от посягательств контрреволюции». Особенно лютовал «сербский товарищ» над белыми офицерами и священниками. Он первый предложил разрывать пленных между двумя тракторами. Русским подельникам его по лености достаточно было просто «шлёпнуть» жертву, но серб брал инициативу на себя: он заставлял поругивающих его остальных чекистов идти собирать дрова, чтобы медленно сжигать людей на больших кострах. Потом, правда, они забывали о своих недовольствах, когда приходило время получать наслаждение от вида страшных мучений жертв. В фантазиях своих он явно превосходил остальных и был заводилой во всевозможных задумках по части «неутомимости». Всё это дед в своё время излагал дяде Ивану в картинках, которые тот запомнил очень хорошо. Сам дядя ни одного попа не убил, зато, когда во время бойни в начале девяностых до него дошло известие о гибели друга (хотя неизвестно, каким образом у дяди Ивана вообще могли появиться друзья), лет пять тому как переехавшего в Сараево, он сам, не побоявшись сопротивления или возможной мести, ночью вырезал целую мусульманскую семью, двух взрослых и троих детей. И тоже рассказывал случайным собутыльникам в кабачке, как мусульманские малолетки визжали, словно поросята. Последнему, самому маленькому, он не стал резать горла, а, схватив за ноги и сильно раскрутив, ударил головой о стену. В этот момент рассказа дядя Иван обычно вскакивал и, всё больше распаляясь, показывал, как он это делал, раскручивая над головой бутылку. «Ты же неверующий, за что же ты сгубил эту нечисть?» — пытались подсмеиваться над ним собутыльники. — «Это за друга и отстаньте, а то…», — огрызался на них дядя Иван, и собутыльники тут же замолкали и переводили разговор на другую тему. До всех доходили слухи о дяде Иване, и никто не хотел с ним связываться.

Но сейчас речь шла уже не о нём. Ведь на счету его было не так уж много загубленных душ, в сравнении с предком. Сейчас же Мирко показалось, что как будто бы поднялся из могилы сам «красный серб» и смотрел на внука горящим взглядом, словно призывая: «Ну же, Мирко, не предавай нас, помоги нам, Мирко! Будь как мы!»

«Дядя Иван не убил, а я теперь убью попа, как дедушка», — подумал Мирко. Прежние сомнения исчезли, гнев переполнял его. Тяжёлый хозяйский бронзовый канделябр, который Мирко в трудную минуту чуть было не отнёс антиквару, стоял совсем рядом. Мирко схватил его, вскочив с места и взмахнув тяжёлым предметом над головой, метнулся к священнику: «Прощайте, святой отец!» — вдруг вырвалось почему-то из груди Мирко, и в ту же секунду он почувствовал слабое прикосновение к запястью холодных пальцев. Мирко никогда не ощущал подобного холода. Мало сказать, что он был нестерпим, он был несовместим с жизнью, с сознанием, с тем, что мы называем нашим «я». Рядом с Мирко стоял уродец-призрак, претерпевший некоторые изменения. За спиной у него появились крохотные перепончатые крылья. Очень странные, но не такие, какие бывают на изображениях демонов на старинных гравюрах или доисторических летающих ящеров в учебниках зоологии. Они были крохотными, жалкими, но всё-таки теми крыльями, против которых не протестует сознание, с ними всё же можно было как-то примириться. Но более всего поразило Мирко Караджича то, что теперь на него с лица призрака, словно с фотографии, смотрел он сам, Мирко Караджич, только бледный как полотно, словно обескровленный, с безжизненным, хотя и чуть светящимся каким-то странным свечением взглядом.

Мирко страшно закричал и рухнул на стул. Канделябр покатился по полу. Священник, который до сих пор неподвижно сидел, лишь защищая голову крестообразно сложенными над ней руками, вскочил и бросился вон из комнаты. Наступила тишина. Через некоторое время Мирко шевельнулся и обвёл взглядом комнату, ища глазами своих недавних гостей, не найдя никого, он счастливо улыбнулся. Из глаз его текли слёзы, губы шевелились, он всё время повторял какое-то слово, смысла которого невозможно было разобрать, раздавался лишь невнятный шёпот и какое-то бульканье. Возможно, это было то самое имя, о котором, наконец, вспомнил он, но которое, судя по шевелению губ, было совсем непохоже на обычное имя Мирко Караджича. Потом на губах Мирко появился и лопнул пузырь из слюны, как это порой бывает у маленьких детей, как было, возможно, и у спасённой Мирко девочки. Потом он застыл, уронив голову на грудь.

Тело Мирко нашли довольно скоро. Соседка увидела открытую дверь на лестничную площадку и позвонила в полицию. В диагнозе зафиксировали смерть от передозировки наркотиков, хотя полной уверенности у медицинского эксперта не было: концентрация вещества в крови была не столь значительной. Что-то вообще очень смущало эксперта в этой странной смерти, и он поскорее поставил подпись на заключении, чтобы избавиться от гнетущего чувства, тем более, что никаких следов насилия обнаружено не было и дело об убийстве не возбудили. В личном разговоре с отцом полицейский комиссар, который, казалось, был настроен иначе и вёл себя уверенно, счёл нужным сказать в утешение, что никогда не видел столь счастливого лица у покойников, тем более у наркоманов. — «Мы были поражены, когда вошли в квартиру», — сказал он. Еще одним утешением, возможно слабым, была для отца уверенность, что Мирко не бросил учёбу, а правды он так никогда и не узнал.

Тело переправили на родину и похоронили на кладбище в окрестностях Сараево. Еще во время недавних боевых действий в здание церкви, где проходило отпевание, попал снаряд, и выбитые окна до сих пор не вставили. Уже к концу службы внутрь церкви влетела какая-то большая птица. Она будто знала цель своего визита, так как, сделав круг по храму, тут же вылетела вон. Женщины — на отпевании в православном храме собралось множество народа — стали немедленно шептаться, обсуждая, добрый ли это знак, и большинство пришли к выводу, что недобрый. Священник же, когда всё завершилось, уже было направившись к своей машине, вдруг подошёл к отцу Мирко и, взяв его за руку, сказал: «Вы знаете, Ваш сын, наверное, был хорошим человеком. Мне было удивительно легко молиться за него. Довольно редкий случай в наше время. Бог, я уверен, обязательно возьмёт его к себе». Отец Мирко только заплакал и поцеловал руку священника. Однако он догнал его, когда тот уже садился в автомобиль. — «Простите, сестра сказала мне, что Мирко наверняка умер без покаяния и это очень плохо. Скажите, правда, что это очень плохо и что нам теперь делать, как молиться?»

Священник, застигнутый врасплох, холодно взглянул на него, на мгновенье задумался, потом покачал головой. — «Без покаяния? Нет, не думаю, я так не думаю», — и, слегка кивнув, захлопнул дверцу. Это был новый священник, недавно присланный в приход из Белграда. Говорили, что он хорошо образован, будто даже защитил диссертацию по богословию в Париже, но особой любви, в отличие от старого ушедшего на покой батюшки, близкого по уровню интеллекта и душевному складу к местным жителям, он у прихожан не вызывал, или ещё не успел вызвать. Сильно раздосадовало людей и то, что сразу по приезде новый настоятель велел убрать из храма начертанный на большом куске фанеры лозунг «Православие или смерть». Старый батюшка им очень гордился и всякий раз указывал на него во время проповеди. Эти проповеди были ясны и трогали душу. В тех же, что произносил новый, было много мудрёных слов, разбираться в смысле которых у местных жителей просто не было времени и желания. «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, нет ни одного», — любили они повторять слова прежнего батюшки, которыми он отзывался на всякое не понятное ему сообщение.

Не ясно было, сам бывший настоятель придумал эту присказку или откуда-то почерпнул. Один впечатлительный мальчик даже попробовал её проиллюстрировать. Он нарисовал акварельными красками два поля. Над одним кружили и садились на него какие-то странные птицы, в которых только благодаря пояснениям автора можно было узнать ангелов. Другое, видимо, засеянное зёрнами той самой «мудрёности», было пусто, лишь синее небо над ним завораживало пронзительной яркостью и чистотой. И почему-то хотелось думать, что так вознаграждены сеятели второго поля за их обездоленность в отношении изображённых мальчиком летающих существ.

Следует сказать ещё, что дяди Ивана на отпевании в церкви не было, чего родственники и ожидали. Он пришёл только к могиле, чтобы молча бросить на крышку гроба Мирко Караджича свою горсть родной боснийской земли.

Журнал «Начало» №16, 2007 г.