Соотношение веры и разума у св. Иустина Философа
Христос Пантократор. Мозаика южного купола церкви Христа Спасителя в Полях (монастырь Хора). XIV век.
На протяжении развития культуры, по мере поиска ответов на возникающие вопросы о Боге, меняется и отношение человека к миру Божественного, и сам человек. Но есть в жизни человека от момента сотворения точка, в которой человеческая природа получила, говоря словами физика, «порядковое ускорение», то есть точка, кардинально преобразившая мир человека, открывшая ему возможность войти в сопряжение с миром Божественного в совершенно ином качестве. Это точка рождения Иисуса Христа. Именно в точке Боговоплощения человечеству был явлен Путь к Богу.
В чем же суть отличия Пути, открытого людям Иисусом Христом, от любого иного опыта обожения, ведь и до Него люди имели такой опыт? Да, безусловно, так. Но, тем не менее, назвать этот опыт Путем было бы большим преувеличением. Путь есть тогда, когда есть идущий, здесь внимание надо акцентировать на идущем, тогда станет понятно, почему вне Христа есть опыт, но нет Пути.
Наиболее ярким примером Пути в дохристианском мире можно считать учение Сократа, который своим «я знаю, что я ничего не знаю» впервые вплотную подводит человеческое сознание к Тому, Кто в его изречении есть непознаваемое, на самом деле — к Богу. Сократ впервые реально разворачивает усилия человеческой мысли, направляет вектор мышления на самого мыслящего. Говоря «не знаю», Сократ разумеет, что Бог не постижим в той мере, в которой можно сказать «я знаю». И в то же самое время Сократ говорит «знаю», то есть каким-то образом он все-таки сознает непостижимость Бога и впервые увлекает человеческую мысль на путь познания этого незнаемого Бога. Именно это «знание незнания» и есть тот опыт, который можно считать предпосылкой Пути. Сократ делает акцент на познающем, то есть на человеческом разумении Бога. По сути, Сократ закладывает первые основы богословия как знания о непознаваемом. П.А. Сапронов в своей книге «Реальность человека в богословии и философии» очень точно характеризует сократовский этап философии как начало самоутверждения человека в бытии не через мудрость, то есть знание о Боге, а через любовь к мудрости, то есть через самого Бога. «Оказывается, можно познавать и не знать. Оказывается, что реальность человеческого такова, что в познании она бытийствует, хотя совсем не ясно, в чем состоит его бытийственность. Оказывается, наконец, что путь познания — это не столько путь к знанию, сколько способ человеческого бытия».[1]
Говорить о вере и разуме и не сказать о Сократе означало бы начинать не с начала. Сократа можно по праву считать предтечей Иисуса Христа, который так же, как Иоанн Предтеча, предрёк пришествие Христа, только сделал это в философском разуме.
Еще не раз исследователи обратят наш взор на реалии античной философии и иудейской веры, да и в этой работе само заглавие отсылает к св. Иустину Философу. Но прежде чем продолжить, мы должны ясно понимать разницу между Путем к Богу и опытом обожения. Путь к Богу, прежде всего, предполагает самосознание человека, именно этот факт делает Путь Путем, причем для каждой отдельно взятой личности. Положен Путь самим Богом через рождение Иисуса Христа. Священная формула этого Пути однажды и навсегда запечатлена в Никео-Цареградском догмате — Символе Православной веры. Поэтому исследования, о которых идет речь, лишь тогда могут принести плоды, когда будут выстроены в Свете Христианской Веры.
Дело все в том, что, как бы человек ни пытался осуществить исследования единства веры и разума, придав им научный подход или заняв позицию так называемого «религиозного нейтралитета», из этого ничего не выйдет! Как только человек ступает на путь таких исследований, он ступает на Путь к Христу. И если не понимать этого с самого начала, движение станет подобно бегу по кругу. Единение веры и разума стало возможно только с приходом Иисуса Христа, ибо Он и есть Путь. Следовательно, только в Церкви Христовой преодолевается разведённость веры и разума в человеке. Ни в одной религии мира разум не может претендовать на взаимодействие с верой в единой «реакции» как равный и необходимый «реагент», кроме той, что источается Иисусом Христом. Боговоплощение положило конец односторонней связи, в которой человек был лишь пассивным участником Божьего Промысла, — обстоятельство, с которым мы и связываем употребление здесь слова «опыт». Рождение Иисуса Христа и последующее Апостольское движение стало началом, причиной появления и распространения нового мировосприятия людей, нового взгляда человека на свою соотнесенность с Богом.
Христианская апологетика — явление, возникшее не столько как попытка отстаивать право христианского учения на существование, сколько как усилие человеческого разума взращивать себя в новую, неведомую доселе реальность Божественной природы. Христианская апологетика — это первый островок той самой «доброй земли», о которой говорит Спаситель в притче о сеятеле: «А сеять в землю добрую — это как с тем, кто слышит слово и разумеет его: он и плод принесет, кто стократный, кто шестидесятикратный, кто тридцатикратный» (ср. Мф. 13, 23). Не в день ли сегодняшний глядя говорит Господь, упреждая и предостерегая нас от тех губительных последствий, которые влечет за собой поверхностное и неразумное отношение к вере?!
За первые четыре столетия Христианства человеческая мысль, просвещенная светом Христа, смогла войти в сопряжение с запредельной для себя самой реальностью — Богочеловечеством — и выразилась в формуле Никео-Цареградского Символа. Между первым «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя» и последним «Чаю… жизни будущего века» чудесным образом сфокусированы все три Божественные ипостаси, открывающие человеку возможность не только принимать непостигаемого Бога, но и познавать его непостижимость, восстанавливая в себе, тем самым, образ Его и подобие.
Между спасительным действом — крестной смертью и чудесным воскресением Иисуса Христа — и формулами догмата вехи Подвига и имена сподвижников, строителей Церкви Христовой на земле. Не малую долю труда наряду со святыми апостолами в первые годы христианского домостроительства взяли на себя апологеты. С именами христианских апологетов связаны первые осознанные шаги человечества по проложенному Иисусом Христом и его святыми Апостолами Пути к Богу. Для того чтобы яснее видеть процесс возникновения христианской апологетики, нужно посмотреть на христианство не как на новую для своего времени религию, а как на уникальное явление в жизни человечества.
Жизнь людей сегодня разведена на религиозную и мирскую составляющие до такой степени, что это вызвало тяжелые, а подчас патологические последствия в обществе. Там, где воплотился Иисус Христос, такого разделения нет. Если воспринимать труды первых христианских апологетов как апологию, то существует риск видеть в апологетах защитников христианского вероучения, и только. На самом же деле в ранней христианской апологетике проявлены первые формы осознания человеком факта Богорождения на земле. В мир человеческого бытия вошла невиданная до сего момента Божественная реальность — Христос, озарившая человеческое сознание неведомым прежде светом христианской веры. Произошел небывалый метафизический взрыв, который не разрушил, а, напротив, восстановил связь между человеком и его высшим Божественным началом. Христианские апологеты есть те садовники, что первыми не только приняли новую реальность, а культивировали в ней человеческий разум, обусловив тем цветение Христовой веры в полях земного бытия. Христианская апологетика не является апологетикой в чистом виде, поскольку закладывает основы христианской философии, той самой «доброй земли», о которой притчей говорит Господь. Христианская вера тем и отличается от любого другого религиозного опыта, что она требует не слепого повиновения, а разумения. Только осмысленное послушание возымеет действие, поскольку в основе христианского учения лежит любовь. Любовь, которая не отстраняет сознание человека на задний план, не принижает, а, наоборот, возвышает и ведет на встречу с Божественным.
Один из первых христианских философов, жизнь и труды которого история сохранила и пронесла сквозь время, — святой мученик Иустин Философ. Период гонений на христиан занимает в истории три столетия. Три столетия, полные трагических событий в жизни людей, принявших христианство. Лишь в 313 году Миланским эдиктом в Риме провозглашено свободное исповедание христианства. А жизнь и служение Св. Иустина Философа приходится на годы со 110-го — примерная дата его рождения, и по 165-й — дата, когда он погиб, претерпев мученическую смерть. Это было время разгара гонений, когда Марк Аврелий, «Философ на троне», издал закон, запрещающий христианство. И что же, Иустин не знал о том, что его ждёт за сочувствие, а уж тем более за принятие христианской веры? Знал, тем не менее он принимает Святое Крещение. Что же движет им? Понимание этого поможет увидеть, как складывается Путь.
Какая сила движет Иустином на пути к святому крещению, как это происходит? На мой взгляд, движение Иустина, пользуясь терминологией И. Канта, можно назвать «чистым» или «априорным», и тем более интересным и актуальным оно представляется сегодня. Время Иустина таково, что уже целое столетие человечество, не сумевшее вместить в сознание Иисуса Христа, живёт с Ним и без Него. Иустин уже не может видеть и слышать Иисуса Христа-человека, он может теперь видеть Христа только гносеологически, т. е. через познание. Но и этого пути ещё не существует, и сам Иустин ещё не ведает того, что именно ему, языческому философу, предстоит одному из первых прокладывать путь к возможности познавать человеческую природу Бога. Ещё более притягательным для нас делает путь Иустина тот факт, что он сопряжён со святыми апостолами лишь опосредованно, ибо он не является ни их слушателем, ни учеником.
Иустин — философ. Время Иустина — это точка истории, когда Римская империя, находясь в состоянии распада-трансформации и в преддверии агонии, стремительно впитывает в себя потоки иных, сопряжённых с римской, вследствие военной экспансии, культур. Главным образом, Рим то рядится в одежды восточной мистики, то возвращается к драпировкам тоги греческой философии. Собственная религия не то чтобы не устраивает римлян, она просто стала чем-то слишком привычным.
Рядом, а точнее, внутри Римской империи, живёт другая, не менее высокая реальность — Иудея. В отличие от римлян, иудейский народ пришёл к истинной вере в Единого Бога и смог в ней удержаться вплоть до прихода в мир Спасителя. Мы видим, как волею Божественного Промышления в одной точке пространства вплотную сошлись Божественное откровение и высшая мудрость. Иерусалим стал местом прорыва человечества к Богу — пришествием Иисуса Христа.
Даже неглубокого погружения в историю достаточно для того, чтобы увидеть реалии той части рождения Бога на земле, которую можно назвать человеческой. Помимо главного — Божественного волеизъявления, человечество призывало Бога, притягивалось к Нему и подготавливалось к принятию Благодати. Подготавливалось как пророками, так и философами. Сведя вышесказанное к человеку, можно видеть, что Благодать, ниспосылаемая Богом, соединяет две доли сознания: ту, что способна воспринимать, и ту, что способна воспроизводить. В этой реакции проявляется Путь, и нигде, кроме христианства, это единство не воплощено в той мере, чтобы стать Путём к обожению. И здесь тоже как нельзя более ярко высвечивается личность св. Иустина Философа, своей жизнью и творчеством доказавшего и показавшего правомочность христианского учения именоваться Путём.
Наряду с молитвой, философия может и должна, на мой взгляд, рассматриваться как некое максимально возможное делание в движении человека к Богу. Лишь в познании смысла Откровения можно воспроизвести суть — движение к Богу. Откровение в большей степени, если не целиком, принадлежит полям и силам Божественного воздействия, в которых человек получает возможность восходить к Богу. Движение начинается тогда, когда Откровение доходит до сознания человека и последнее оживает подобно тому, как неподвижное зеркало лесного озера оживает с первыми каплями дождя.
Это не говорит о том, что сознание было абсолютно статично — нет. Чтобы прояснить вышесказанное, попробуем, вглядевшись в слово «Откровение», разобраться, что за ним стоит, и не столько в онтологическом, сколько в гносеологическом смысле.
Что являлось для Иустина Философа откровением до того, как он соприкоснулся с Откровением Нового Завета? Мог ли это быть мир платоновского эйдоса? Конечно, мог. А миры Гераклита и Сократа? Без сомнения. А мог ли это быть Моисей с Его Декалогом? Безусловно. Я убеждён в том, что и у стоиков, и у пифагорейцев, через школы которых пролегал Путь пытливого ума Иустина, он многократно подвергался воздействию силы Откровения либо опосредованно, либо непосредственно. И ещё один вопрос, который подведёт ближе к пониманию сути человеческого делания на пути ко Христу: искал ли Иустин Философ христианства или он искал что-то иное, а нашёл именно христианство?
Вот здесь в этой точке наиболее отчётливо проявляется суть: Святой Иустин, будучи философом, искал Истину и нашёл Её в лице христианства.
Новый Завет — высшее Откровение, к которому может прийти человек, и высшее не отменяет низшего, содержит в себе, но не отменяет. Прежде чем Иустин Философ смог впустить в себя Откровение Нового Завета, убеждён, что его сознание прошло через многие соприкосновения с Откровением.
Когда я читаю в многочисленных описаниях жизни святого о том, что познание языческих философов Платона и Пифагора не открыло Иустину пути к познанию истинного Бога, во мне возникает, по меньшей мере, недоумение. А кто же тогда, если не Сократ и Платон, Пифагор и Аристотель, мог открыть языческому философу Иустину Путь ко Христу? Как и через что может пробиться к истинному Богу философский ум, если не через саму философию. На мой взгляд, встреча Иустина со старцем-христианином, тем, кто показал ищущему Бога человеку сущность христианского учения, была не началом, а, скорее, неким логическим завершением большого и значимого отрезка в жизни страждущего и ищущего Истину философа. Наставления старца к молитве и изучению Святого Писания стали для Иустина той поворотной точкой, в которой его сознание получило недостающее качество Света и, наконец, возгорелось Огнём Истины, желанной и искомой!
Способен ли ум человеческий самостоятельно высечь из себя Откровение? Нет. «Осуетились в умствованиях своих, и омрачилось неосмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели» (Рим.1:21–22). Вслушиваясь в эти слова св. апостола, невольно спрашиваешь себя: почему Иустин Философ и в его лице философия, а не что иное вступает в реакцию с Божественным Откровением в первую очередь? Почему именно философы первыми после Святых Апостолов так ярко горят и так точно воспроизводят миру Новый Завет с Богом? Ведь, казалось бы, иудеи ближе, да и восточная мудрость в лицах своих учителей вполне могла бы вместить и возвестить миру Христианское учение, а Бог избирает своими глашатаями сынов античной философии? Почему? Ответить я мог бы так: Восток внемлил Богу, а Запад Бога мыслил. В этом синтезе, на мой взгляд, складывается «метафизическая матрица» человека. Одна её часть вопрошает, внемлет Богу, другая — мыслит, воспроизводит. Вера даёт возможность воззвать и принять Бога-Духа Святого, философия даёт вошедшему Богу человеческую природу. Одно без другого не родит мудрости. Отсюда Апостольское: «Называя себя мудрыми, обезумели». Мудрости не будет без веры так же, как мудрости не будет без философии. Иисус Христос родился на Земле именно в точке слияния веры и разума: Иерусалима и Афин. Одни беспредельной верой пророков призвали Его, другие беспримерным подвигом философов приготовили человеческое сознание к Его приходу. Иисус Христос — Бог — вновь соединил разомкнутые грехом сферы человеческого и Божественного космоса и человек закрепил догматом христианской веры это соединение навсегда. Что значит, закрепил в догмате? Это значит: осознал, оформил в слово, сделал своим достоянием. Этому осознаванию и положили начало многие из первых христианских философов — апологеты, начальником коих можно по праву считать св. Иустина.
Святому философия не нужна, но лишь только потому, что его ум уже высветлен Светом, и не ум, а Сам Свет движет человеком. Задача, стоявшая на заре христианской философии, была непомерно трудна. Единственное, на мой взгляд, что позволяло первым христианским философам осуществлять возложенную на них Богом миссию, — это близость по времени к точке рождения Иисуса Христа и апостольского служения. Небеса буквально светились Христом и Его свято-апостольским бриллиантом. Тогда между откровением Нового Завета и разумом человека ещё не было прослойки из вязкой массы ересей и умствований, покрывающей плотной пеленой христианское вероучение сегодня. Не было ни копоти гностицизма, ни крови, пролитой в религиозных войнах, ни трещин раскола. Грани христианского учения, высеченные святыми апостолами, сияли в лучах Христа-Бога всей силой своей первозданной чистоты.
И всё же миссия первых христиан-философов была непомерна трудна. Свет веры пролит, и это только одна, хотя и главная, составляющая Христова учения. Теперь этим светом предстояло воспитать человеческий ум, укоренить веру в человеческой природе. При этом замечу: окружающий мир настроен не просто недружелюбно — совершенно непримиримо и агрессивно. Язычество и иудейство бьются теперь за власть над умами и сердцами людей, ибо благополучие верхов целиком зиждется на этой власти. В мир пришёл Тот, Кто упразднил в качестве «первоверователей» любую власть на земле кроме, Божьей, и, естественно, власть имущим это совсем ни к чему: они не собираются сдавать своих позиций. Но сколько бы ни было пролито христианской крови, усилия власти человеческой были и всегда останутся тщетными, если они не приемлют Христа. Сила христианского вероучения исходит не от умов, пусть даже очень светлых, и не от сердец, пусть даже абсолютно открытых Богу. Учение возвещено самим вочеловечившимся Богом и поэтому никакие усилия не могут помешать торжеству христианской истины.
Христианская философия слагалась в процессе усвоения этой истины её подвижниками, первыми христианскими апологетами. Именно философия даёт откровению русла, по которым христианство источается в разуме, обусловливает и укрепляет, чтобы не случилось «размыва» или бесплодного «вытекания», что особенно обильно происходит в нашей современности. Однако вернёмся к Святому Иустину.
Никео-Цареградский Догмат, ставший символом христианской веры и вместе с тем вершиной мышления, обязан своим рождением как силе Божественного Откровения, так и силе человеческой мысли. Попробуем найти слова более точные: христианский догмат есть сила Божественного Откровения, воплощенная человеческим разумом и запечатлённая словом. Догмат — грань, в которой сочетаются человеческая и Божественная природа. Догмат — это метафизический центр, вокруг которого движется человеческий космос. Магнит, из которого исходит и в который вливается человеческая мысль. Святой Иустин и первые христианские философы есть те строители, которые, восприняв суть веры, заложили основу Догмата Христианского Вероучения.
Нужно чётко понимать, что закладывалось основание не новой религии, не нового, пусть даже самого совершенного, течения философии. Иустином и его сподвижниками были сделаны первые осознанные шаги на Пути, проложенном Иисусом Христом, вновь связавшим прерванную некогда грехом связь человеческой и Божественной природы. Исследуя творчество Иустина Философа, мы можем видеть суть первых усилий, сделанных в этом направлении, что благотворно скажется и на наших собственных попытках следовать по указанному пути.
Святой сам с предельной точностью выразил свою миссию в словах: «Кто может возвещать Истину и не возвещает, тот будет осуждён Богом». Подобно Гераклиту и Сократу, Иустин, теперь уже в свете христианства, делает неизреченное изреченным, несоединимое единым, проводя к разуму человечества основной импульс Богооткровения — Божественное Триединство.
С одной стороны — иудеи, для которых Иисус Христос «соблазн», с другой — эллины, для которых Он «безумие». Почему соблазн? Потому что Иисус Христос — это воплощение веры иудеев, венец и итог. Они не приняли Бога, не приняв Иисуса Христа — не хватило сил. Но не нужно забывать о том, что иудеи обладали на тот момент наиболее приближённой к истине религией, которую Новый Завет не упразднил, а вместил в себя и увенчал. Почему безумие? Потому что мысль эллинов в лице своих философов пришла к пониманию непостижимости Бога, находясь в тех же предельных на тот период «скоростях», что и иудейская религия, и реакция философов совершенно понятна и закономерна.
Иустин настаивает на единстве двух Заветов, которые оба даны одним Богом и разрешаются один в другой: «Ветхий в Новый, вечный и совершенный». Опираясь на Ветхий Завет Иустин, будучи философом, призывает иудеев, а в их лице все человечество, к разуму. Он говорит о христианстве через Ветхий Завет потому, что к реалиям Нового Завета человеческий ум нужно подвести прежде, чем напитать. Иустин находит слова, подтверждая их самой верой иудеев, проводит им мысль о Христе и триединстве Бога. Главное действие — прорыв, подобный тому, который Бог осуществил в отношении веры через святых апостолов — в отношении разума совершается через святого Иустина и подобных ему. Творчество святого Иустина — это озарение, а точнее, орошение разума человека светом христианской веры. Теперь человеческий разум, а значит, и сам человек, ведомый верой, восходит на новую ступень своего возвращения к Богу.
Позднее святой Августин сформулирует это новое состояние человека: «Верить, чтобы понимать». Этой формулой открываются врата в христианскую философию — единственно возможную теперь. Подобно тому, как Откровение Нового Завета вбирает в себя и питает Ветхий Завет, христианская философия вбирает и питает античную. Как теперь существует лишь одно высшее Божественное Откровение — Библия, так же существует одна высшая философия — христианская, о чем говорит Иустин Философ в «Диалоге…» устами старца, повстречавшегося ему у моря: «Так ты любитель умствований, а не дел Истины?» — эта фраза и весь их разговор, на мой взгляд, есть некий манифест высшей философии. Христианская вера позволяет разуму не быть больше изгоем в небесах и пленником на земле. Философия, орошённая светом Христа, позволяет человеку быть не просто открытым к Божественному волеизъявлению, а делает это волеизъявление творческой силой, позволяющей двигаться по Пути возвращения к Богу. Здесь же старец дает Иустину ключ: «Но ты, прежде всего, молись, чтобы открылись тебе двери Света, ибо этих вещей никому нельзя видеть или понять, если Бог и Христос Его не дадут разумение». Теперь рядом, а точнее, в лоне Откровения появляется слово разумение, две такие глубокие реальности бытия человека, как откровение и философия, разделенные ранее непреодолимой преградой, в Иисусе Христе получили возможность взаимопроникновения. В этой реакции рождается новый человек. Его новизна — это восстановление целостности его частей и единение их в Едином: Вера-Разум-Бог.
Иустин прямо проводит связь между верой и разумом, говоря об этом в Первой Апологии: «Да и во всем, что философы и поэты говорили о бессмертии души, о наказаниях по смерти, о созерцании небесном, и о подобных предметах, пользовались они от Пророков — через них они могли понять и излагать это». Иустин не просто спорит с языческим взглядом на мир, а доказывает и показывает, что лучшее в языческой философии неразрывно связано с иудейской пророческой традицией. Обращая внимание к Платону и Моисею, святой светом Христа метафизически соединяет через себя ранее несоединимое, языческую философию с иудейской религией, наглядно показывая этим чудесную силу христианства. Апология святого Иустина является основанием для дальнейшего духовного преображения философской мысли, случившегося в период формирования христианского догмата и далее — когда сам Символ Веры стал той высочайшей сияющей вершиной, притягивающей на Путь восхождения всё новых и новых сподвижников.
И снова возвращаясь к «Диалогу с Трифоном иудеем», можно видеть ту же самую светоносную христианскую мысль, направленную на то, чтобы призвать теперь уже иудея к размышлению о Христе:
« — Я так поражен столь многими местами из Писания, что не знаю, что сказать относительно места из Исаии, где Бог объявляет, что Бог никому другому не даст славы Своей, говоря: Я Господь Бог, — это имя Мое, и Моей славы, ни добродетелей Моих не дам другому. (Ис. 42:8).
Икона Иустина Философа. Россия, XIX в. Храм Воскресения словущего на Успенском вражке, Москва.
— Если ты, Трифон, — сказал я, — приводя эти слова, просто и без лукавства остановился, не представляя предшествующих им и не присоединяя последующих слов, то можно извинить тебя; но если ты поступил так в той мысли, что можешь привести мою речь в затруднение, и вынудить меня сказать, что писания противоречат между собою, то заблуждаешься, ибо я никогда не осмелюсь этого подумать или сказать. Если же встретится место Писания, кажущееся таким, и представится как бы противоречащим другому: то вполне убежденный, что никакое место Писания не противоречит другому, я скорее признаю, что сам не понимаю смысла его, и постараюсь убедить то же самое думать и тех, которые допускают противоречия в Писании».
Весь диалог пропитан аналогиями и связями Ветхого и Нового Завета, проявляющими единство и закономерность Божественного Откровения, и при этом действует сама мысль, метафизически преображенная христианством. Иустин – философ.
Святой Иустин не пророк, но мастер Христов, сумевший светоносными нитями Откровения выткать Его единую доктрину доступную, умопониманию не только иудея или эллина, но и любого здравомыслящего человека.
Основной задачей этой статьи был не подробный анализ богословия св. Иустина, я хотел просто поделиться с читателем своим главным открытием, пришедшим в ходе чтения его трудов. Таким открытием для меня в творениях святого Иустина была возможность увидеть, как рождалась христианская философия, из чего и по какому принципу, — это первое. И второе, в чем мне представляется главная ценность святоотеческого творчества, — это ощущение метафизики Слова. Метафизику святого Иустина не спутать ни с какой другой. Есть в ней что-то от детства, невинное и чистое, и вместе с тем что-то от высочайшей мудрости, находящейся на грани человеческого понимания. Это помогает мне утвердиться в вере и жить по этой вере в каждом обычном дне.
Журнал «Начало» №17, 2008 г.
[1] Сапронов П.А. Реальность человека в богословии и философии. СПб., 2004. С. 137.