Сьюзен Сонтаг. Против интерпретации и другие эссе
Рецензия на книгу Сьюзен Сонтаг «Против интерпретации и другие эссе», М.: «Ад Маргинем Пресс», 2014, 352 с.
Издательство «Ад Маргинем Пресс» продолжает знакомить российского читателя с творчеством американской писательницы и публицистки Сьюзен Сонтаг, культовой фигуры современного интеллектуально-художественного авангарда. За последние два года у нас уже увидели свет такие ее работы, как сборник статей «О фотографии» (1977), перекликающийся и полемизирующий с вышедшей немногим позже книгой Ролана Барта «Camera lucida» (1980); текст «Смотрим на чужие страдания» (2003), развивающий тему фотографического изображения, но затрагивающий не столько эстетический, сколько нравственный аспект документальной фотожурналистики; два тома дневниковых записей — «Заново рождённая» (2008) и «Сознание, прикованное к плоти» (2012). Однако рецензируемый труд представляет особый интерес: именно благодаря своему первому тому эссеистики с провокативным названием «Против интерпретации» (собранные в 1966 г. под одной обложкой тексты первоначально предназначались для периодических изданий) Сонтаг получила широкую известность не только у себя на родине, но и на европейском континенте, прославившись как апологет и провозвестник новаторского искусства. Хотя к русскоязычной аудитории нашумевшее произведение ранней Сонтаг приходит с известным запозданием, из этого обстоятельства можно извлечь и определенную пользу. В предварительных замечаниях к книге Борис Дубин, блестящий переводчик и неутомимый «просветитель» (безвременно ушедший от нас в августе этого года), открывший нам целую плеяду авторов, в числе которых Пауль Целан, Константин Кавафис, Фернандо Пессоа, Витольд Гомбрович, Бруно Шульц, Эмиль Чоран и др., высказывает надежду, что подобная издательская непоследовательность позволит читателю не только ретроспективно взглянуть на все творчество писателя, но и спустя без малого полвека обнаружить его актуальность.
Сама Сьюзен Сонтаг в послесловии к переизданию своего дебютного сборника критической прозы, оглядываясь назад, с сожалением констатирует, что реальности «шестидесятых» больше нет[1]. Но какими бы насущными и злободневными ни были тогдашние ее суждения о происходящих в культуре событиях и трансформациях, Сонтаг не отрекается от них, поскольку и в основе ее нынешних оценок лежат все те же ценности. Именно этический горизонт, в котором разворачиваются эстетические искания американской публицистки, отличает ее художественное мировидение от прочих искусствоведческих исследований, на что редко обращают внимание по причине отсутствия в ее текстах дидактических интонаций. Намеренный отказ Сонтаг от морализаторства не только не означает нравственную беспринципность, напротив: как признается автор, она
«видела себя новобранцем в очень старой битве против обывательства, против этического и эстетического верхоглядства и безразличия»[2].
И это, действительно, была битва, битва с инертностью коллективного мышления, со стереотипным восприятием искусства, с конформизмом и недоверием ко всему, что выходит за рамки привычного. Ведь ее герои — не получившие широкое признание художники и артисты, а маргиналы, отщепенцы, «гениальные безумцы» (Антонен Арто, Жан Жене, Жан-Люк Годар), не популярные писатели, а начинающие экспериментаторы (Натали Саррот, Ален Роб-Грийе), не именитые властители дум, а нестандартные мыслители (Симона Вейль, Мишель Лейрис). С другой стороны, так же как мещанская ограниченность, Сьюзен Сонтаг был чужд и интеллектуальный снобизм: между двумя этими крайностями — косностью общественных умонастроений и высокомерностью элитарного искусства — движется мысль слывущей «теоретиком крайностей» писательницы, исповедующей плюрализм как в творчестве, так и в его восприятии. При этом открытость Сонтаг всему новому не предполагает эстетической неразборчивости:
«Я выступала — и выступаю — за многообразную, разносоставную культуру. Значит ли это, что никакой иерархии нет? Отчего же, есть. Если бы я должна была выбирать между Достоевским и группой “Дорз”, я бы выбрала Достоевского. Но должна ли я выбирать?»[3].
Название программного эссе «Против интерпретации», вынесенное в заглавие сборника, из уст критика, чье непосредственное занятие — трактовать и разъяснять, звучит вызывающе. Но это впечатление рассеивается практически с первых страниц, после того как Сонтаг специально оговаривает, что под интерпретацией она понимает не сам процесс истолкования, без которого невозможна никакая человеческая деятельность, а лишь «направленный акт сознания, иллюстрирующий определенный кодекс, определенные «правила» интерпретации»[4], т.е. то, чем занимается герменевтика как строго научный метод. В своей статье Сонтаг пытается выработать те принципы, которые обусловили отстаиваемый ею на протяжении всей профессиональной карьеры полисемантический подход к искусству. Лаконично их можно было бы сформулировать так: «Долой Интерпретацию! Да здравствуют интерпретации!» Сонтаг выступает против единственно верного, догматичного, не допускающего возражений толкования, преследующего собственные интересы в противовес самому произведению, и проповедует свободу интерпретации. Такая антикатегоричность и антиидеологичность роднит ее с французским мыслителем Роланом Бартом, известным ниспровергателем «мифов» буржуазного сознания. Подобно тому, как Барт разоблачает скрытые механизмы идеологического воздействия расхожих представлений, будь то массовая приверженность французов вину как национальному напитку или псевдопатриотическая идея народной солидарности[5], она развенчивает миф интерпретации, видя в ней излишний, а подчас и откровенно разрушительный способ подачи предметов искусства в несвойственной им разумности и осмысленности. Нивелируя силу воздействия и сглаживая углы, интерпретация выступает своего рода посредником между автором и читателем, между художником и зрителем. Но, по мнению Сонтаг, произведение искусства не нуждается в подобной адаптации, потому что апеллирует не к рассудочным, а эстетическим способностям (если воспользоваться разделением Канта), т.е. напрямую обращается к человеку как субъекту чувствующему. Интерпретация, пишет исследовательница, «это месть интеллекта искусству. Больше того. Это месть интеллекта миру. Истолковывать — значит обеднять, иссушать мир ради того, чтобы учредить призрачный мир «смыслов». Превратить мир в этот мир. (Этот! Будто есть еще другие)[6]. Да и само искусство противится той семантической узости, которую навязывает ему интерпретация, о чем свидетельствует появление абстрактной живописи, абсурдистской драматургии, сюрреалистического кино. Другой вариант для искусства избежать диктата однозначного толкования Сонтаг видит в том, чтобы создавать
«вещи, лицо которых настолько чисто и цельно, которые настолько захватывают своим напором и прямотой обращения, что могут быть… только тем, что есть»[7].
В качестве альтернативы традиционным способам «прочтения» творений художника (социальному, биографическому, религиозному и проч.) Сонтаг предлагает каждому взглянуть на произведение непосредственно, т.е. не ища скрытые смыслы, а скользя по поверхности видимого. Она вообще стремится упразднить ставшие общеупотребительными и выдающие себя за само собой разумеющиеся дихотомии внешнего и внутреннего, высокого и низкого, формы и содержания, чувства и разума, особенно в том, что касается искусства. Так, в эссе «О стиле», которое служит логическим продолжением статьи «Против интерпретации» и которое сама писательница даже по прошествии тридцати лет считала наиболее удачной своей работой из тех, что представлены в сборнике, Сонтаг настаивает, что
«в произведении искусства нет содержания, как нет его и в мире. Есть они сами — искусство и мир. Им не нужно никакое обоснование, да его и не может быть»[8].
Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag, 1933 — 2004), американская писательница, литературный, художественный, театральный и кинокритик, режиссёр театра и кино, лауреат национальных и международных премий.
Это не бунт против разума как такового. Скорее, это попытка вернуть искусству его самоценность и самозаконность, которых оно было лишено со времен античной теории мимесиса, оправдывающей существование его заведомой иллюзорности лишь в качестве подражания природе. Для Сонтаг собственное значение искусства не редуцируемо ни к чему другому, поскольку оно и есть «форма переживания мира как эстетического феномена»[9]. Конечно, современные художественные произведения зачастую озадачивают, пугают, ставят в тупик; возникают новые жанры, не относящиеся ни к одному из классических видов искусств, первая реакция на которые со стороны массового сознания — это отрицание. Но вместо того, чтобы возмущаться или прибегать к интерпретации как упрощающему их инструменту понимания, Сонтаг призывает к культивированию новой чувственности, к «воспитанию восприимчивости»[10], которые оказываются делом далеко не простым. Ведь чем сложнее произведение искусства, тем больше усилий требуется для его усвоения. Нелепо предъявлять претензии художникам только потому, что их творения не походят на образцы традиционной живописи: как и всякий культурный феномен, искусство развивается, модифицируется, преобразовывается; обогащается арсенал его выразительных средств, меняются формы подачи и реализации; оно становится ориентированно не столько на пассивное разглядывание, сколько на эффект, на действие. Не просто позабавить или развлечь зрителя, но растормошить, втянуть его непосредственно в игровое пространство своего художественного действа — такую задачу ставит перед собой, например, хеппенинг, которому Сонтаг посвящает отдельное эссе («Хеппенинги: искусство безоглядных сопоставлений»). Безусловно, подобного рода артистические акции для неподготовленной аудитории могут обернуться травматическим опытом, потому Сонтаг и говорит о необходимости формирования новой чувствительности, которую в свое время вырабатывала каждая эпоха. Так, средневековая иконография резко контрастирует с живописью Ренессанса, а барочный стиль разительно отличается от понимания искусства романтизмом, что подразумевает не полное разрушение старого искусства новым, а изменение взгляда, особый «угол зрения», с которого может быть увидено то или иное произведение. Новаторские поиски современного искусства, эксперименты со словом, звуком, изображением так же взывают к нашей способности чувствовать, как обнаженные фигуры на полотнах Рубенса четыреста лет назад.
О чем бы ни писала Сонтаг в своих эссе — о дневниках Чезаре Павезе, литературной критике Дьёрдя Лукача, о неангажированности антропологии Леви-Стросса, о кинематографе Брессона и Годара, о кэмпе как стиле жизни, о «поэзии банальности» Ионеско или об отчаянном христианстве Симоны Вейль, — это всегда интересно, смело и неординарно. Оставаясь верной своим собственным принципам, Сонтаг стремится не объяснить феномены современного искусства, а описать. Однако подобные описания — ввиду их непредвзятости и эмоциональной насыщенности — располагают читателя к освещаемым ею явлениям гораздо больше, нежели любые опосредующие интерпретации. Тонкая наблюдательность, простота стиля и доступность изложения, усиливающиеся за счет афористичности формулировок, а также энциклопедические познания, касающиеся не только нынешней культурной ситуации, но и истории искусства в целом, делают первый сборник Сонтаг, который она позже назвала «донкихотским предприятием»[11], значимым событием в интеллектуальной жизни, которое по своей суггестивной мощи само может быть приравнено к художественному произведению. А произведение это с интересом прочтет в том числе тот, для кого подход к искусству С. Сонтаг остается спорным и неприемлемым.
Журнал «Начало» №30, 2014 г.
[1] С. Сонтаг. Против интерпретации и другие эссе. М., 2014. С. 323.
[2] Там же. С. 321.
[3] Там же. С. 323.
[4] Там же. С. 15.
[5] См.: Р. Барт. Мифологии. М., Академический проект, 2008.
[6] С. Сонтаг. Цит. соч. С. 17.
[7] Сонтаг находит пример такого «чистого» искусства в кинокартинах Ингмара Бергмана «Молчание» и «Причастие», чьи «красота и визуальная изощренность образов аннулируют буквально у нас на глазах наивную псевдоинтеллектуальность сюжета и части диалога» (С. Сонтаг. Цит. соч. С. 21).
[8] Там же. С. 39.
[9] Там же.
[10] Там же. С. 310.
[11] Там же. С. 323.