Границы, которые соединяют

19 ноября 1700 года /30 ноября по н.с./ государь Петр Алексеевич, под его скипетром и Российское государство потерпело поражение под г. Нарвой. В 1900 году в память этого сражения и павших в нем русских воинов на левом берегу р. Наровы (эстонском) в месте, где находился единственный мост и где осуществлялась трагическая переправа с честью отступавших солдат русской армии, был установлен памятник. «Героям предкам павшим в бою 19 но. 1700» – написано на увенчанном Крестом скромном мемориале. Во время Второй мировой войны Крест был утерян, но после войны его восстановили. Память об этом сражении и павших здесь людях осталась закрепленной только Крестом, хотя соседняя, Российская, земля скорбела от послевоенной тяжести могил, когда геройская смерть советского солдата «вдавливалась в землю» краснозвездным обелиском.

Война обостряет значение границы жизни – смерти. И как видимый ориентир того иного «государства», от которого отделяет граница, встает над фактом «перехода» некий «пограничный столб». И сам этот знак говорит о том, что граница присутствует как связующая для нас, ибо устанавливаем, обозначаем границу мы, ныне живущие, а актуальность этой границы для каждого несомненна. И потому не в равной ли мере «граница» важна для тех, кто по ту сторону, и кто по эту? Как перешедшим границу важна наша молитвенная память о них, так и нам не менее (а может быть, даже и более) важно «границу» эту почитать за объединяющую, что возможно только если эта граница есть Крест. «Героям предкам павшим» – в словах, выгравированных на мемориале, и история явлена не как временнόе расстояние в 200 лет, разделяющее с событиями, происходившими на этой земле, но она есть связь, благодаря которой и мы, собственно говоря, есть. Мы есть, т.е. мы здесь и теперь, оказывается потому, что здесь и тогда были они – павшие герои предки. И не только в том простом и очевидном смысле, что они – наши предки, что они отдавали свои жизни за эту землю, на которой мы сейчас стоим, что они герои, а значит и мы по некоей причастности получаем значимость. Но и потому, что наша благодарность – потомков героям предкам, — утверждает, закрепляет и нас в этой памяти как обладающих смыслом своего существования, как бытийствующих, как тех, кто есть. Ибо они, «герои предки павшие», они-то безусловно те, кто «есть». И вопрос для нас в том, имеем ли мы к ним отношение. Почему, например, множество людей не помнят, как они жили в «советские времена»? Отчего появляются заявления, что раньше им жилось лучше? Память – вот то, что поверяет нашу жизнь на реальность. «Сотвори им вечную память» – молимся мы об умерших. Не помнят себя в то, советское время по очень простой причине – тех, кто не помнит, не было, они не являлись теми, кто «есть». Кто-то не в силах помнить, как жилось «при Брежневе», потому что этого «кого-то» — нет.  Память наша как связь времен обнаруживает в бытии именно нас. Не мы обнаруживаем то, что помним, но то, что мы помним, является обнаружением нас, происходит некое закрепление нас в памяти.

В 1991 году, к 270-летию Ништадтского мира, у установленного по случаю двухсотлетия Нарвского сражения памятного Креста впервые на нашей уже памяти была отслужена панихида по павшим воинам, возложены венки с благодарственными надписями. Что можно написать на таком венке – воинам, павшим за эту землю, за государство Российское почти 300 лет назад? Вдруг я встаю перед великою ответственностью – я перед ними в ответе. И даже не потому, что невольно думаешь: «за эту Россию павшие», — «этой» России нет. Вообще не бывает «этой». Было государство Российское, а поражение (хочется сделать на этом акцент – имперская мощь России начиналась с усмирения имперской гордыни: Петр почитал шведов за своих учителей) 1700 года – точка, с которой начинается Российская империя. Сегодня всё же возникает слово «эта», но когда «эта» или «та» Россия, то России нет. Она не может сегодня вместить свою историю, начаться с того дня – 19 ноября 1700 г. Значит, мы должны «начаться» с него. И пока мы этого не сделаем, нас, в качестве «России» и русских, нет. Знаменательно, что Российская империя начинается с проигранной битвы, жестокого, кровавого поражения, погибло более 6 тыс. человек на Нарове. Совсем не наполеоновское начало. Это начало империи стало таковым только постольку, поскольку оно стало для Петра I  отсчетом становления ее государем.

Историки активно  обсуждают чрезвычайно интересную и неисчерпаемую в этом плане фигуру Петра, делая акцент на том, что он не жалел людских жизней ради своих замыслов создания сильного Российского государства, но редко считают важным подчеркивать, что и сами эти люди не жалели своих жизней ради осуществления замыслов государя Петра. А мы молимся о павших воинах, которые погибли за государя и Российское государство, без подвига которых стало ли бы оно в этом «государственном», «государевом» уровне в ряду европейских держав в полной мере силы и славы, подобающих православной империи.

Ныне река Нарова стала границей, разделяющей Россию и Эстонию. Так неминуемое крушение Союза, в котором столько десятилетий царило презрение ко всяким границам: национальным ли, разумным ли, и вообще – удостоверяющим человека, все границы человеческого были перейдены – в нечеловеческое, вместо истинных границ строились бессмысленные стены, но когда стены рухнули, и открылось некое пространство, то тут встали погранзаставы; странным образом совпало с тем, что православные люди пришли к Наровскому кресту с молитвой Церкви и именно этим утвердили свое единство. Мы о себе можем сказать, что в этой точке, в этом месте и «возникает» Россия. Я не знаю, что это такое – Эстония и можно ли сказать, что она есть, но по крайней мере тем, что «появилась» Эстония, Россию не появишь. И если великая держава Петра начиналась на Нарове, то наша заканчивается. Россию должна «появить» иная граница, нежели погранзастава с Эстонией, на территории которой оказался памятный Крест 1900 г.

В 1995 году по согласованию с администрацией Ивангорода, её тогдашним главой П.В. Григорьевым, был воздвигнут Крест и на правом (российском) берегу Наровы напротив левобережного Памятника 1900 года. Этот Крест устанавливался по инициативе и при участии Санкт-Петербургского Института богословия и философии, который представляли проф. О.Е. Иванов и благотворитель Института С.И. Байдан. И эти несколько лет институт вместе с ивангородцами участвует в отдании долга памяти погибшим русским воинам — поминальной службе у Наровского Креста, которую ежегодно служит благочинный Ямбург­ского благочин­ниче­ского округа архимандрит Гурий (Кузьмин), настоятель Екатерининского собора в Кингисеппе. С эстонской стороны панихиду служит также благочинный протоиерей Александр Подвисоцкий, настоятель храма Казанской иконы Божией Матери в Силламяэ. Ежегодно в ней участвуют наши единомышленники, русские в Эстонии, много помогающие в организации этих встреч, П.К. Волковский и Ю.Г. Дубовский (ему первому, кстати, еще в начале 90-х пришла мысль служить панихиду на двух берегах, если границу закроют).

В последнее воскресенье ноября этого года поездка в Ивангород через Ямбург (Кингисепп) оказалась во многом для нас знаменательной. Мы могли отметить трехлетие воздвижения правобережного памятного Креста, который был найден о. Гурием и установление которого было печально, оттого что причиной к тому стало закрытие границы и невозможность присутствовать на поминальной службе у 100-летнего Памятника Нарвскому сражению. Но было и радостно, т.к.  стало своеобразным символом, видимым знаком того, что только присутствие Церкви нам дает возможность вернуть себя России и удерживать в себе память, сохранять себя в бытии на этой земле, за которую предки наши отдавали свои жизни. И того, что нынешняя государственная граница, сопоставленная с фактом событий 300-летней давности, оказывается на втором плане. Это очевидным образом понимаешь, когда стоишь на берегу реки Наровы во время служения панихиды одновременно на обоих берегах, и наличие разделяющей эти два Креста, две (а в сущности, одну) панихиды границы оказывается лишь фоном чего-то действительно происходящего, реально присутствующего. И поверьте, на этой прибалтийской земле большое счастье осознать, что не только эта земля и ее история есть для меня, но и я есть для этой земли, я есть для ее истории, потому что я уже не просто проживаю неподалеку, а всё это живет во мне, потому что, перефразируя Киплинга, «мы одной жизни». А что жизнь одна – православное сознание предельно ясно понимает:  жизнь как истина никогда не есть помимо человека.

Природа наших мест имеет одно едва уловимое, но захватывающе важное свойство. Его наверняка трудно заметить, но в это воскресенье особенно неповторимый свет и воздух этих низких, в отношении уровня моря, земель создавал впечатление, что мы находимся поистине «между небом и землей», т.к. небо становилось сероватым и как бы одевалось тонкой матовой тканью, тогда как земля отражала и принимала эти оттенки. Даже в Петербурге еще до снега, осенью, особенно утром, можно ощутить подобную необычайную целостность пространства: неяркое небо мягко и глубоко отражается в воде питерских рек и каналов и в сыром асфальте, и сырость этой низкой земли, кажется, отражается на небе. Грань земли и неба удостоверяет здесь строгая линия каменных зданий, нисколько не разрушающая объемности мира, напротив, она организует пространство архитектурной геометрической целостностью, и напитанная легким туманом плотность воздуха дает два почти несовместимых, противоречащих, но и вместе схватывающих нечто акцента: прозрачность и протяженность, ясное, целостное и пространственно оформленное восприятие мира.

После панихиды мы направились к храму в Ивангороде. Тогда над Наровой небо от горизонта вдруг зазвучало холодными малиновыми мазками, с трудом осознаваемое наличие государственной границы слилось с открывшимся белеющим и чуть искрящимся пространством.  Глаз радовался, дух просыпался к грядущей жизни. Полуразрушенное здание из красного кирпича с крытой папертью, сияющим погнутым крестом на малом куполе, отапливаемое маленькой печуркой. Это большой и красивый храм в живописном и открытом месте, но он будто стал при Советах на время маленьким, безгласым младенцем, столь незаметным за деревьями, что местные жители не знали, что он вообще есть, так что появившийся у этого храма священник и начавший его восстановление отец Александр, настоятель, вызывал всеобщее удивление: «Куда это поп каждое утро бежит?» Деревья, скрывающие храм, валили старушки. Храмом мы обязаны православному немцу барону А.Л.Штиглицу, который и похоронен под ним. Этому же человеку мы обязаны и многим другим: строительством железной дороги С.-Петербург — Ревель, открытием художественного училища (одно время оно называлось Мухинским). Все здесь поразительно: и что построен этот храм немецким бароном, и что он – один из виднейших русских благотворителей и устроителей отечества; церковь, будто долго избиваемая, и священник, ее возрождающий; уникальная роспись, сохранившаяся в купольной части храма, которую берет под свое покровительство Эрмитаж; и ощущение безлюдия вокруг храма, какая-то огороженная сеткой «свалочная» территория рядом. Но более всего меня поразил погнутый крест на одном из куполов храма. Кресты были отреставрированы и уже жили, горели золотом. Один из них согнут так, будто он стоит над храмом «вниз головой». Когда большевики рушили эту церковь, то, конечно, им важно было не только конфисковать ее богатое убранство, но и «казнить», снести купольные кресты. Видимо, один был зацеплен, сломан у основания и сброшен. Но тут возникло нечто, что стоит ныне сияющим и поражающим свидетельством христианской Церкви: другой крест никак не ломался, а при приложении к сему делу большего дьявольского усердия, крест на храме во имя Пресвятой Троицы «поклонился» безбожникам как бы в молитве за них. Этот тяжелый металл большого креста сделался свечным воском пред людским ослеплением: «Отче! прости им, ибо не ведают, что творят». Испугало ли это «склонение» перед ними креста яростных безумцев, заставило ли вздрогнуть их почерневшее сердце? Скорее всего, нет. Если бы что-нибудь могло зародить свет в их душах! Но перед нами уже была полнота света – Церковь Христова, и они ее же пришли осквернить, потому что в них места свету уже не оставалось. Во всяком случае, остальные кресты на куполах храма целы. Безбожники свое взяли. «И делили одежды Его, бросая жребий» (Лк. 23.34). А над разрушенным храмом сияет ныне склонившийся крест. Этот крест, поклонившийся своим убийцам и гонителям Церкви, Церкви, преклоняющейся пред своими мучениками и исповедниками; крест – обращение Бога к человеку – в любви; он и ныне склоняется пред несущими ежедневный, ежечасный подвиг возвращения к жизни этого храма и возвращения людей к жизни, то есть в храм.

Что наше бытие поверяется во всех смыслах Крестом, ясно увидели мы здесь, у Креста на реке Нарова. В этом году поминовение прошло очень скромно, но во всем виделось некое благословенное участие: и в погоде, и в простых и таких важных словах проповеди отца Гурия, и в том, что на противоположном берегу люди молятся вместе с нами, а мы молимся вместе с ними. По окончании панихиды мы поприветствовали другую сторону, хотя толком и не видели друг друга – между нами граница. Свечи в руках, которые во время служения панихиды было трудно сохранять горящими по причине балтийского ветра и приходилось часто зажигать вновь у рядом стоящих, — эти свечи, поставленные по окончании панихиды у памятного Креста в снег, всё при том же наровском ноябрьском ветре стали гореть ровно и ветром уже не задувались. Это было настолько красивой картиной, что не хотелось отрываться от нее и уходить, и даже не сразу осознавалось, что минуту назад ветер неумолимо гасил эти маленькие огоньки, прикрываемые руками, а здесь – открытое место на берегу реки. Крест на Нарове, вдохновение общей молитвы, ровно горящие свечные огоньки у Креста – этим приобретается сознание «общего делания» (λειτουργία).

Но никуда не уйти и от факта вынужденной разделенности единого события. Уже отправившись к автобусу, вдруг замечаешь, что памятный Крест стоит рядом — в двух шагах — с пограничным столбом границы Российской Федерации. Так необычно, что столь нечасто встречающееся явление, как пограничный столб, оказалось замеченным в последнюю очередь. Хотя все время как-то звучало в голове, что стоишь на границе. И это соседство не показалось искусственным, скорее обнадеживающим. Ощущение бредовой нелепости того, что «еще вчера» было почему-то можно почтить память воинов на левом берегу, а сегодня уже не пустят, ушло на второй план, оставляя моему нахождению здесь иной смысл. Я стою на границе России с Эстонией, но Россия появляется не благодаря пограничному столбу, а благодаря Кресту на этой границе. Пожалуй, стоит постоять здесь, чтобы понять это. Крест спасает.

В 2000 году мы отметим 300-летие Нарвского сражения 19 /30/ ноября 1700 г., практически положившего начало петровским реформам. В 2001 г. – 280 лет Ништадтского мира. 30 августа 1721 года подписанием мирного договора в финляндском городке Ништадте окончилась Северная война. Государь Петр Алексеевич радовался своим победам как ребенок и праздновал мир как окончание совсем заучившего учебного заведения. «Петр праздновал Полтаву как великодушный победитель, усадил за свой обеденный стол пленных шведских генералов, пил за их здоровье, как своих учителей, на радостях позабыл преследовать остатки разгромленной армии…», — пишет историк. Странное ведение этой войны всё говорит о том, что вовсе не военные цели этой войной достигались – так долго и так мучительно. Она растянулась на 21 год, постоянно являясь как бы «надоевшей», «сдавливающей» потенциал растущего ученика обучающей системой. Подписание 30 августа 1721 года мира со Швецией Петр I считал окончанием своей «трехвременной школы», «где ученики обыкновенно сидят по семи лет, а он, как туго понятливый школьник, засиделся целых три курса» (В.О. Ключевский). Петр установил государственное празднование Ништадтского мира и лично редактировал «Гисторию Свейской войны», придавая ей значение истории становления Руси Российской империей. И нам следовало бы прислушаться к оценке исторических событий Северной войны государем Петром I. Мы празднуем Новый год, а это установление введено Петром как мерная гирька, позволяющая сравняться с Европой. Как же можно тогда оценивать празднование мира 1721 года? Не более ли значимости – исторической, государственной, личной, — придавал Петр празднованию славного окончания Северной войны? Тому, что можно положить на другую чашу Европейских весов. Праздник годовщины Ништадтского мира – государственное торжество, которое впервые было отмечено в 1721 году, а затем — в 1723. Этими торжествами государство выражало свою оценку историческим событиям и подчеркивало значение мира для России. Взятие 27 мая 1703 года Ямбурга и успешный штурм и падение Нарвы 13 июля 1704 года также стали ключевыми событиями в ходе войны. Эти победы в борьбе с господством Швеции над Балтикой позволили создать условия, необходимые для строительства Петербурга. Именно благодаря им Россия вновь получила выход к Балтийскому морю.

Было бы весьма уместным и почтительным исполнением долга перед русскими воинами поддержать традицию почитания памяти погибших русских воинов на Нарове и всех православных людей, отдавших свои жизни на благо Отечества, установлением на этом месте памятника, подобного памятнику 1900 года, который оказался недоступным для российских граждан, к 300-летию Нарвского сражения. Важно организовать торжественное празднование 280-летия Ништадтского мира; отметить значение Ямбурга и Ивангорода – Нарвы для Петербурга и подготовить празднование 300-летия (2003 г.) взятия Ямбурга. Потому что эти даты — границы, которые нас соединяют. Есть они и в нашем городе, в 30-х годах большевиками была разрушена церковь, освященная в честь избрания апостола Матфия, празднуемого 13 июля. Свое имя храм получил вследствие важного события Северной войны — взятия в этот день Нарвы. Теперь на месте церкви сквер, здесь необходимо поставить памятный Крест.

Время – тоже граница, и моей собственно жизни, и нашей истории. И очень важно, что эту границу обозначает. Ведь именно оттого, каким человек подходит к границе, что с ним на этой границе происходит, зависит, станет ли эта граница вратами жизни вечной. Если на этой границе стоит крест и совершается молитва – граница моей памяти неким даже малым усилием вмещает появление истории – истории России, моей истории, в истории присутствующего. Ведь что собственно такое история? Это память. Если я помню, то я помню себя. Значит, я есть. Что для меня столь важно, особенно памятуя о своей невечности на этой земле. Ведь если я помню, то в этой памяти я сохраняю надежду, что и Господь помнит меня.

Журнал «Начало» No 6 за 1998 год