К вопросу о природе исторического сознания

В статье затрагивается проблема исторического образования в школе, закладывающего фундамент исторического сознания личности. Автор показывает, что школьная программа по истории (сама ее структура), основывается на советских идеологических нормах и ведет к формированию искажённого восприятия истории и историзма. Рассматриваются конкретные примеры безудержной и зачастую безграмотной эксплуатации ряда исторических феноменов. Также автор для характеристики исторического сознания предлагает говорить о формировании феномена прошлого, замещающего историю.

Ключевые слова: история, личность, историческое сознание, историзм и феномен «прошлого», школьное историческое образование.

В данной статье будет затронута проблема исторического сознания преимущественно в двух аспектах. Первый связан с ситуацией исторического образования в средней школе и соответствующей проблемой, второй — с наследием этой проблемы уже в зрелом возрасте. Автор опирается в том числе на личный опыт преподавания истории в средней школе. При этом мы отдаём себе отчёт в том, что далеко не первые, кто затрагивает проблему школьного образования вообще и исторического, в частности. Количество написанного по этому поводу необозримо. Но всё же решимся высказаться и постараемся не оказаться банальными. С нашей точки зрения, очевидно, что образование находится сегодня на катастрофически низком уровне, а гуманитарное — в особенности. По большому счёту среди множества предметов в школе, по крайней мере в старших классах, представлены всего два гуманитарных^[1], причём каждый в очень незначительном объёме в сравнении с другими. Уже только это, не говоря о других моментах, неизбежно отрицательно сказывается на общем уровне гуманитарного образования. На этом фоне стоит поразиться тому факту, что, сколь бы подробно и много ни изучалась в школе, скажем, физика или, ещё того больше, математика, никто впоследствии, не владея соответствующей профессией, не станет всерьёз рассуждать о тех или иных физических или математических научных вопросах. А вот об истории кто только не рассуждает^[2], о различных исторических вопросах много пишут и говорят, анализируют, приводят примеры, проводят параллели, сопоставляют… Особенно много трудится на этом поприще журналистика. Видя наше неудовольствие, кто-нибудь спросит: «Так что же, всем замолчать? Запретить апеллировать к историческим примерам?» Дело не в запрете, разумеется, а в необходимости соблюдать такт и корректность, относиться к истории как к науке.

Где же, как не в школе, должно формироваться понимание того, что история — это наука? Однако добиться этого понимания оказывается делом трудным не только в силу имеющегося зачастую, в сущности, искусственно индуцируемого противостояния естественных, точных и гуманитарных наук. Нет-нет, но какой-нибудь учитель физики или математики воскликнет на уроке — не со зла, конечно, но точно и не от большого ума — что-то вроде следующего: «это вам не история, математика — точная наука!» Не будем утверждать, что подобное происходит повсеместно, но такое поветрие, можно не сомневаться, блуждает в том или ином виде. Не секрет, что нередко учителя той же математики или физики на литературу и в особенности на историю посматривают свысока. Многим историкам приходится сталкиваться с ученическим пренебрежением к своему предмету, вызванным не только его природной трудностью и столь распространённой леностью, но и усиленным ложным противопоставлением так называемых «точных наук» и некоторой неопределённости, многозначности гуманитарного знания вообще, истории в частности. Надо ли напоминать, как широко распространено представление, что математика и физика — это главное. Впрочем, углубляться в проблему этого «противостояния» мы не будем.

Предметом истории в самом общем виде, согласно определению М. Блока, является «человек и его действия» [2, с. 11]. Несомненно, именно это во многом обусловливает проблематичность постижения истории, поскольку сложность человеческой природы определяет сложность человеческих действий и, соответственно, взаимодействий. К этому присоединяется огромное разнообразие последних, причём как в их последовательности, так и одновременности. Вместе с тем, то же самое обстоятельство в значительной степени выделяет историю из всех негуманитарных наук и даже в определённом смысле возвышает её над ними. Действительно, ни одна из них не имеет предметом своего изучения ни человека, ни его столь многообразной деятельности. Тут можно было бы радостно встать «на одну доску» с теми педагогами и учёными, которые противопоставляют «точность» своих предметов «неточности» истории, «в отместку» предъявив им названное преимущество гуманитарного знания. Однако это было бы дискуссией по принципу «сам дурак», от которого мы решительно отмежёвываемся. Вместо этого лучше подчеркнём особую значимость истории как одной из важнейших школьных дисциплин именно в связи с её предметной областью. И тут же прибавим: данный статус истории обусловливает, скажем так, всеобщий «пользовательский» интерес к ней. Действительно, исторические реалии, в отличие от объектов негуманитарного знания, способны затрагивать человека непосредственно, что делает данный предмет близкой человеку областью и позволяет рассуждать, широко апеллируя к истории. Тем ответственней требуется подход к соответствующим реалиям, тем сложней оказывается предмет. Однако как раз ответственности при обращении к истории мы сегодня чаще всего не обнаруживаем. Те или иные исторические темы обычно безответственно эксплуатируются в угоду своему мнению, представлению, своей «точке зрения», с целью заинтересовать читателя или слушателя и по другим причинам, которые ничего общего с историей как наукой не имеют. Из сказанного ранее очевидно, что, например, в школьной программе следовало бы уделить значительно больше места гуманитарному знанию, а при изучении истории расставлять смысловые акценты. Затронем теперь другую сторону проблемы.

Среди множества проблем истории в школе попробуем выделить, на наш взгляд, главные. Прежде всего, обращает на себя внимание то, с чего предлагают начать изучение предмета всевозможные учебники, а именно с темы так называемого происхождения человеческого рода, повествуя об истоках первобытного человека. Здесь-то и кроется неочевидная проблема. Сказать, что этот период вовсе не имеет отношения к истории, вероятно, нельзя, но и подходить к этому вопросу с формальной и хронологической точки зрения тоже неправильно. Причём мы говорим сейчас не столько о пресловутой теории эволюции в том смысле, истинна она или нет. Речь идёт о том, является ли тот период сам по себе предметом чисто исторического знания? Попутно заметим, что теория Дарвина включена в антропологический раздел биологии, а вовсе не истории как таковой. Коль скоро это так, то зачем же школьнику, в каком бы классе он ни учился, на уроках истории рассказывать об «этапах становления человека», тем более, что это в любом случае делают как раз на биологии!^[3] В результате историзм подменяется сплошными гипотезами, научными лакунами и домыслами. В самом деле, тема «становления человека», даже если допустить, что оно было как исходная реальность, никакого отношения к собственно истории не имеет. Всё-таки это онтологическая проблема прежде всего. Однако уже в этом пункте формируется серьёзный гносеологический сдвиг в исходном усвоении фундаментального вопроса. Человек того времени — значит, первобытный человек — жил в тотальности мифологического само- и мировосприятия. Реальность же мифа по определению аисторична. Кому-то покажется невероятным, но уже здесь в самом начале закладывается искажённое представление об историзме истории. Скажем, наскальные рисунки, будучи некоторым фактом, сами по себе ещё не являются предметом исторического знания, как это пытаются представить авторы соответствующих учебников. И прежде всего потому, что столь скудные данные не позволяют построить из них исторически научную связь явлений, то есть продемонстрировать собственно историзм. В результате наука подменяется набором фактов или событий, что ведёт к искажению исторического сознания учащегося.

Мы даже позволим себе утверждать, что начинать изложение истории, например, с так называемых австралопитеков есть полная бессмыслица (с подобных вещей начинаются учебники для 10-х классов). Повторимся ещё раз: история вовсе не является наукой о «происхождении человека», но это наука о «человеке и его действиях» в попытке постичь их смысл и связь, а не просто зафиксировать набор единичных фактов и событий. Без этого смысла никакой истории как предмета, как науки, как гуманитарного знания, призванного формировать личность ученика, не возникает. Вместо неё в сознании формируется довольно странный феномен, который мы назовём, и будем пользоваться им далее, прошлое.

Прошлое — многообразно, может обнаруживать себя в самых разных очертаниях, будучи весьма аморфным образованием. Если говорить о среднем, а часто и старшем школьном возрасте, то здесь характерным признаком наличия в сознании прошлого вместо формирующегося сознания исторического оказывается неспособность содержательно отличить одно столетие от другого. Притом чем более отдалённым является сопоставляемый период, тем сложнее оказывается задача. Порой непосильным вопросом для школьника (и только ли для школьника!) становится распределение событий между, к примеру, XVI и XVII веками, ещё труднее это сделать применительно к XI-му, XII-му, XIII-му векам. И чем далее вглубь, тем объёмнее пустоты. Здесь, конечно, имеет значение ещё одно обстоятельство, которое самое время теперь назвать.

Речь идёт о том, что чем более ранний период истории должен быть изучен, тем меньше учебного времени на него отводится соответствующей федеральной программой. Позволим себе для наглядности напомнить об этом читателю. Так, вся Древняя история, куда входит и Древний Восток, и греческая и римская Античность, что хронологически составляет несколько тысячелетий (!), укладывается в один учебный год, то есть приблизительно в 62–64 урока. История Западного средневековья (авторы рекомендованных министерством учебников исходят из тысячелетней хронологии) занимает полгода, то есть всего 32 урока. Следующие две четверти (с учётом чередования с историей России) отданы учебным планом на «всего» три столетия, с 16-го по конец 18-го. Далее изучение истории продолжает уплотняться: теперь уже только один — девятнадцатый — век изучается всё те же полгода. Приведённого ряда достаточно, чтобы увидеть, с нашей точки зрения, очевидное. А именно то, что в самой раскладке исторического материала и учебных часов заложено неизбежное искажение восприятия истории и усвоения исторического знания. Это, volens-nolens, в сущности, марксизм-ленинизм. Хотя он сегодня пока ещё в большей степени «nolens», суть от этого не особо меняется. Причём мы ведь совершенно не касались содержания программы, а только её структуры, хотя она и не может не влиять на содержание.

К числу искажённо сформированных аспектов исторического сознания необходимо отнести представление о том, что важнейшие исторические события происходили недавно. Неопределённость этого «недавно» сродни неопределённости «прошлого». То же самое касается исторических персонажей и создателей художественной культуры. Это сильно деформирует сознание вообще, что уж говорить о его историческом «срезе». Характеризуя ситуацию, можно указать на смещение в сознании человека начала истории. Однако подобное утверждение было бы не совсем точным. Но не только и даже не столько потому, что это невозможно, сколько потому, что на самом деле история в подлинном смысле слова в таком сознании по большому счёту и не начинается. Можно сказать и так: вследствие деформационного смещения начала истории она не появляется как научный и культурный феномен, что, кстати говоря, дополнительно подчёркивает псевдоисторизм гипотез о «происхождении человека». В самом деле, версия и последовательность «происхождения», казалось бы, чем не начало! Но вот, версия начала есть, а истории — нет. Другими словами, начало это мнимое, поскольку подлинной опорой знанию и построению исторической науки оно не становится. Итак, вместо действительного историзма сознание наполняется разрозненными сведениями, фактами прошлого, перемежающимися пустотами. Это может показаться парадоксальным, но, тем не менее, необходимо отметить, что подобным образом усвоенная информация лишь выявляет и подчёркивает пустоту и необременённость сознания, а вовсе не противостоит им в качестве хотя бы скудного, но всё же знания. История — это наука, значит, она сопряжена с постижением смысла и связи. Ну и как обнаружить эту «связь времён», если от «времён» ничего или почти ничего не остаётся?

Справедливости ради надо сказать, что школьная программа по истории в 10-м классе предпринимает очень важную, совершенно необходимую попытку восстановления и обновления пройденного ранее, начиная с 5-го класса, материала. Однако, к сожалению, попытку нельзя признать удачной, в сути своей результат она не приносит. Так, всё самое главное по-прежнему происходит в недалёком прошлом, и потому-то оно закрепляется в сознании именно прошлым, а вовсе не историей в собственном смысле слова; средневековье по-прежнему «мрачное и тёмное», связь времён всё также отсутствует, а представление о смысле истории редко когда выходит за пределы полунаивного и ничего не объясняющего «нужно же знать историю своей страны», или не менее наивного «историю нужно знать, чтобы не повторять ошибок». Возможно, самым пагубным следствием искажённого восприятия материала является то, что история признаётся единым процессом, но делается это формально. А ведь это интереснейший и сложнейший вопрос, является ли история единой реальностью и в каком смысле и почему. Однако в рамках рабочей программы никто названным вопросом не занимается. Есть все основания полагать, что по большей части в школе им никто не озабочен вовсе. Вышесказанное ведёт к формированию, как мы сказали, представления о формальном, самоочевидном, возникающем по инерции единстве хода истории. По существу, данное единство определяется только хронологически, то есть тем, что опять же к истории отношения не имеет. Пустоты заполняются последовательной сменой чисел, история же в сознании не появляется. Тут с необходимостью возникает подозрение, что подобная картина вряд ли может формироваться только лишь вследствие пагубности структуры, должны быть и содержательные причины, пусть связаны они в том числе со структурой. Обратим внимание на это обстоятельство.

Мы связывали деформирующий принцип изучения истории с марксистско-ленинским подходом к ней. Действительно, распределение материала и количества учебных часов, о котором говорилось ранее, восходит, очевидно, к так называемому «историческому материализму». История в нём рассматривается через призму «классовой борьбы». Отсюда понятен распределяющий принцип: чем меньше этой борьбы, тем меньший объём материала подлежит изучению, чем больше событий может быть интерпретировано посредством «классовой» подоплёки, тем больше материалов вводится в программу и тем больше часов под неё выделяется. Понятно, что как в Древнем мире, так и в Средние века обнаружить «классовую борьбу», затруднительно за исключением нескольких эпизодов вроде восстания Спартака и ряда событий позднего средневековья наподобие восстаний Уота Тайлера в Англии и французской Жакерии. Потому-то и был сделан сдвиг в сторону Нового и Новейшего времени, столь насыщенных, по мнению «истматиков», подлинными историческими событиями. Сегодня, по большому счёту, уже никто не заявляет, что только они достойны преимущественного внимания школьной программы. Так в чём же дело? Почему бы не пересмотреть и не откорректировать всю программу? Впрочем, простой перестановки часов с одной темы на другую, в пользу одной и в ущерб другой, будет явно недостаточно. В конце концов, проблема кроется далеко не только в структуре, хотя она отчасти и предопределяет содержательную сторону, заведомо вынуждая учителя «скакать по верхам» истории Античности и Средних веков, закладывая подобным образом те самые пустоты в сознании школьника-подростка и будущих взрослых людей.

Итак, похоже, что современная система преподавания истории наследует советские образцы. Однако в основном это касается лишь схематики. По существу же, ситуация видится иной. Дело в том, что марксистско-ленинская интерпретация истории руководствовалась определённым замыслом. Логика (если это слово употребимо в данном контексте) «классовой борьбы», пусть и надуманная, а иногда и выдуманная, была подчинена смыслу, ведущему, впрочем, к ложной идее. Здесь важно то, что она диктовала свой, так сказать, «осязаемый» смысл: подобным образом истолковываемая история ведёт к справедливой победе «рабочего класса» и построению наилучшего общественного строя — коммунизма. Мы вовсе не оправдываем экономико-материалистическое толкование исторической реальности, одобряя сам факт логичности, но стремимся восстановить целую картину. Нашей задачей не является демонстрация того, что подобное осмысление является заблуждением и серьёзнейшим искажением истории. Надеемся, что читатель придерживается тех же позиций. Но, указав на наличие некоего смысла истории в советской схематике как на чистый факт сам по себе, настало время подчеркнуть, что, изъяв из учебников соответствующие комментарии и схемы, убрав большинство (не все, кстати!) материалистических объяснений, современная программа не предлагает ничего взамен — история как предмет практически обессмысливается. Да простит нас читатель за такое, но «хрен редьки не слаще». Поди выбери: то ли большевистская бессмыслица, поскольку вкладываемый ею смысл — ложен, то ли недомыслие постбольшевистское, поскольку бросает сложнейший исторический материал на откуп незрелым умам. Возникает, впрочем, бессмыслица иного рода. Для её квалификации снова оттолкнёмся от тех схем, которые как будто оставлены в прошлом.

В них смысл истории интерпретировался как движение к наилучшему будущему на фоне борьбы эксплуатируемых общественных классов за справедливое распределение экономических благ в контексте постоянного прогресса общественных отношений. Длительное время (возможно, слишком длительное) этот подход навязывался и не встречал у советского человека почти никакого сопротивления, он казался естественным, законным и целесообразным. Но вот он был отменён, по крайней мере, перестал нарочито насаждаться. Открылась как будто свобода для исторической мысли, для поиска действительно научных подходов. Само по себе это действительно так, но в отношении школьного образования и, шире, массового сознания — его закладка, между прочим, осуществляется именно в школе — ничего подобного не произошло. Снова не будет лишним напомнить, что структура школьного учебного плана осталась прежней. То есть вообще без изменений. Искажающий принцип, следовательно, всё так же заложен в основании. Преодолеть его, с нашей точки зрения, может только учитель, внутренне и в своей работе свободный от тенет, диктуемых рабочей программой. Кроме того, воспользуемся уместной в данном случае поговоркой о «природе, не терпящей пустоты». Смысловое начало, оставленное вроде бы без идеологического присмотра, стало наполняться как бы по инерции, бесконтрольно. Речь идёт о том, что в отсутствии большевистской идеологии смысл истории стал невольно приобретать в чём-то схожий характер, можно даже сказать, что ситуация в целом принципиально не изменилась.

Действительно, как мы уже говорили, восприятие истории Древнего мира и, в особенности, Средних веков пребывает практически на том же, не побоимся этого слова, невежественном уровне, вся история оказывается сдвинутой к нескольким последним предшествующим нынешнему столетию векам. Понимание причин, сути нередких религиозных войн вообще и тех, что велись в Новое время в частности, секулярным по преимуществу сознанием само по себе затруднительно (этой проблемы как таковой мы здесь не касаемся), но отмечаем данное обстоятельство лишь для того, чтобы констатировать фактическую неизменность ситуации. История культуры вообще никак не вписана во всеобщий исторический контекст, который во многом из-за этого воспринимается лишь как история войн и других политических событий. Что касается смысла исторического знания, то он теперь скорее невольно фокусируется на всё том же так называемом развитии общества и технологическом прогрессе. Здесь действуют две причины. С одной стороны, этому способствует содержание учебников с их акцентами на технических достижениях, промышленной революции и становлении «индустриального общества». С другой стороны, что, пожалуй, главное, срабатывает исходная историческая парадигма, которая зиждется на идее прогресса, достижении наилучших общественных отношений и умножающихся экономических благ.

Как видим, ситуация с уходом из образования прямо идеологизированных посылок не слишком поменялась. Без риска сильно ошибиться можно сказать, что она, возможно, и перестала быть ленинской, но осталась при этом вполне марксистской. В результате историческое сознание по-прежнему формируется так, что абсолютной доминантой истории представляются экономические процессы, а, скажем, реальность свободы редуцирована до её политической и экономической составляющей. В сущности, такое историческое сознание, взятое само по себе без нравственного воспитания, расчеловечено. Теперь необходимо задаться вопросом, почему соответствующее усвоение истории является пагубным, почему сознание, продуцируемое исходя из этих оснований, исторически деформировано и, соответственно, что такое историческое сознание как таковое? Вопрос, конечно, в своей полноте неподъёмен в рамках журнальной статьи, но мы рассчитываем, что основные моменты удастся затронуть по существу.

Имеет смысл начать с указания на то, что всякое знание, если оно действительно таково, а не простая информированность, входит в личностное бытие человека. Оно попросту его образует, с необходимостью соотносясь с реальностью самосознания. Историческое знание не является исключением. Причём количество исторических сведений само по себе к знанию не ведёт. Как известно, «многознание уму не научает». Более того, действительность и некая правомерность исторического сознания способны базироваться на сравнительно небольшом объёме исторического материала. Одним из важнейших его признаков, на наш взгляд, является тактичность и осторожность суждений, основанных на минувших событиях. Это то, что мы условно называем уважением к истории. Понятно, что именно здесь имеется в виду: за историей стоят люди и их действия. И, разумеется, мы не считаем, что уважения требуют человеческие злодеяния или просто ошибки, случавшиеся бессчётное количество раз. Историческое сознание есть своеобразная форма личностного бытия или, лучше сказать, некий залог последнего, то, в чём личность может быть выкована и выпестована в своей полноте и богатстве. Его обладатель словно даёт место в себе бытию множества других людей, понимание действия которых представляет собой некоторый аналог прощения. Понимание прошлого в форме истории, а не в бесформенности ваты, тем самым, ведёт к подлинному восприятию настоящего.

Осмотрительности в суждениях на исторические темы требует ещё то, что история — это наука. Об этом зачастую забывают. Наука же предполагает особое отношение к фактам, которые она представляет, и к принципам, которые она формулирует. Она не терпит вольного обращения с ними, в частности изымания из контекста. Чаще всего недопустимы, а если и допустимы, то со множеством пояснений и оговорок, прямые сопоставления событий, отстоящих друг от друга на почтительном историко-культурном расстоянии. Научность рассматриваемого предмета базируется на связи явлений. Если эта связь удерживается или хотя бы предполагается в тех случаях, когда не хватает необходимых звеньев, то мы должны говорить о действительности исторического сознания. Иными словами, оно в этом случае есть. Совершенно ясно, что мы бесконечно далеки от кондового представления, будто историческое сознание есть форма общественного сознания. Относительно последнего мы здесь вообще ничего говорить не будем, напомним только, что в качестве философского квазипонятия оно порождено как раз марксизмом, и отношение к нему отчасти проступает не в контексте, но в подтексте.

Итак, ещё раз укажем, что историческое сознание представляет собой особый момент индивидуально-личностного бытия. Это происходит тогда, когда история наполняет вот это вот моё «Я», меня лично, но не обслуживает идеологию, сиюминутные утилитарные импульсы или, что сегодня особенно актуально, разнообразные публицистические упражнения. Каким-то удивительным образом человек может оказаться причастным историческим событиям, несмотря ни на какую их хронологическую удалённость. Это происходит поверх и помимо всяческой «пользы», усвоения так называемых «исторических уроков» и прочего подобного прагматизма. Скажем больше, эти «польза» и «уроки» являются таковыми только лишь в контексте личностного бытия. А вот в общественном сознании, которое является на самом деле мифологемой, по этой-то причине «исторические уроки» совершенно не усваиваются, поскольку проблематичен субъект усвоения, они, скорее, способны оказать непредсказуемое влияние. Историческое сознание, следовательно, независимо от объёма знания, принимает историю как своё личное дело и даже ответственность. В этом смысле оно либо есть, либо его нет. Иначе говоря, история либо возникла в сознании, удерживается им в систематическом виде (по крайней мере, оно стремится к этому), наполняет бытие личности, либо она не появляется в сознании человека. История в таком случае распадается на разрозненные фрагменты, представляет собой набор сведений. Такое, по сути, аисторическое сознание тяготеет к произвольным интерпретациям. Фрагменты перемежаются с пустотами, историческое знание, а лучше сказать, исторические познания (аллюзия на феномен многознания) не ведут к личностной реальности, к сознающему себя «Я», но растворяются где-то в прошлом, из которого и порождаются все те, мягко говоря, сомнительные исторические аналогии и сопоставления, которыми современное публичное пространство наполнено без меры и без смысла.

Важно отметить, что поскольку нет сознания истории, постольку нет и её единства, точнее, есть его имитация в виде единства хронологического процесса. Такое представление вынесено за пределы субъекта и объекта, личности и истории, и потому нет смысла, который возникает при их встрече, нет истории как проблемы. А хронологическая последовательность — это ведь и не единство даже, но всего лишь ход событий, осуществляющийся в сплошном временном потоке. Получается, что данная здесь связь событий не является результатом труда познающего ума и стоящей за ним личности, а нечто такое, что предзадано представлением об объективности времени и неизменности его прямолинейного течения, которое и заполняется последовательностью исторических событий. Очевидно, что подобное представление не может свидетельствовать о единстве исторического процесса. Смысловое единство истории — это всегда исходно проблема, оно не может быть дано изначально, не может возникать по инерции. Познающий исторические реалии ум словно ведёт борьбу за это единство, и в этом процессе познания как раз и формируется феномен исторического сознания, в котором, несмотря на все трудности истории как науки, как минимум наличествует история как таковая, то есть предмет, подлежащий вопрошанию и исследованию. Присутствует сознательное отношение к ней, что и позволяет говорить о таком сознании как особой форме личностного бытия, такого бытия, которое бытийствует благодаря тому, что даёт в себе место другому бытию, другим бытийствующим формам. Добавим к сказанному: человек с историческим сознанием понимает, что история ведёт к нему, что она, тем самым, в том числе и его история.

Историческое сознание современного человека, не считая, конечно, специалистов и тех, кто предусмотрительно и благоразумно воздерживается от демонстрации своих познаний в этой области, представляет собой довольно печальную картину. Прежде всего заметим, что эта картина весьма размытая, что, когда и почему происходило осознаётся смутно и порой с превеликим трудом, на уровне догадок. Сознание заполнено обрывочными сведениями, кусками информации, что само по себе для неспециалиста отчасти неизбежно, но плохо не это, а то, что эти отрывки являются таковыми не только в силу слабости человеческой памяти, а потому, что они ни к чему не привязаны, существуют вне какого-либо контекста, например, религиозного или культурного. Они словно дрейфуют в тумане сознания, периодически сталкиваясь с другими подобными фрагментами, порождая неожиданные историкоподобные сопоставления. Древний мир предстаёт чаще всего в полном тумане, притом до такой степени, что мало кто оказывается способным внятно изложить те или иные его особенности. Практически такая же картина «плывёт» в таком сознании в отношении Средних веков. Туман и полная невнятица окутывают как представление о его границах, причём и смысловых и хронологических, так и то, что и когда происходило в их пределах. Вопрос же «почему» лучше вовсе не задавать. Действительно, что тут можно услышать, если одно столетие толком не отличается от другого. И если в отношении ранней истории России некоторые сравнительно образованные люди знают кое-какие даты, хоть как-то позволяющие сориентироваться пусть не в смысле событий, но в их последовательности, то горизонт средневековой истории Западной Европы и Византии вообще практически неразличим. Зато (!) буквально каждый твёрдо «знает» о беспросветном «мракобесии», царившим в те (в какие же?) времена. Это ведь совершенно поразительная и вопиющая на самом деле ситуация, когда человек, практически ничего не знающий о данной исторической эпохе, разбрасывается при этом столь широко обобщающими заключениями. Уж не форма ли общественного сознания здесь в действии? Восприятие Средневековья здесь особенно показательно. Оно базируется на случайных, отрывочных и бессвязных сведениях, надуманных предположениях, а некое целое данной эпохи пребывает в плотном тумане и даже во мраке неведения. И вот, такое сознание ровно в этом самом беспардонно обвиняет огромный исторический период, следовательно, огульно всех людей, живших, творивших — молитву, произведения искусства и ремёсел, дипломатию, военную и политическую тактику, словом, историю — и вообще, созидавших среди прочего начала современного мира. Мы потому и говорим о деформированности исторического сознания, что оно переворачивает ситуацию в обратном соотношении: это не средневековье «тёмное и мрачное, периодически освещаемое кострами инквизиции», а мнящий так ум тёмен и невежественен, местами освещён островками информации.

Кому-то такая реакция покажется категоричной и полемически заострённой. От этого она, впрочем, не перестаёт бить в цель. В самом деле, стало общим местом многие негативные явления современности сравнивать с так называемым «средневековым мракобесием», чуть что не так, сразу человек выводит из себя объяснение на все случаи жизни: «прямо средневековье какое-то». Средние века оказываются, таким образом, принципом отторгающего сравнения, «помойной ямой», куда сознание сбрасывает всё, что в него не вмещается, ведь места там хоть отбавляй, сплошные пустоты. И какое отношение всё это имеет к истории? В том и дело, что никакого. Подобное сознание как раз аисторично, то есть бессвязно и бессмысленно. Историческое же сознание никогда себе такого не позволит, даже если тот или иной период окажется ему не по вкусу или непонятен, он либо встанет в связь времён, либо будет диссонировать, противоречить ей, но и в этом случае он окажется исторически осмысленным.

Свидетельством деформированности восприятия истории служит следующее обстоятельство. Если в ответ на безоглядное порицание «мрака средневековья» возразить, что настоящий мрак присущ скорее Новейшему времени, что большевизм, нацизм, полпотовщина представляют собой мрак стопроцентный и непроглядный, то изворотливый аисторический «метод» подскажет, что перечисленные явления родом как раз из Средневековья. Так, история Средних веков, маркируемая искажённым сознанием как просто «Средневековье», совершенно безосновательно оказывается архетипом невежества, несвободы, всяческого неблагополучия и даже грязи^[4].

Причины подобного отношения к данной эпохе в целом понятны, о них говорилось выше. Определяются они ещё и антихристианскими настроениями, служащими основой для большевистской идеологии, которая, к тому же, всячески подчёркивала и возвышала деятельность представителей французского Просвещения. Последние, что, кстати говоря, не очень хорошо известно, узурпируя исконно христианские ценности (такие как раз, как свобода, образование, просвещённость и др.), бессовестно обвиняли Церковь в обратном: в сковывании разума и культивировании несвободы. В сознании многих людей до сих пор сильны отголоски этого влияния. Это даже не отголоски, а прямое следствие современной системы образования. Однако данная статья не ставит своей целью апологию истории и культуры Средних веков, как кому-то, быть может, начало казаться, потому сосредоточимся на задачах, сформулированных вначале.

Ссылка на вопиющее незнание истории Древнего и Средневекового мира была необходима для демонстрации искажённого исторического сознания, что, в свою очередь, позволяет утверждать следующее. Искажение или деформация не может носить частичный характер, то есть затрагивать, к примеру, только ранние периоды истории и культуры, оставив нетронутым, скажем, период Нового времени. Повредив нечто целое, тем более, в его начале, неминуемо повреждается всё остальное. Это означает, что невозможно понимать даже историю Новейшего времени, пренебрегая самыми ранними её этапами как целым. Подавляющее большинство стержневых смыслов, понятий, наполняющих нынешние времена, в каком бы виде они ни пребывали порой сегодня, зарождались в те далёкие от нас эпохи. Без знания их подлинного историко-культурного содержания, оперирование сегодня соответствующими терминами будет неверным. Другими словами, будет иллюзией полагать, что за счёт смещения учебных акцентов в сторону двух-трёх последних веков эти самые века, как и смысл истории вообще, станут более изученными, нежели все предыдущие. Словно кто-то всерьёз рассчитывает, что можно не знать раннюю историю, но зато при этом понимать историю, скажем, Нового времени. На самом деле, можно лишь более плотно насытить некий период событиями и соответствующей информацией о них, но, как мы могли убедиться, это отнюдь не эквивалентно историческому знанию, историзму, внятности исторического чувства. В этом случае насыщенность сама по себе не перерастает в знание, согласно всё тому же принципу независимости ума от многознания. Последний феномен может принять любые другие обличия — информированность, эрудированность, энциклопедическая осведомлённость или какие-то иные, но в любом случае собрание исторических фактов не преодолеет их пустой формальности.

Для иллюстрации сказанного обратимся к понятию «империя». Это слово нещадно сегодня эксплуатируется, критикуются современные так называемые «имперские амбиции», напоминается, что «время империй ушло», и так до бесконечности. Всё в том же русле сплошь и рядом встречаются сравнения Российской Империи и Советского Союза, когда они с лёгкой подачи «историософствующих» журналистов ставятся в один «имперский» ряд с современными «амбициями». Однако не пора ли опомниться?! Разве существовала Советская империя? Дело ведь не в ином официальном, правовом названии государства. Давайте вдумаемся. Есть ряд формальных схожих признаков: единая и гигантская территория, многонациональный состав населения, расширение границ за счёт внешних экспансий, единый правитель этих территорий. С одной стороны, признаков немало и они представляются существенными. С другой стороны, они в полном смысле этого слова — формальны, сами по себе немногое значат, а исторический, культурологический смысл понятия империи способны совершенно извратить. Так, империя — это прежде всего единство внутренних созидательных смыслов, обеспечивающих её рост и существование. Империя как особый род государственности зиждется не на единстве территориального размаха и внешней военной агрессии^[5], а на доминирующем религиозном и культурном начале и идее их прорастания по всем пределам государства.

Что уж говорить, но новообразование под названием «советское государство» объявило тотальную в буквальном смысле войну любого рода религиозности на своей территории. По большому счёту, то же самое оно сделало по отношению к культуре, с той лишь разницей, что религиозную жизнь независимо от конфессии, но понятно, что в первую очередь Православную церковь, прямо уничтожало, а культурную помимо уничтожения и подавления на другом полюсе имитировало (вопрос возможной имитации религиозности ввиду своей сложности по необходимости оставляем в стороне). Историческое наследие Руси-России — княжеское, царское, императорское — было объявлено большевиками ложным, в сущности не бывшим, подлежащим искоренению, забвению и использованию лишь с целью отрицательного противопоставления со вновь возникающей государственной формой. Ни о каком преемстве между Российской Империей и Советским Союзом не может идти речи вообще. Причём сами большевики всячески это подчёркивали и этого придерживались, поскольку всегда и непременно настаивали, что ничего общего с прежним государством не имеют. Так что никакого единства, никакого рядоположенного исторического сосуществования тут нет и быть не может, за исключением одного аспекта, о котором мы скажем чуть позже. Тем не менее, многие продолжают навязывать этот ряд путём произвольного, по сути, утверждения единого имперского принципа для России до и после злосчастного семнадцатого года. Такое рядоположение порождено либо вовсе аисторическим сознанием, либо сознанием исторически деформированным. Со всей очевидностью становится ясно, что общность тут исключительно формальная, а единство — хронологическое. Так что никаких оснований называть оба государства империей попросту нет. Человеку, обладающему чувством истории, имеющему в сознании содержательную историческую ретроспективу, понимающему, что империя, имперскость выстраиваются как минимум на историческом, смысловом, культурном самопреемстве и никогда не начинаются с самоотрицания, как это было в случае с большевистским псевдоисторизмом, — такому человеку должно быть понятно, что Советский Союз никогда не был и не мог быть империей изначально. Его существование противоречило самому смыслу понятия империи, а наличия нескольких сходных черт совершенно недостаточно для сравнительной аналитики.

Смысл же данного понятия можно постичь или хотя бы интуитивно удерживать в себе вследствие последовательного корректного изучения истории с древних времён и понимания того, что не внешние признаки определяют истинные общности и тем более единство, а логика, смысл, внутреннее содержание. Однако, как мы помним, история в школе начинается довольно поздно (приблизительно с XVIII–XIX века). К тому же, акценты на смысле исторических событий как давних, так и недавних представляют собой отдельную актуальную проблему, которую мы не можем здесь рассматривать. Ясно только, что возникновение и формирование государственности и простая фиксация достижений в различных областях деятельности человека не должна быть единственной задачей изучения истории в школе, как это в основном имеет место быть. О смысле же понятия империи в них нет практически ничего, а для его интуитивного схватывания отсутствует корректная учебная программа. В результате мы сполна сталкиваемся сегодня со всевозможными параисторическими спекуляциями на тему «имперских амбиций», «царя на троне», «имперских атавизмов сознания» и многих других. Однако если уж использовать термин «амбиции», то правильнее будет говорить сегодня об амбициях советских, поскольку современная Россия во многих смыслах как сознательно, так и, порой, неосознанно тяготеет к наследию Советского Союза, а значит, разделяет преимущественно тот же тип сознания вообще, исторического в частности.

Мы не преследовали цель апологии Средневековья, но точно так же мы не занимаемся здесь тем, что можно было бы условно назвать апологией Российской Империи. На самом деле мы сосредоточены на выявлении и демонстрации того, что искажённое восприятие истории неизбежно ведёт к потере смыслов или девальвации понятий, неотрывных от истории, появившихся и выросших в её недрах, созревших в недрах культуры. Таковым является понятие империи и ряд других, активно эксплуатируемых в публичном пространстве. В этой ситуации, когда на полку произвольно ставится, скажем, Римская Империя, Российская, а следом — советская, беда заключается в том, что заблуждение распространяется на все члены данной последовательности. Ложное обобщение неизбежно лжёт в отношении частных моментов обобщённого целого. Называя империей Советский Союз, наряду с Российской дореволюционной государственностью аберрация затрагивает и то и другое. А как иначе? Ошибочное определение в силу природы ошибки ложно определяет. Следовательно, присваивая это понятие государству под названием СССР, мы заслоняем истинную его сущность, то есть отдаляем себя от понимания его самых существенных признаков. Но точно так же мы обманываемся по поводу природы и смысла Российской Империи, поскольку имперский статус, исторически, по существу принадлежащий ей, неправомерно использовали по отношению к внешне схожему, но, в сущности, бесконечно далёкому большевистскому формированию. Тем самым, смысл понятия оказывается размытым, содержание выхолощенным.

Могут сказать, что это, мол, «образное сравнение» и что не надо его «принимать так близко к сердцу». Однако позвольте не поверить, слишком уж часто и настойчиво это сравнение проводится, чтобы не обращать на него внимания, оно порой претендует на смыслообразующую конструкцию, и потому стало невозможно не принимать его всерьёз. Зачем же делать это сравнение, коль скоро не следует придавать ему особого значения? И что, если сравнение «образное», то оно не настоящее? Вряд ли это имеется в виду. Попытка успокоить наш возмущённый ум таким путём оборачивается лукавством. Любое сопоставление несёт в себе познавательное значение. Сравнение — это вообще способ познания. Тот же приверженец подобного сравнения в другом месте, при удобном случае с готовностью воспроизведёт дежурный псевдофилософский штамп, согласно которому «всё познаётся в сравнении». Так что дело вовсе не в том, что якобы мы хорошо знаем разницу обеих сторон сравнения, а в том, что, сравнивая, сторонник данной процедуры с необходимостью совершает гносеологическое действие. Но познания, как мы только что выяснили, не происходит, познавательный акт ошибочен в отношении всех объектов сопоставляемого ряда.

Надо сказать, что по поводу истории более всего упражняется публицистика и журналистика. Именно там рождаются сколь странные, столь и нелепые сравнения и выводы. Если понятие империи или фигура царя склоняются часто и стали дежурными примерами выхолащивания историко-культурных реалий, то иногда происходят события, дающие новый повод для псевдоисторических перлов. Недавно в нашей стране друг за другом открылось два памятника, что послужило поводом для очередной волны спекуляций. Памятник, поставленный в Орле Ивану Грозному, — это случай, свидетельствующий о безумии, порой творящемся на разных уровнях нашей государственности. Но если не безумием, то, по крайней мере, редкостной глупостью стали некоторые реакции на открытие памятника св. князю Владимиру Святославовичу в Москве.

Так, один журналист называет князя Владимира «норвежским бандитом» [3], а другой, но не журналист, а экономист, чтобы высмеять представление о князе Владимире как о «духовном основателе государства российского», прибегает к тягостным в своей нелепости и глупости средствам. «Духовный основатель» оказался многоженцем, имел «восемьсот наложниц», но главное то, что князь Владимир в Полоцке «захватил всю княжескую семью, на глазах у связанных родителей обесчестил Рогнеду. После чего убил отца и мать Рогнеды» [4]^[6]. Затем А.Н. Илларионов заключает: «Вот хорошее такое нравственное начало у духовного отца». Далее он сообщает, что то же самое повторилось в Корсуни (Херсонесе), причём добавляет только для того, чтобы подчеркнуть, что он был тогда «уже не язычником … Уже в течение двух лет был христианином». И снова заключает: «Такой у нас отец с такой прочной нравственной основой» [4], после чего нагромождения глупостей продолжаются в том же духе, но и приведённых цитат вполне достаточно для того, чтобы убедиться в исторической нечистоплотности нашего экономиста.

Останавливаться на первом случае особой необходимости нет. В нём журналист ограничился единственной бросовой пакостной фразой, словно достал её на помойке. Там ей и место. А вот ситуация с А.Н. Илларионовым несколько иная прежде всего потому, что он предлагает целое рассуждение, последовательность мнений, его позиция развёрнута, поношения, так сказать, разработаны: президент Института экономического анализа явно готовился к эфиру, решил почитать историю, «выдал на-гора» и сделал в эфире радиостанции потрясающие выводы. Вместе с тем, вступать в детальную полемику с их автором, по-видимому, бессмысленно, поскольку точно такова — бессмысленна — его логика. Тем не менее, укажем на некоторые моменты (не все, разного рода неточностей там много), чтобы показать неспособность А.Н. Илларионова к восприятию истории и её анализу. Подчеркнём, что нас не интересуют сами по себе детали, поскольку расхождения нередки и у историков и отражают исследовательскую работу как таковую. Наши замечания подчинены одной из целей статьи: демонстрации изломов исторического сознания. Так, обращает на себя внимание апелляция к походу князя Владимира в Корсунь. Вопреки тому, что историкам неизвестен в точности даже год этого похода и действительно ли князь крещён именно в Корсуни или в другом месте, экономист сообщает нам, что тот был уже два года как крещён — безосновательное утверждение, используемое только для того, чтобы заявить, что и до и после крещения князь поступал одинаково бессовестно — совершал публичное насилие. То, что князь был в Корсуни, действительно правда, но вот то, что он там повторил полоцкие события, более чем сомнительно. Свидетельствует об этом повторе единственный источник, датируемый не ранее XV-го века, а скорее всего и вовсе XVII-м. Следовательно, мы не имеем ни одного древнего об этом документа. Причём А.Н. Илларионов, который и без того, по всей видимости, черпает информацию из википедии, имеет в виду так называемое «Житие Владимира особого состава», которое подвергается большинством историков сомнению в достоверности как этого, так и целого ряда других сообщаемых в нём обстоятельств. Так что показать полную несообразность исторических выкладок А.Н. Илларионова труда не составляет, но проблема-то коренится в другом. В том именно, что история как таковая в его словах не возникает ни на секунду. В том, что он демонстрирует нам ту самую аисторичность (деформированностью здесь уже не обойтись) сознания, о которой мы говорим на этих страницах.

Позволим себе ещё одну цитату: «У него было семь жён. Так же как у другого исторического персонажа, памятник которому недавно открыли в Орле … Кажется, это только два исторических лидера исторической Руси, у которых было такое количество жён» [4].

Вот так плывут в голове у экономиста А.Н. Илларионова два островка информации, неожиданно сталкиваются и дают на выходе совершенно абсурдный коктейль. Сидит рядом ведущая эфира, Ксения Ларина, вроде бы неглупый человек, но, оказывается втянутой в этот «дрейф» слепых, неуправляемых моментов сознания и вторит: «Учитывая, что сегодня национальными героями страны России современной стали Иван Грозный, князь Владимир, Иосиф Сталин и Моторола, что можно сказать об этой стране на сегодняшний день» [4]. Вот он безумный и бессмысленный ряд имён. Опустим «Моторолу», он здесь оказался вовсе случайно. Из оставшегося ряда выведи князя Владимира — и многое встаёт на свои места. Но историческая ложь, заблуждения ума по его поводу делают тщетными истинные оценки деятельности тех же Ивана Грозного и Сталина. Как мы уже говорили, ошибка при формировании последовательности неминуемо ведёт к ошибке в восприятии каждого её члена, и ложь в отношении одного заслоняет правду о другом. Неужто нет разницы между св. князем Владимиром и Иваном Грозным?! Какими бы грехами ни отметился один из первых рюриковичей (никто ведь не оправдывает его полоцких и любых других имевших место злодеяний), он сделал выбор, без сомнения, определивший дальнейший путь ставшей великой русской культуры, предопределивший вхождение Руси в историческое пространство Европы вообще со всеми её ценностями, в том числе свободой^[7]. А вот предпоследний рюрикович привёл страну на грань исторической, а значит, и культурной гибели в период Смутного времени, довёл её до такого состояния, что внутреннее рабство, отчасти привитое монгольским нашествием и многолетней зависимостью от Золотой Орды, стало продолжаться уже во внешних формах, ведь закрепощение крестьян началось, по сути, вследствие попыток прикрепить и насильно оставить их в опустевших центральных районах страны после ужасов опричнины Ивана IV.

Как мы обещали, углубляться в критику илларионовского исторического словоблудия мы не станем. История, если и была в таком сознании, то тут же исчезает от подобных публицистических опытов. Зададим только один вопрос участникам того эфира и всем, кто разделяет прозвучавшую там позицию, кто втянулся в этот бессмысленный поток: почему поношения памяти князя, его деяний не было и нет в связи с наличием его же памятника, но установленного в Киеве? Разве там другой князь? Другой почитаемый Церковью человек? Или другие цели преследовали при его создании и установке? Вряд ли стоит рассчитывать на внятный ответ. В аисторическом сознании слишком много пустот, чтобы мы могли надеяться на последовательное объяснение.

В завершение отметим один важный момент. Как и в других случаях, мы не занимались специально апологией князя Владимира, не ссылались на то, что он прославлен Церковью во святых за конкретный ряд действий, а не за безупречную нравственную жизнь. Дело в том, что на самом деле историзм обосновывает значимость деяний, в том числе с христианских позиций. Кому-то покажется странным, но есть прямая связь между историчностью сознания и способностью воспринимать христианские ценности. Приведём глубокомысленные слова М. Блока:

«В отличие от других, наша цивилизация всегда много ждала от своей памяти. Этому способствовало все — и наследие христианское, и наследие античное. Греки и латиняне, наши первые учителя, были народами историографами. Христианство — религия историков [выделение моё — Т.Т.]. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают — наряду с эпизодами земной жизни Бога — события из истории церкви и святых. Христианство исторично ещё и в другом смысле, быть может, более глубоком: судьба человечества — от грехопадения до Страшного Суда — предстаёт в сознании христианства как некое долгое странствие … центральная ось всякого христианского размышления, великая драма греха и искупления, разворачивается во времени, т.е. в истории» [2, с. 7–8].

Так что связь аисторизма сознания и сознания, чуждого христианству, очевидна. Глубина «победы» большевизма над человеком кажется порой неисследимой.

 Журнал «Начало» №34, 2017 г.

^[1] Мы сознательно не упоминаем такой предмет, как обществознание, поскольку, по нашему глубокому убеждению, это по существу псевдопредмет, имитация знания и профанация научного подхода к нему. Его введение в программу школьного образования — пагуба и, не побоюсь этого слова, катастрофа для созревающего ума. Представляется, что часы, отданные этому беспредметному новообразованию, следовало бы отдать как раз на историю и литературу.

^[2]  Этот мотив мы заимствуем у О.Е. Иванова, который говорил об этом, но применительно к математике и богословскому знанию. Здесь ситуация ещё более показательная, ведь богословские науки вообще не изучаются, а высказываются на богословские темы вообще все подряд [см. 1, с. 19].

^[3] Заметим, что в 5-м классе, когда история только начинается, сведения о первобытном человеке преподносятся исторически корректнее.

^[4] Совсем не случайно «интерьер» безобразного, я бы даже сказал непотребного фильма А.Ю. Германа «Трудно быть богом» легко ассоциируется зрителем со Средневековьем.

^[5] Такие государства тоже нередко встречаются, но их существование чаще всего как раз краткосрочно, почти ничего после себя не оставляет в качестве культурного наследия. Если их сравнивать с империей, то только лишь как подмену понятий, мнимость и суррогат, но не как прямое и конструктивное сопоставление явлений.

^[6] Здесь и далее цитаты приводятся по стенографически восстановленной радиобеседе, с сохранением всех особенностей устной речи, звучавшей в прямом эфире.

^[7] Россия как «страна непрерывного тысячелетнего рабства» ещё один бездумный штамп деформированного сознания.

Литература:

1. Иванов О.Е. Метафизика в богословской перспективе. СПб., 1999.
2. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973.
3. http://echo.msk.ru/blog/ababchenko/1868726-echo/
4. http://echo.msk.ru/programs/personalno/1867674-echo/

T.A. Turovtsev.

On the question of nature of historical consciousness.

The article touches on the problem of historical education in the school, laying the foundation for the future historical consciousness of the individual. The author shows that already the peculiarities of the structure of the school history program, which go back to Soviet ideological norms, lead in the future to the formation of a distorted perception of history and historicism. Specific modern examples of uncontrolled and often illiterate exploitation of a number of historical phenomena are given. Also the author offers a special concept for characterizing an aystoric consciousness, when instead of history a phenomenon of the past is formed.

Keywords: history, personality, historical consciousness, historicism and the phenomenon of the «past», school historical education.