Критика радикальных воззрений на современную церковную жизнь

От редакции

10—11 ноября в городе Костроме по благословению Святейшего Патри­арха Алексия и под начальственным водительством архиепископа Костром­ского и Галичского Высокопреосвященнейшего Александра состоялась ре­гиональная богословская конференция, посвященная актуальным пробле­мам церковной жизни. Работа конференции проходила в Костромской Ду­ховной Семинарии, которую возглавляет архимандрит Геннадий и где про­ректором является выпускник Санкт-Петербургского Института богосло­вия и философии Михаил Насонов. Связи, устанавливающиеся сегодня ме­жду Костромской епархией и Институтом богословия и философии, инте­рес, который проявляет Его Высокопреосвященство к педагогической, науч­ной и издательской деятельности Института, сегодня особенно важны для нас. В том числе и потому, что возглавляемая владыкой Александром епар­хия являет собой пример возрождения духовной жизни России. За послед­ние десять лет здесь возобновлена деятельность девяти монастырей, откры­то свыше сотни приходов, совершенствуется духовное образование, активно осуществляется благотворительная деятельность: организован приют для детей-сирот и для детей, брошенных родителями, при Богоявленско-Анастасиином монастыре, здесь же существует и богадельня для престарелых и инвалидов. Много внимания уделяется развитию информационной сети, достаточно указать на такое новое для сегодняшней жизни церкви явление, как епархиальное телевидение, действующее уже не один год. Обращают на себя внимание прочные связи Костромской Семинарии с Санкт-Петербург­скими Духовными Школами, где некогда обучались нынешние ее препода­ватели.

Непосредственно на конференции обсуждались очень важные проблемы современной церковной жизни. По вопросам работы Церкви с молодежью с докладами «Проблемы православной миссии в молодежной среде» и «Про­блема религиозного воспитания детей и молодежи» выступили иерей Вла­димир Пархоменко и ответственный секретарь Всецерковного Православ­ного движения О.В. Решетников. Об опыте взаимодействия Церкви с армей­скими структурами поделился своими размышлениями иерей Олег Нови­ков. На тему особой роли монашества состоялся доклад архимандрита Никандра (Анпилогова) «Монастыри и монашество в современной России». О Православии в современной Западной Европе говорил М.Ю. Насонов.

Ниже мы публикуем доклад, с которым выступил приглашенный на кон­ференцию проректор ИБиФ по научной работе, д.ф.н., профессор О.Е. Ива­нов.

О.Е. Иванов

КРИТИКА РАДИКАЛЬНЫХ ВОЗЗРЕНИЙ НА СОВРЕМЕННУЮ ЦЕРКОВНУЮ ЖИЗНЬ

Ваше Высокопреосвященство, Ваше Высокопре­подобие отец ректор, досточтимые отцы, участники Региональной бо­гословской конференции!

В моем докладе речь пойдет о явлении в данной аудитории хорошо знакомом. Это, главным образом, публикации газеты «Русь право­славная» и близких к ней изданий. Данное обстоятельство избавляет меня от необходимости приводить обильные выдержки из печатных материалов околоцерковной прессы и называть имена их авторов. Все они, повторяю, хорошо известны. Моя задача состоит в другом: дать общую характеристику и прояснить природу околоцерковного радикализма. Менее всего я собираюсь включаться в полемику с вы­шеупомянутыми авторами по причинам, которые будут изложены ниже. Поэтому и само слово «критика» употребляется в моем докладе не в смысле способа вести полемику, а в качестве исследовательского подхода.

Первый и, пожалуй, центральный аспект такой критики содержит­ся уже в названии доклада. Ведь само слово радикальный означает крайний и одновременно решительный. «Радикал» — читаем мы в «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» — это «сторонник крайних взглядов и решительных действий». И тут возникает вопрос: может ли обладатель подобных качеств находиться внутри Церкви, или его позиция неизбежно оказывается вне ее? К по­следней ситуации Церковь за годы гонений привыкла, так как на нее постоянно обрушивались атаки воинствующих атеистов. Никакого вреда Церкви они не принесли, да и не могли принести, хотя бы по причине умственной немощи такого рода критиков, а также очевид­ности внецерковной и антицерковной позиции последних. Здесь все было достаточно ясно. Нынче ситуация изменилась и никакой откро­венной борьбы с Церковью уже почти никто не ведет, за исключением отдельных ископаемых мастодонтов, маскирующих свой атеизм под маской сомнительного во всех отношениях предмета — религиоведе­ния, в рамках которого нынче демонстрируется явное непонимание и неприятие религии.

Однако и не обращая внимания на последнее обстоятельство, мож­но сказать, что радикализм в вопросах, связанных с церковной жиз­нью, не только не изжит, но и приобретает все более и более опасную форму, так как рядится в церковные одежды и провозглашает борьбу за чистоту православной веры. Опасность эта сохраняется опять-таки не для самой Церкви в ее подлинном, истинном смысле, скорее, оно задевает те многочисленные нити, которые связывают Церковь с ми­ром и приуменьшают, таким образом, возможности церковной мис­сии, создает у многих людей неверное представление о Церкви, остав­ляя их за стенами храма гораздо дольше, чем имело бы место при от­сутствии вышеупомянутых действий.

В этой связи прежде всего отметим, что само понятие радикализма в Церкви выглядит весьма сомнительно и двусмысленно. Ведь о ка­ких крайностях может идти речь в ее целостном устроении или о ка­кой решительности, если уже все решено? Политический радика­лизм, возможно, необходим на крутых поворотах истории, в кризис­ные времена, переживаемые тем или иным обществом. Однако в цер­ковной жизни нет ни решительных поворотов, ни вновь возникаю­щих кризисов. Они могут заявить о себе, когда Церковь выходит в мир и проявляет себя в политике, подчиняясь, тем самым, ее законам, но данное обстоятельство касается, скорее, проблем мира, а не Церк­ви. Радикализм вообще понятие, по существу, политическое, а не цер­ковное, и радикалами являются те, кто тянет политику внутрь Церк­ви, в очередной раз безуспешно пытаясь нарушить ее внутренний строй и нанося вред лишь остающимся, при их содействии, вне Церкви людям.

В сущности, ничего общего с радикализмом Церковь не имеет. Можно ли сказать, например, что Отцы I Вселенского Собора про­явили себя как радикалы в борьбе с арианской ересью? Такого допус­тить нельзя даже с большой натяжкой. Скорее, радикалами были Арий и его сторонники. Отцы же Церкви исходили из реального ощу­щения ее поистине космической целостности, кафоличности. Они стояли в истине, а не боролись за нее, прибегая к каким-либо «край­ним и решительным» методам. Этот дух Церкви, казалось бы, должен быть внятен любому православному человеку. Однако сегодня на­блюдается явное проявление радикализма именно со стороны тех, кто открыто заявляет о своей принадлежности к православию. Последнее утверждение нуждается в доказательстве или, по крайней мере, более ясном представлении. Под радикалами мы имеем в виду часть актив­ных мирян, позволяющих себе публично высказываться и иметь собственную точку зрения на сложнейшие проблемы внутрицерковной жизни и соотносимые с ней общественные вопросы, вопреки духу Церкви.

Наглядным примером могут служить действия так называемой православной общественности, связанные с погребением останков царской семьи. Я говорю «так называемой», потому что «православность» в этом словосочетании занимает гораздо меньший удельный вес, нежели «общественность». Можно даже сказать, что она сведена здесь до роли простого значка или прикрытия совершенно внецер­ковного состояния души. В именующейся «православной» прессе, ко­торая сразу вынесла «решительный и крайний» вердикт о неподлинности останков, обнаружила себя стилистика, целиком заимствован­ная из официальной советской прессы, когда последней приходилось, скажем, вести непримиримую «идеологическую борьбу» с «классо­вым врагом». Эта стилистика, а не голословные утверждения о собст­венной православности, или искусственно привязываемые к тексту выдержки из Священного Писания и Святоотеческого наследия, по­зволяет заключить о подлинном характере и намерениях людей, пы­тающихся внушить другим иллюзию о своей принадлежности к Церкви и привлечь на свою сторону слабо ориентирующихся в бого­словских, исторических и естественнонаучных вопросах мирян. Это полная безапелляционность высказываний или опять-таки всего лишь иллюзорная и рассчитанная на слабую подготовку читателя или радиослушателя их убедительность, полная неготовность по су­ществу, а не путем приведения отдельных цитат, выпадающих из кон­текста, выслушать противоположную сторону. Или готовность вы­слушать, уже имея с самого начала ответы на все задаваемые вопросы. Дискуссия методом «игры в одни ворота» всегда была характерным приемом советских средств массовой информации. Здесь отсутствует всякая возможность честно и по существу, критически отнестись к своим собственным заявлениям, «взглянуть на себя со стороны», оце­нить свои утверждения, возрасти над собой и переменить свой ум, что всегда было неотъемлемым признаком христианской жизни.

Впрочем, «православная общественность» по существу и не связы­вает понятия православности с христианством. Православие для нее — это прежде всего ее собственная правота, готовность судить всех и вся с наспех замаскированной трибуны партийного собрания. Совсем недавно подобного рода действия осуществлялись под эгидой «един­ственно верного учения», то есть марксизма-ленинизма, теперь же прикрытием для них служит «единственно» верное вероучение, то есть православие. Не трудно заметить, что главное здесь — все тот же признак «единственной верности», совершенно внешне, в политиче­ском, а не церковном смысле понимаемый и открывающий автору право применять любые, в том числе и недозволенные, приемы поле­мики. Вспоминать, что, являясь православным, он одновременно яв­ляется и христианином, что православность — это и есть христианст­во, для него уже ни к чему. Здесь действуют, прежде всего, честолюби­вые мотивы, воля к власти, стремление утвердить свое Я вопреки не только религиозным, но этическим, правовым и вообще каким-либо ограничениям.

Сегодня приходится признать, что критика коммунизма как поли­тического учения оказалась совершенно недостаточной для понима­ния его основы, которая коренится далеко за пределами партийных лозунгов, в самой психологии людей, в древней привычке ставить себя самого выше Бога и ближнего. Ближний здесь оказывается не­достойным серьезного разговора с ним, а Бог уже не внушает страха за безответственные и подчиненные лишь собственному эгоизму дейст­вия. Но существует ли Церковь, в которой нет Бога и ближнего, тем более, Церковь истинная, православная?

Мы не предпринимаем здесь попыток дать какие бы то ни было собственные оценки обстоятельствам, связанным с «екатеринбург­скими останками», и постараемся сами избежать критикуемого нами радикализма. Нам важна все та же вышеупомянутая стилистика пове­дения православной общественности, обнаруживающая ее полную включенность в образцы действий, заимствованные из коммунисти­ческого прошлого. Сохранение этой стилистики говорит о том, что ее обладатели христианами — по тем словам, которые исходят из их уст, — не являются, и тем более не являются православными христиана­ми. Слово же имеет огромное значение в жизни церковного человека, ибо сопричастно Слову Истины; и произносить слова — значит от­крывать себя, свое отношение к Первослову.

Мы сталкиваемся с проблемой прежде совершенно незнакомой Церкви. Когда-то воцерковлялся, крестился иудей, когда-то языч­ник, когда-то и где-то, но это всегда был человек определенной почвы, почвы, подлежащей и открытой преображению. Коммунист, то есть тот психологический тип, о котором у нас здесь идет речь, войти в Церковь не может, так как у него нет почвы, нет точки стояния, его по­зиция на самом деле есть Ничто, некий провал, преображению не под­лежащий. Необходимо вначале почву обрести, отказаться от своих прошлых воззрений, отказаться от стиля, от приемов своей речи, спо­собов отношения к другим людям, то есть сознательно во всей полно­те своего существа отринуть диавола, как это происходит во время та­инства Крещения. Иными словами, необходимо покаяние в полном смысле этого слова, как изменение собственной органики, как под­линная перемена ума. Почва обретается не в Церкви, а до Церкви или даже вне ее, рядом с ней; эта почва есть та площадка, та земля перед папертью, с которой человек делает шаг вверх и входит в храм. Из Ничто в Церковь войти невозможно.

Воцерковление, тем самым, предполагает уже некую изначальную устойчивость души, некое устойчивое состояние ума, некоторую из­начальную, еще доцерковную, честность и человеческое достоинство; как это ни парадоксально звучит, но церковным человек в каком-то смысле должен быть еще до Церкви, в той степени церковности, кото­рая есть простая человечность, та предпосылка, которая и служит ма­териалом для преображения человека в Церкви. Именно отсутствие этой базы, маргинальность, простую человеческую неорганизован­ность, необразованность, невоспитанность, нигилистический харак­тер оценок, если вернуться к ситуации с «екатеринбургскими остан­ками», демонстрировала околоцерковная общественность, букваль­но выведенная на улицу ее радикальными лидерами на хорошо нам знакомые митинги протеста, которые почему-то именовались молит­венными стояниями. Впрочем, есть все основания подозревать, что если бы международные экспертные комиссии приняли противопо­ложное заключение, то есть признали останки царской семьи непод­линными, радикалы стали бы опровергать и его. Ведь для нигилиста главное — сказать нет, заявить, что прав только он, иначе ему не зая­вить о себе, ибо никакого положительного начала в нем нет.

Но всем должно быть понятно, и это замечают те самые доцерковные люди, о которых мы только что говорили (замечают только пото­му, что они просто люди), что церковный человек, человек духовный никогда не выйдет на улицу с плакатом, где тем более сформулирова­но мнение по незнакомой ему, в сущности, проблеме, в которой может разобраться только специалист: историк, биолог и т.д. Таким специа­листом сам церковный человек вовсе быть не должен, но он должен понимать, что говорить определенные слова дано только тому, кому позволяет призвание и осуществляемый род занятий. Ведь церков­ный человек знает, что мир не хаос, он существует не случайно и со­творен Богом, как сотворены и все призвания и все предназначения людей на земле. Поэтому он не имеет права не верить тому, кто при­зван заниматься своим делом, ибо эти занятия тоже есть дело творе­ния. Если, скажем, существует специалист математик, то это значит, что его занятие угодно Богу даже в том случае, если этот математик так называемый нецерковный человек, ибо он делает свое дело, и ста­вящий свое мнение над мнением специалиста безграмотный, но так называемый церковный человек (то есть участвующий в литургиче­ской жизни Церкви, но никоим образом не связывающий эту жизнь со своим земным предназначением, не имеющий цели жизни или от­ринувший свое призвание) по существу кощунствует. Он не прини­мает во внимание дело Божественного устроения, промысла Божия, и считает, что его собственный суд есть последняя и высшая инстанция в оценке каких-либо событий. Конечно же, разногласия могут воз­никнуть и среди специалистов, но это будут разногласия по существу, в которые сторонний человек вмешиваться и выносить по их поводу собственное суждение права не имеет. Этот человек и есть церковный радикал, он и представляет из себя живой пример противоречащего самому себе понятия. Ведь он — чистой воды идеолог, а идеология не может иметь с Церковью ничего общего.

Противоречащее же самому себе понятие отображает противоре­чащий самому себе, то есть несуществующий, предмет. Поэтому цер­ковный радикализм не подлежит, к сожалению, настоящей и прежде всего научной критике в силу собственного несуществования. Поэто­му нашей настоящей задачей в итоге оказался не научный анализ это­го предмета, а тот способ обрисовать его, который наилучшим обра­зом это несуществование фиксирует.

Вследствие сделанного нами открытия мы можем вполне опреде­ленно заявить, что никакая полемика, если под полемикой подразу­мевать, разумеется, осмысленный разговор, с «Русью православной» и с другими подобными изданиями или с читателями подобных изда­ний в принципе невозможна. «Православная общественность» — не­существующее явление, некий грозный знак, который на самом деле ничего не обозначает в смысле реального общественного явления, с которым иерархи нашей Церкви, священнослужители должны были бы с необходимостью считаться именно как с реальным обществен­ным явлением, реагировать на него. «Православная общественность» — это не более чем узкая группа лиц, добивающаяся своих личных це­лей за счет Церкви и, как им кажется, на ее территории. Вступить с ними в серьезные отношения, повторим, просто-напросто невозмож­но, по той причине, что они не те, за кого себя выдают.

Однако мы не можем здесь давать рекомендации и советы архипас­тырям и пастырям; в качестве православных мирян мы должны опре­делить свою задачу как создание такой, прежде всего образователь­ной и информационной почвы, которая сделала бы невозможным то ложное положение и те иллюзии, в которые вовлекаются души нео­фитов, людей, неспособных еще пока выработать трезвое церковное мировоззрение. Как нам кажется, именно на подобного рода дело и должны быть сегодня направлены основные усилия тех структур, ко­торые обеспечивают взаимодействие Церкви и общества.

Поле деятельности здесь поистине безграничное, возьмем хотя бы проблему соотношения светского и церковного образования, прежде всего, соотношение гуманитарных и богословских дисциплин. Силь­ную обеспокоенность здесь вызывают предпринимаемые в прессе усилия тех же околоцерковных людей противопоставить один вид образования другому, разорвать единое целое, формирующее человече­скую душу. Некоторые факты из этого ряда способны вызвать лишь чувство возмущения и растерянности. Согласно имеющему место мнению, которое и мнением-то назвать трудно, в православных учеб­ных заведениях (имеются в виду не духовные школы, а школы для де­тей православных мирян) не следует, например, изучать античную культуру, так как в ней речь идет о языческих божествах, являющих­ся, по православным представлениям, бесами. Здесь делаются смехо­творные по своей беспочвенности и умственной узости нападки на культурный мир Петербурга, в котором во всем многообразии демон­стрируют себя мифологические мотивы древности.

Нигилист, или просто невежественный человек недавнего про­шлого (миф о Советском Союзе как стране «самых читающих людей» не более чем миф), не любил этого культурного мира, так как просто не понимал его: высокое искусство было ему не по зубам и «Подмос­ковные вечера» значили гораздо больше, чем все произведения Рах­манинова. Но заявлять об этом открыто ему было негде, такие «мне­ния» в газетах не печатали, кроме того и сам он смутно догадывался, что подобная «позиция» по каким-то неясным для него самого, но ощутимо властным критериям, ущербна. Теперь же появилась воз­можность возвеличить собственное невежество, «опираясь», а на са­мом деле кощунственно эксплуатируя «единственно верное вероуче­ние». Ведь признаться себе самому в собственном невежестве крайне трудно. Сказать «не признаю, потому что не понимаю» мало кто из этой публики решится, а утверждать о культурном явлении, что оно не признается ими по причине своей «богомерзкости», просто и лег­ко. И здесь Церковь необходима православным атеистам, чтобы воз­высить свою ничтойность, темный хаос своей души — над культурой, над знанием, над человеком как таковым.

Они, видимо, не способны понять, что скульптурные изображения языческих божеств в летнем саду Санкт-Петербурга не имеют ника­кого культового значения, это чистые феномены искусства, имеющие не религиозный, а исключительно культурный смысл. Сакральное наполнение давно оставило их и служит лишь мотивом творчества по критериям искусства. В них главное — форма, то есть эстетическое, а не религиозное начало. Начало, крайне необходимое сегодня для формирования той самой души, которая имеет перспективу подлин­ного воцерковления, той самой почвы, из которой должно вырасти зерно истинной веры. Посеенное, конечно, не «вакхами» и «венера­ми», но предполагающее, что часть работы именно ими уже была сде­лана, благодаря чему мы имеем твердую почву перед церковным по­рогом, а не провал.

Неужели не ясно, что те, кто придает парковой или дворцовой скульптуре статус собрания языческих идолов, сами же и возвращают языческим божествам тот смысл, с которым, по видимости, борются. Ведь «действующий», признанный в качестве языческого божества Марс в духовном смысле гораздо опаснее его культурной маски. Тем самым на деле разрушается почва, на которой способно утвердиться православие, тот «культурный утес», над которым может возвысить­ся Церковь, ведь Церковь перерастает культуру, возвышается над культурой, а не отрицает ее, ибо в последнем случае она имела бы дело не с человеком, а с его чистым отрицанием. Она возвышается именно над всем человеческим как только человеческим; но не предполагая простого наличия этого человеческого содержания — ни воцерковлять, не преображать некого и нечего.

Иногда делают ссылки на то, что во времена Петра Великого и позднее люди Церкви с тревогой наблюдали за тем потоком произве­дений европейского искусства, который хлынул в новую Россию. И надо сказать, что определенные основания для беспокойства у духо­венства были. Ведь Россия к началу XVIII века, не та лубочная, ска­зочная, придуманная инфантильными душами современных «радете­лей за Церковь» Россия, а реальная родина страшного церковного раскола, в ее народной толще во многом была языческой страной. И всякое упоминание о языческих божествах, изображения которых по­являлись в столице государства, не могло не вызывать внимания у Церкви. Ведь когда собственно народ со всей серьезностью участвует в отправлении культов природных божеств, появление во дворце мо­лодого царя, скажем, статуи Диониса невольно наводит на мысль, что на помощь отечественным «бесам» спешат их высокопоставленные собратья с запада, да еще используя при этом власть царскую. Но так было в начале XVIII века, сегодня же — конец XX, и мы имеем дело не с языческой почвой, а с атеистической беспочвенностью в душах лю­дей. Такова особенность нынешнего этапа нашей истории. Понятно, что для «православной общественности» никакой истории не сущест­вует. Опять-таки «общественность» эта с удивительной легкостью за­имствует примеры из самых разных исторических эпох, считая, что православному человеку историю знать как-то ни к чему, или знать нужно только то из нее, что соответствует идеологическим целям пра­вославной общественности. Надеюсь, доказывать внецерковность этого взгляда, его чистую нигилистичность нет необходимости. Ведь Церковь Христова, будучи вселенской Церковью, Церковью, вопло­тившей в себя вечность, всегда обращена к конкретному, живущему здесь и теперь человеку, и требует от него действий, соответствующих конкретной ситуации последнего. Невообразимой глупостью было бы утверждать, что святой благоверный князь Александр Невский не должен был бы остановить западную экспансию в Росси, но не мень­шей глупостью была бы попытка имитировать ту же ситуацию в со­временных условиях. Картонным мечом размахивают только в теат­ре, а иного оружия у нас сегодня нет. Не вследствие нашей слабости, а по существующим историческим условиям. Долг современного чело­века — исполнить свое, особое предназначение: соотнестись с запад­ной культурной почвой и не потеряться в ней, утвердить право на свое призвание, исполнение которого крайне необходимо тому же западу. Не случайно в молитвословии, обращенном к святому благоверному князю, призывается его помощь в исполнении уникального, конкрет­ного призвания каждого человека: «Ты великое возложенное на тя служение тщательно проходил еси и нас твоею помощию пребывати коегождо, внеже призван есть, настави». Православный человек ни­чего не копирует, он исполняет данное ему Богом дело. Никакие «ис­торические аналогии» сами по себе для христианина роли не играют, ибо Бог, а не история, определяет его жизнь.

История как таковая, чистая история, с ее аналогиями и примера­ми, воспринимаемыми как руководство к действию, не более чем атеистическая выдумка.

В этой связи совершенно одиозным выглядит так называемый пат­риотизм радикалов, который они считают едва ли не главной своей заслугой и на основании которого объединяются опять-таки с так на­зываемыми «патриотическими силами», включая коммунистов. Но идеолог не может быть патриотом, так как он любит только самого себя, свою волю к власти. Все противоречия патриотизма радикалов обнаруживают себя в самом названии «Руси православной», именую­щейся «главной патриотической газетой».

Ведь если газета действительно православная, то патриотизм под­разумевается без деклараций. Каждый православный знает: «Спаси, Господи, и помилуй богохранимую страну нашу». Нельзя быть право­славным и не помнить об отечестве. Истинный патриотизм в право­славии, не истинный — вне его. Отсюда словосочетание либо бес­смысленно, либо означает прибавку к православию чуждого ему мо­мента, того самого неистинного патриотизма. «Независимость» же ещё более малопонятна. От чего независимость? От церковного свя­щенноначалия, которое «ревнители» получают тем самым право кри­тиковать. Но тогда газету нельзя назвать православной, так как ника­кого православия вне Церкви быть не может. Подобные ходы возмож­ны лишь у протестантов, и газета, стало быть, «протестантско-патрио­тическая» или нечто подобное. Такой смысловой необязательностью, очень удачно здесь себя проявившей, наполнены все «богословские» материалы этого издания.

По сходным соображениям и никакого «союза патриотов» быть не может, так как патриотизм не есть самостоятельная реальность, а только необходимое следствие определенного человеческого призва­ния. Православный священник, например, патриот потому, что он православный, потому что молится за Россию и просто по церковно­му канону не имеет права не молиться за отечество. Солдат — патриот, потому что он погибает за родину, учитель — потому что воспитывает и образовывает молодое поколение своей страны. Ни о каком патрио­тизме как таковом, чистом патриотизме речи быть не может. Патрио­тизм определяется делаемым делом. Так о каком патриотизме комму­нистического идеолога может идти речь, если все его действия на­правлены со времен Маркса и Ленина на разрушение национального государства? Коммунист-государственник — это противоречие в по­нятиях, что-то вроде «деревянного железа». Основной термин такого идеолога применительно к обществу — класс, а не государство. Поэто­му и само государство он трактует во второстепенном смысле, как средство. Оно не более чем «орудие классовой борьбы».

Кто-то захочет сказать, что нынешние коммунисты другие, но то­гда они уже не коммунисты. Коммунизм — это вполне определенная идеология, впервые сформированная в «Манифесте коммунистиче­ской партии» К. Маркса и Ф. Энгельса и не подлежащая никакой трансформации. Значит, если перед нами не «прежний коммунист», а «другой коммунист», то перед нами неизвестно кто, а от неизвестного можно ждать чего угодно. Никакой «чистый патриотизм» не спосо­бен объединить кого-либо с этим таинственным и наверняка опасным существом. Хаотическая неопределенность сознания «нового комму­ниста» ничем не лучше предельной однозначности взглядов старого.

Не следует думать, что радикализм околоцерковной общественно­сти всегда связан с псевдопатриотическим лагерем. Не менее ради­кальны и так называемые либералы, антицерковно направленная дея­тельность которых сегодня более ясна и останавливаться на них не представляется необходимым. С «ревнителями» их объединяет, не­смотря на все расхождения значков и лозунгов, все тот же нигилизм, отсутствие настоящей национально-культурной почвы.

В нашей, конкретной и исключительной исторической ситуации обращение к культуре, таким образом, необходимо как воздух; необ­ходимо, как, может быть, это ни странно звучит, именно в интересах истинного воцерковления. Настоящее образование не может быть от­несено «на потом», и тем более, православный человек не имеет права относиться к нему снисходительно. Снисходительно относиться к об­разованию может лишь тот, кто сам нуждается в снисхождении, неве­жда, слабый умом человек. Поэтому усвоение культуры, изучение культуры является органической частью возрастания человека к Церкви и в Церкви. Конечно, имеется в виду, не разрозненное и слу­чайное изложение фактов из области культуры, которое мы сегодня находим в многочисленных учебниках культурологии, издаваемых государственными ВУЗами — там, где о культуре сегодня говорят те же преподаватели-марксисты, которые вчера преподавали научный коммунизм или другие идеологические дисциплины. Такой подход настоящего отношения к культуре выработать не может. Необходимо систематическое знание о культуре, организованное и фундирован­ное именно богословскими смыслами. И такие действия, слава Богу, сегодня уже предпринимаются. Мне известен по крайней мере один состоявшийся пример: вышедший в прошлом году очень обстоятель­ный, почти на 40 печатных листов, курс лекций по теории и истории культуры петербургского автора, ректора Института богословия и философии Петра Александровича Сапронова, где церковная точка зрения на культуру не декларирована в мифически чистом виде, ото­рванном как от самой Церкви, так и от культуры, а незримо присутст­вует в реальном и глубоком исследовании предмета. Такого рода раз­работки, возможно, способны оказаться полезными и для духовных школ, о чем, естественно, должно высказать свою точку зрения свя­щенноначалие. Но, безусловно, в среде мирян и светских людей, гото­вящихся к воцерковлению, это реальное дело во многом способно обеспечить ситуацию, когда вопрос и необходимость критики ради­кальных воззрений на церковную жизнь сам собой будет снят с пове­стки дня.

Журнал «Начало» №8, 1999 г.