Моя Катынь
Герман Сунайт
Впервые Козельск я увидел в далёком уже 1993 году. Тогда мне было 6 лет.
Козельск это городок, расположенный в шести километрах от Оптиной Пустыни, место, известное во многом благодаря своей близости к прославленному монастырю, но не только.
Во время татаро-монгольского нашествия там произошла битва, когда население оказало яростное сопротивление, и город, по словам летописца, был утоплен в крови так, что река Жиздра, на которой стоит Козельск, три дня текла кровью. Именно поэтому на гербе города изображены ряды щитов и крестов. В рядах монгольских захватчиков возникла поговорка: «Злой городок, старше Москвы на годок». Действительно, основание города датируется годом раньше Москвы.
В XIX веке в городе останавливались Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Н. В. Гоголь, братья Киреевские (похоронены на территории Оптины Пустыни), философ К. Н. Леонтьев. В Козельске сохранился дом, где останавливался Н. С. Тургенев. Список имён можно продолжать дальше, все эти люди , творцы русского мира, ехали к мудрым оптинским старцам.
В наше время это довольно неухоженный город, где местное население на 50 % составляют алкоголики: яркая картина постсовдеповского безвременья.
Но в 90-е годы, когда рухнула советская диктатура, страна зашевелилась, люди находились в духовном поиске, многие примкнули к православию. Храмы и монастыри возвращали Церкви, начались восстановительные работы. После долгих лет советской духоты народ вдохнул свежего воздуха, было ощущение, что мы стояли в преддверии чего-то настоящего, и осталось только воздвигнуть упавшие камни, омыть их от пепла, земли и мха. Настроение того времени хорошо отражено в песне Юрия Шевчука «Дождь».
Вот и в Оптину Пустынь ехали, как тогда говорили: «едем спасаться». А спасаться было от чего…. Поэтому в Козельске появилось много москвичей и не только их, приехавших «спасаться». Там были и рок музыканты, и художники, и хиппи, были и писатели, в общем – разный люд. Вся эта масса «спасающихся» в итоге образовала большую, как говорили, «тусовку». Но то уже другая, впрочем, небезынтересная история.
Помню, как передали Церкви храм Николая Мир Ликийских в Козельске. До этого там была швейная фабрика.
Случилось так, что я был среди людей, которые пришли вместе со священником (отцом Валерием Клиновым) впервые в этот храм. Помню бетонные полы, разбросанные швейные машинки. Храм имел три алтаря, боковые — просто без иконостасов, а в центральном — стояла стена, на месте Царских врат была дверь с табличкой «Директор». Я заглянул: на месте престола стоял директорский стол и с зелёной обшивкой, советский, крутящийся стул. Помню свои детские мысли: странно, настоящий храм, но икон нет, и вместо алтаря «кабинет директора», это настоящий храм, и теперь так будет всегда. Нас было несколько детей и взрослых. Матушка (жена отца Валерия) сказала: «Давайте споём «херувимскую»». Спели. Кто-то сказал: «Первый раз здесь после революции молитва звучит». Никто из нас ещё не знал тогда, что мы были не первыми…
Со старшим братом, на заднем плане купол Никольского храма. 1996г.
Наша семья принимала активное участие в восстановлении храма: мама штукатурила стены на огромной высоте под сводом, отец что-то вырезал для храма из дерева, брат читал и пел на клиросе, я тоже иногда подпевал. Стали совершать молитвы. Сначала пели акафист Николе по четвергам, потом молебны и панихиды. Стояли плотно друг к другу в холодном храме на бетонном полу в зимней одежде, держа в руках акафист Николе, и радостно и громко пели: «Радуйся Нико-олае, великий чудотво-о-о-орче». Потом настелили полы, но холоду не убавилось: пространство храма огромное (во всяком случае, для ребёнка).
Помню освящение храма и первую литургию. Было ощущение, что мы творим историю, момент, который больше никогда не повторится и будет сохранен для потомков. То был день Торжества православия, 1994 год. Люди радовались.
Вспоминаю, как потом взрослые стали говорить, что на территории храма были найдены расстрелянные энкэвэдэшниками люди, что что-то обнаружили на колокольне. Говорили, что в храме во время войны содержали польских офицеров, которых потом всех убили. Так я впервые узнал про Катынь.
У меня, правда, было детское любопытство: «Покажите, где их нашли»! Ребёнку было интересно увидеть черепа.
Я не знал тогда, как повернутся все эти события, не понимал сути происходящего.
Вспомнил об этом лишь 16 лет спустя, когда стали подготавливать мероприятия с участием польского и российского правительств в Катыни. Вспомнил и тут же забыл. Мысль не удержала этих событий. Стремление осмыслить происходящее возникло лишь после катастрофы прошлого месяца, когда под Смоленском разбился самолёт с правительством Польши. Это событие до сих пор трудно оценивать, т. к. есть вещи, не поддающиеся рациональному объяснению. Но совсем недавно произошло нечто, что заставило меня мысленно собрать воедино события моей жизни.
В газете «Метро» со ссылкой на newsru я прочёл заметку со следующим содержанием: «После расшифровки черных ящиков польского Ту 154, разбившегося 10 апреля под Смоленском, стали известны многие подробности. Так, выяснилось, что бортовые самописцы зафиксировали последнюю молитву пилота перед столкновением с землёй. На вопрос, когда запись будет представлена широкой общественности, генпрокурор Польши Анджей Серемет ответил, что скоро, однако личные моменты переговоров, такие, как молитва, оглашены не будут».
Эта заметка стала для меня громом среди ясного неба. Дело в том, что, как я узнал, часть польских офицеров действительно содержалась в Козельске, в Никольском храме, и именно оттуда их увезли в Катынь, на смерть.
Как известно, поляки исконно религиозный народ, поэтому среди пленных были не только истовые христиане, но и священники, которые в тайне принимали у солдат исповедь. Выходит, что первые христиане, которые возносили молитвы Христу в этом храме после октябрьского переворота 1917-го года, были те самые польские офицеры. Весной 1940-го года солдат посадили в вагоны (железная дорога находится совсем рядом с храмом) и увезли на смерть под Смоленск, в местечко Катынь. Никольский храм опустел. Опустел, правда, ненадолго, вскоре туда пришли рабочие, которые устроили там фабрику. С тех пор молитва в храме не звучала. Лишь только зимой 1994-го года туда пришла группа взрослых и детей, которые огласили храм молитвенным пением.
Через 16 лет под Катынью происходит страшное событие: гибнет правительство Польши вместе с президентом, православным архиереем и католическим духовенством; мальчик, молившийся в 1994 году в храме, покинутом польскими офицерами, читает в газете заметку о последней молитве пилота.
В этом я вижу не просто случайность, а некую мистическую связь, связь, потому, что молитва, когда она звучит, звучит она не только здесь и сейчас, но и в вечности. Тем самым в молитве имеют возможность соприкоснуться друг с другом, как живые, так и мёртвые, ведь у Бога все живы.
Что значат все эти события, ставшие частью моей личной жизни, ещё предстоит осмыслить. Но то, что я уже знаю точно, так это то, что в этом содержится призыв ко мне. Призыв заключается в том, чтобы я помнил. Потому, что именно осмысленная память делает человека человеком.
Глядя в прошлое, можно увидеть время упущенных возможностей, когда в 90-е годы мы ещё могли что-то изменить на государственном уровне и в масштабах страны. Могли сделать слова о возрождении реальностью, а не пустым оборотом речи, которым прикрывают собственную несостоятельность. Страна пошла по пути возвращения к убогой и до боли знакомой советии, и это стратегия управляющих.
Да, возможности были упущены, но те события, которые, произошли со мной в прошлом месяце, говорят о другом: не можешь изменить мир, измени свою жизнь! И начать нужно с памяти. Ведь наша страна просто усеяна местами захоронений, расстрелов, заключений миллионов людей, безвинно убиенных и замученных советско-большевистской властью. Сколько таких мест нам неизвестных? Сколько сокрытых могил людей, зарытых бульдозерами, мы перешагнули? Недавно, посещая Левашовское мемориальное кладбище, у нас состоялась беседа с его директором, который сказал, что государство не даёт разрешения на проведение археологических раскопок на месте кладбища с целью определения количества захороненных. По его словам, на этой территории маловероятно захоронить больше 19 тысяч человек. И чтобы не было таких пустошей по всему городу, решили сделать одну. Сколько таких мест? Сколько не вымоленных и не выплаканных могил с не отпетым прахом? Россия – это не камни и березки, а люди. России не давали думать, писать, говорить, ей стреляли в затылок, её топили в реках, душили в застенках пыточных камер, она умирала от голода и тяжёлых работ в концентрационных лагерях, замерзала на лесоповале.
Карта страны превратилась в карту страданий. Таким образом, наша страна не место, где нам стоит благополучно строить своё благосостояние, нет, это пространство нашей совести. Пространство, которое взывает нас быть внимательными к жизни, своей жизни. А ведь она связана с жизнью тех, кто жил до тебя, а, следовательно, и тех, кто живёт рядом. Это и есть самосознание, то, о чём говорил Декарт: «Мыслю, следовательно, существую».
Всё это очевидные вещи, которые, наверно, поэтому и отзываются болью в душе, что не делаются явными для основного населения нашей страны. Я видел, как первого мая по Невскому проспекту несли портреты Сосо Джугашвили и Ульянова, а 9-го мая по городу развесили флаги с советской символикой. Что это, разве не самоотрицание? За злом признают бытийственный статус, оно впускается в нашу жизнь. Зло это пустота, отрицание, размытость, невнятность, серость. Вот и получается, что собственная история перестаёт быть чем-то настоящим и значимым, а становится тем, чего лучше и не касаться. Недаром на одной из ведущих радиостанций есть передача с красноречивым названием «Осторожно — история». Возникает опустошенность, отчуждённость от самих себя, которая порождает ту ненормальную жизнь, в которой мы живём. В итоге никто не является тем, кем себя заявляет: милиционер совершает преступление, врач хамит тому, кому должен облегчать боль и т. д. Всё это реалии нашей повседневной жизни, и это ненормально.
В ответ на это я слышу евангельский призыв изменить свою жизнь. Это больше, чем государственные постановления, то, что может победить пустоту – смерть, и этого будет достаточно.
Герман Сунайт