Отзывы на доклад доктора Кнехтгеса
В докладе нашего уважаемого коллеги господина Кнехтгесса меня особенно заинтересовала его попытка охарактеризовать ситуацию возможной общности между христианами и людьми, стоящими вне религии. Господин Кнехтгес совершенно справедливо говорит о необходимости выработки языка, который понимают и христиане и язычники. Об этом языке я бы и хотел сделать несколько замечаний в развитие тезисов прослушанного нами доклада.
Спор философов. Неизвестный художник
1. Прежде всего мне представляется, что сегодня на повестке дня для осмысляющих современный мир и его истоки христиан стоит вопрос о смысле секуляризации. По крайней мере, в нашей православной традиции он слишком легко и категорично оценивается как исключительно антихристианское явление. Между тем, главная проблема секуляризации, как я ее понимаю, состоит в том, что, действительно способствуя упадку веры и отторжению от Церкви множества, а со временем и большинства людей в некогда христианских странах, она в то же время и разрешила противоречия, самой Церковью неразрешенные. Так, именно секуляризация соединила человеческую свободу с равенством. Она сделала невозможными ни сословные ограничения, ни сословные привилегии. Церковь же, утверждая равенство людей перед Богом, готова была мириться с неравенством сословий. Именно секуляризация изживает язычество, с которым Церковь, в том числе и в себе самой, вынуждена была столетиями соглашаться. Наконец, секуляризация «смягчает нравы» в самой Церкви: жестокость церковных наказаний, преследование еретиков, непримиримую враждебность к другим христианским конфессиям.
2. Очень важно, что секуляризация представляла собой не только расцерковление западной культуры, но, в не меньшей мере, и ее демифологизацию. Секуляризация потому и стала возможной, что христианство и Церковь частично и поверхностно христианизировали и воцерковили Запад. Это еще вопрос: подрывала ли секуляризация веру, или же занимала те сферы, которые были оставлены верой или так и оставались не освоенными ею.
3. Когда-то, в первые века после рождества Христова, христиане жили в окружении язычников. Сегодня христианам оппонируют атеисты и агностики, так что ситуация пребывания христиан в инородной среде как будто повторяется, но с тем фундаментальным отличием, что христианство теперь хотя и не преследуется, все же сдает свои позиции. Внешне оно напоминает некоторый остаток, не поддающийся никакому растворению в секулярной культуре. Поскольку же христианство и не расширяет сферу своего бытия, и в то же время устояло, несмотря ни на какую секуляризацию, то для него насущно важно понять свой современный статут, а для секулярной культуры религия и Церковь, как неустранимые реальности, должны быть осмыслены в своей инаковости.
4. Но что значит с секулярных позиций осмыслить христианство? Это прежде всего преодолеть отношение к нему как к досекулярной реальности, осмыслить его в качестве некоего иного, как минимум, не менее реального, чем секулярный мир. Если секуляризация всерьез примет и признает христианско-секулярное «двоемирие» — это и будет означать наступление постсекулярной эпохи. Она не преодолевает сама по себе секулярности, а скорее делает ее проблематичной для самое себя.
5. Что касается христианского и церковного взгляда на секуляризацию, то, хотя он и предполагает некоторую самокритику, не она здесь выходит на передний план. Более важно для христианина увидеть в секуляризации такого рода отречение от Бога, забвение Его, которое представляет собой нечто радикально иное, чем богоборчество, принятие соблазна миром, самообожествление человека и т. п. До известного предела и в определенном отношении секуляризация представляет собой такой уход от Бога и Церкви, когда окончательно от Бога и Церкви все-таки не уйти. Секуляризация — это не столько обезбожение мира («Бог умер»), сколько пауза в отношениях между людьми и Богом. Точнее же будет сказать — отдаление, появление дистанции, когда Бог уже трудно различим, но ощущение Его присутствия сохраняется.
6. Собственно говоря, постсекулярный мир — это и есть ситуация присутствия Бога, ставшего кем-то неведомым, и это все больше дает о себе знать. Но не тем, что Бог себя открывает или человек приближается к Богу. Это чистое присутствие. Оно и создает возможность обретения общего языка христианами и теми, кто чужд реальности Церкви, о чем говорил господин Кнехтгес. Мы все-таки должны себе отдавать отчет в том, что встреча христиан с представителями секулярного мира и достижение какого-то уровня взаимопонимания — это не уступка секуляризму. Он может быть понят с христианских позиций. А вот секуляризм, готовый считаться с христианством, — он действительно меняет свою позицию. Это обстоятельство просматривается уже во введении самого термина «постсекулярность». В качестве рабочего принципа он так же возможен, как неуместно было бы говорить о «постхристианстве» применительно к религии, вере и Церкви.
П.А. Сапронов
Благодаря докладу доктора Кнехтгеса мы можем теперь более ясно представить, во-первых, как «чувствует себя» католическая церковь сегодня в Германии, во вторых, понять, чем наша собственная ситуация отличается от немецкой, и в третьих, — самое, может быть, главное — определить те области, где мы можем действовать сообща. Если начать с различий, то сразу же приходит на ум одно наше, казалось бы, преимущество. Количество христиан в России и Петербурге не сокращается, а увеличивается. Этот факт тут же истолковывается очень многими верующими как неоспоримое превосходство православных над «теряющими веру» католиками. Часто повторяется фраза, что на Западе храмы пусты, а у нас переполнены народом, если добавить к этому, что католики ещё и «еретики», а мы ни в чём не отступили от догматов, то превосходство кажется едва ли не абсолютным. И вот здесь мне хотелось бы использовать очень точный термин д-ра Кнехтгеса: «чванливая религиозность». В этом сомнительном преимуществе мы действительно сильно возвысились над немецкими католиками. Часто приходится убеждаться, что значительная часть людей, называющих себя православными христианами, совершенно лишена критической самооценки, трезвого понимания уровня своей реальной церковности. Если возможность свободно исповедовать свою веру у нас вообще появилась не более 17—18-ти лет назад, то можно представить себе, сколь неустойчивым, хаотичным является религиозное сознание многих верующих.
Но в чём совпадают многие, так это в негативной позиции по отношению к другим христианским конфессиям и «язычникам». Другое важное отличие — практическое отсутствие нецерковных людей, которых д-р Кнехтгес называет ищущими агностиками. У нас те, кто не считает себя христианами, — это в большинстве своем, вследствие многолетнего господства коммунизма, совершенно религиозно невежественные и часто агрессивно относящиеся к Церкви, в силу простой человеческой неразвитости, люди. И число их, к сожалению, тоже увеличивается. Тем самым положение у нас в этом отношении гораздо хуже, нежели в восточной части Германии.
Мысль г-на Кнехтгеса о недостаточности социологического подхода в исследовании положения и роли христиан в современном мире применительно к России приобретает особый акцент. Никакой социологический метод, — например, никакой опрос населения, — не покажет, каковым является реальное число верующих. Здесь ничего не скажут и объективные данные, например, число посетителей храмов во время богослужений или число крещений и браков, так как многие их участники не имеют никакого представления о смысле этих таинств.
То, что г-н Кнехтгес называет «наивной любовью», конечно же, присутствует в нашей церкви, но часто не выдерживает чуждых христианству привнесений или начинает соседствовать с явлениями, вере совершенно чуждыми, например, мифологическими представлениями. Поэтому так важно то, что сказал докладчик о союзе детской веры и знания, философии. Размышления не разрушают веры, а, напротив, укрепляют и проясняют её. Оттого призыв к христианам в конце доклада секуляризовать себя вовсе не содержит в себе ничего шокирующего для православного человека. Мы просто должны вдуматься в его смысл. Секуляризовать себя, в духе всего сказанного Кнехтгесом, как мне кажется, означает прояснить в ходе философствования тот факт, что секулярный мир уже присутствует в нашей душе. Ведь мы в нём живём, а это значит, что и он живёт в нас. Православный человек погружён в современный мир, но не знает, что ему делать с наукой, философией, культурой, поэтому стремится отгородиться от них или принимает их маргинальные формы, начинает сам конструировать некую свою, «православную культуру», часто представляющую некую смесь идеологии и фольклора. Но тем самым он перестаёт реально осознавать самого себя и то, что его простое присутствие в секулярном мире требует иных действий сознания.
И здесь ему более помогут Декарт, Кант или Витгенштейн. Иным путём он сам обретает лишь «чванливую религиозность» и ничем не может помочь ближнему. Доклад, тем самым, даёт возможность осознать и то, что мыслится под диалогом между верующими и «язычниками». По правде говоря, меня всегда смущали призывы к такому диалогу, уж слишком велика дистанция между его предполагаемыми участниками. Однако теперь стало более ясным, что такой диалог надо мыслить более основательно. Этот диалог означает не вызов христианином язычника на диспут, который даст им случай поупражняться в риторике и скорее всего закончится ничем. Диалог означает для христианина прежде всего встречу с секулярным миром в себе самом, в своей душе, осознание собственной секулярности, не противоречащей, тем не менее, вере. И тогда проясняется, что многие элементы секулярной культуры имеют христианские начала и нужно просто освоить язык этого мира, например, философию, чтобы религиозные смыслы стали хотя бы отчасти внятны тем, кто пребывает в нём без остатка. И не столь важно, услышит нас язычник сразу или нет или не услышит сейчас вовсе. Главное — выполнить хотя бы одно условие: услышать, осознать самих себя и создать почву для какого-либо понимания вообще. Если среди верующих образуется достаточно широкий круг людей, которым интересна такая работа, то агностики будут вынуждены отказаться от многих поверхностных представлений или почувствовать, что многое из того, чем они занимаются в области культуры или социальных вопросов, генетически связано с Церковью.
Но даже если такого ощущения и не возникнет, то, по крайней мере, честные «язычники» должны будут признать, что их позиция — это всего лишь один из возможных взглядов на мир и что с «соседствующими» взглядами надо считаться серьёзно. Ведь клеймо «ненаучности» по отношению к религии уже перестанет по-настоящему о чём-то свидетельствовать и скомпрометирует скорее того, кто им пользуется.
Здесь метафизическая проблематика вновь, но теперь уже органически перетекает в социологическую, в вопрос о способности взаимодействия между различными людьми и сообществами. Для России, где общество сегодня почти не структурировано вследствие посткоммунистической деструкции сознания, эта тема особенно важна. Должен появиться «кто-то», способный сообщаться с «кем-то», то есть строить человеческое взаимодействие выше уровня простых инстинктов, как это происходит сейчас. Речь, по существу, идёт о восстановлении личностного существования. Поэтому не только очень важные вещи, высказанные в докладе, но сам факт его обсуждения, само событие встречи с д-ром Кнехтгесом, как личностное событие, есть важный шаг в этом направлении. Германия, преодолевшая фашизм, содействует нам в преодолении большевизма. Это преодоление не может произойти в результате простого усвоения каких-то «демократических стереотипов», на что надеются сегодня очень многие, не слишком стремящиеся к трезвой оценке ситуации, люди в России. Требуется настоящая духовная работа, направлению которой и был посвящён доклад д-ра Кнехтгеса.
О.Е. Иванов
Журнал «Начало» №13, 2003-2004 г.