Платон, Аристотель и школьное обществознание

Один из наших современников предложил относиться к обществу как к «агентству по предоставлению услуг безопасности и правосудия в обмен на честно выплачиваемые налоги»^[1]. Наверное, такой взгляд возможен. И налоги суть опосредованное участие сограждан в поддержке функционирования многочисленных социальных институтов, и чувство безопасности очень желанно, и надежда на справедливый суд — это то, в чем нуждается каждый, живя в сообществе себе подобных. Но если начинающему вглядываться в жизнь юному гражданину (т.е. школьнику) выстраивать образовательную программу по обществознанию, опираясь на такой прагматический холодный взгляд на государство и общество, то будет упущено что-то очень важное. Что именно считать важным и как к нему подобраться — разговор в настоящей заметке. Речь пойдет об опыте выстраивания курса обществознания, который прочно обосновался и широко разросся в школьных учебных программах.

Ряды магазинных полок с учебниками по обществознанию для 5–10 классов заставлены книгами, жанр которых с ходу и не определить. В том смысле, что учебниками они являются по названию, а не по сути. Согласитесь — учебник по гуманитарному предмету должен читаться как связный текст, где явления (события) представлены в некотором развивающемся логическом движении от исходной его точки до существа и сердцевины. Движение это может осуществляться в двух измерениях: понятийном и историческом.

Упаси, Боже, под понятийным подразумевать тот пугающий поток дефиниций, которыми заполнены почти все учебники и пособия. Обилие терминов, данных вне всякого контекста, пестрота и многотемность не оставляют никаких надежд на то, что перед школьником возникнет более-менее ясная картина жизни, скрывающаяся за названием «обществознание». Между тем, учебники изо всех сил стараются охватить все, что как-то описывает мир социальных отношений. Здесь и основы правоведения, и политология, этика, культурология и даже религиоведение, а также трудовое законодательство и экономический ликбез. Но поскольку всего невероятно много, темы ужимаются до перечисления рядоположенных категорий без всякого их разворачивания.^[2] Невольно возникает вопрос: а почему бы не «отпустить» различные устоявшиеся области знания в отдельные школьные предметы, озаботившись их смысловой стыковкой? Видимо, потому что ставка на дефиниции превращает учебник в перечисление утверждений о том, что то-то и то-то называется так-то и сторонники этого были такие-то, а противники — эдакие, а что может проще? Такая лапидарность ведет к «энциклопедизму», при котором кратко упоминаемые слова образуют некоторую внешнюю совокупность, а не погружают читателя (школьника) в глубь явления.

Историческое измерение в преподавании не собственно исторического материала предполагает вглядывание в изучаемую реальность с момента, когда о ней заговорили современники, и ничего лучшего здесь не придумать, как дать возможность ученику соприкоснуться с текстами тех эпох, благо об обществе и государстве размышляли великие умы.

Почему-то очень живуче мнение, что наиболее точное представление об обществе дано нам, ныне живущим, а все предшествовавшие — зачаток, незрелость, прорастающее зерно. А ведь первыми об обществе и отношениях в нем, о власти, государстве заговорили мыслители, чьи доктрины все еще составляют основу современной науки. Я говорю о Платоне и Аристотеле. Чтение «политических» работ этих великих греков может дать школьникам бесценный опыт исторического мышления, избавляющего от близорукого осовременивания в понимании общественной жизни и истоках ее существования.

Итак, если бы школа предоставила такую возможность учителю — прочитать с учениками платоновское «Государство», и аристотелевскую «Политику», то учащихся должна была бы поразить мысль о том, какие философские вопросы о смысле государства, о принципах его организации, о критериях отбора правителей, о механизмах правления, — т.е. всего того, что входит в объем понятия власти и общества, ставились так остро и рассматривались так глубоко. Маленькая, политически раздробленная Греция подарила миру целый словарь понятий, описывающих взаимоотношения в государстве (и обществе), понятий, которыми пользуется наука «обществознание».

Как бы ни строился курс преподавания, в обязательном порядке речь в нем должна вестись, как минимум, о 7 понятиях: государство — общество — власть — правитель — формы правления — гражданин (подданный) — социальные институты. Все остальные понятия, описывающие отношения между этими центральными, будут служить расширению и детализации темы. В «Государстве» Платона идет поиск модели идеального государственного устройства, идеальность которого заключалась бы в справедливости. О, искомый утраченный (или еще не достигнутый) идеал! Платон строит свое государство, возвращаясь к тому неиспорченному началу, когда все так и было: просто, логично, жестко и справедливо. Этот же ход — возвращение к «райскому началу» — будет долго будоражить мыслителей от древнеримских авторов до руссоистов. Впрочем, как и прямо противоположная позиция, отталкивающаяся от мысли об избавлении от изначально злого в природе человека в государственном объединении с себе подобными.

Чтобы государство соответствовало замыслу о самом себе, оно должно быть справедливым (упование, существующее поныне). Перебирая известные греческому миру типы государственных устройств — аристократию, тимократию, олигархию, демократию и тиранию, показывая механизмы перетекания их одно в другое, Платон ищет конструкцию, которая была бы свободной от изъянов, сопровождающих все возможные формы правления. Ему важно установление меры между властью одного и правлением многих. Монархия — неумеренная власть, демократия — неумеренная свобода. Неумеренность того и другого приводит к вырождению и разрушению их смысла. Тема идеального государственного устройства переформулируется в тему идеального правителя: принцип справедливости будет достигнут через установление некоего подобия меритократии: всякий человек должен быть оценен по его достоинствам, и ему следует занимать место на социальной вертикали (мыслится только вертикальное устройство мира) согласно своим врожденным и благоприобретенным способностям. Справедливость — это воздаяние должного, ибо уже при рождении люди не равны. Ну, как разнятся между собой железо, серебро и золото — каждому своя цена и свое применение.

И горе всем, если металлы, т.е. людские слои, начнут произвольно перемешиваться. Значит, нужен некий центр, общее, которому подчинится все остальное, частичное. Так утверждается первенствование государства над своими согражданами. Правда, это будут граждане в совсем особом смысле. Идеальное платоновское государство жестко структурировано, подчиняя все его части единому целому, ибо это альфа и омега достижения справедливости, она же всеобщее благо. Только так возможно, чтобы цели государства (общего) и гражданина (единичного) совпадали в обретении справедливого устройства общежительства.

Путь достижения благого состояния у Платона расписан очень подробно. В самом его начале правитель должен зорко отслеживать среди нарождающегося поколения претендентов на то или иное место в государстве. Таких мест, точнее, сфер, всего три. Для самых никудышних (с точки зрения участия в совместных усилиях по устроению справедливого общества) — физический труд, то есть, мысля современными категориями — вытеснение их на периферию жизни (в сельское хозяйство, ремесло и т.п.). Для сильных, физически выносливых — путь в стражи (так сказать, в силовые структуры). Ну, а для тех, кто подает подлинные надежды на то, что пройдя все ступени по лестнице освоения мусических и гимнасических искусств, достигнет мудрости, чтобы «познать» эйдос блага и справедливости, следует к пятидесяти годам приготовить к поприщу правителя — философа.

Показывая школьнику эту платоновскую конструкцию идеального справедливого государства, можно говорить о том, что тема общественного устроения одновременно мыслилась и как тема организации власти. Полисный миропорядок, когда все «цари» и каждый (гражданин) является соправителем, будучи для всех ментально неоспоримым, на практике колебался от режима тирании до анархии. Для Платона идеальное государственное устройство это то, которое устойчиво и соответствует самым ясным и прагматичным критериям: благо воплотится тогда, когда все в общественном организме подчинится уму наимудрейшего философа, который в своем мудром делании подотчетен Единому, предназначение всех остальных в государстве — строго выполнять им предписанное. Платон на языке античной философии проговаривает тот императив властителю, который сформулировала и христианская мысль, определяя роль и место христианского монарха. На основе совсем другого посыла в платоновском правителе-философе предчувствуется тот объем подотчетности высшему, та ответственность монарха перед Богом, мысль о которой пронизывает всю европейскую христианскую мысль.

Когда в XX веке на Россию обрушилась катастрофа революционного переустройства мира, критики коммунизма вдруг указали на Платона как на вдохновителя и первооткрывателя этой утопии. В его «Государстве» и более поздних «Законах» стали вычитывать смыслы, в платоновской схематике имевшие совсем иное значение. Попробуем сопоставить исходные интенции платоновской утопии и коммунистической. Проектируя будущее, Платон весь повернут назад, к «Золотому веку», именно его реинкарнация лежит в замысле об идеальном государстве. Для Платона безусловное благо в обретении покоя, устойчивости.

Коммунизм же одержим идеей прогрессизма: все, что в будущем, обещает лучшее и наилучшее. Далее, для Платона некая иерархия человеческого материала неотменима. Значит — от каждого по способностям, но и каждому по справедливости ради нее же. У коммунистов тоже от каждого по способностям, но, во имя равенства, каждому — по потребностям. То есть справедливость для последних — в безусловном равенстве, ибо все равны. Причем равенство мыслилось не как равенство условий существования свободных людей, а как уравнивание потребления. Для Платона же исходное человеческое неравенство будет примирено через социализацию и системы воспитания, которые все расставят по своим местам. Жизнь в идеальном государстве Платона — это постоянный труд, выучка, аскетизм даже. Для коммунизма же, где будущее должно полностью освободиться от прошлого, должна наступить и свобода от труда. Основной ценностью будет обладать досуг — гедонистический идеал комфорта, удобства, барства долго угнетаемых («хотим жить, как они!»). Как далек так понимаемый досуг от аристотелевского его наполнения! Коммунистическое идеальное государство предстает эдаким человеческим раем с верой в безмятежное благополучие человеческой жизни, где не будет тяжкого труда.

И все-таки есть у Платона темы, где его мысль извратила свой путь. Показывая, что только через принуждение властью можно сблизить миры умопостигаемый (идеальный) и видимый, истово ведя философа на вершину власти, предъявляя ему самые высокие требования, Платон оставит последующим читателям несколько прорех. «Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан — для пользы своего государства. Но всем остальным к ней нельзя прибегать»^[3], — читаем мы в «Государстве». Царственная ложь? Ради пользы всех благородный обман? Или еще — непоощрение «смешанных» браков между «носителями» «благородных и низменных металлов», об исключении из высших слоев носителей любых примесей. Для Платона это опасный путь к смешению как злу. Додумывая дальше — к утрате чистопородности, еще дальше — к евгеническим опытам. Девятнадцать с половиной веков христианства не отшибли охоту к выведению кристально чистой породы людей, опыт которого закончился для его участников страшной катастрофой.

Еще «вечнозеленая» тема, не обойденная Платоном — соотношение целого (государства) и единичного (гражданина), она есть во всех учебниках. Для Платона несомненное первенствование интересов государства вытекает из понимания его природы как усложненного и умноженного человеческого организма. Значит, и цель у гражданина и государства одна — достижение общего блага и гармонии частей, а целое всегда важнее частного. «Все, что возникло, возникает ради всего в целом… бытие это возникает не ради тебя, а, наоборот, ты — ради него. Ведь любой… делает все ради целого, а не целое — ради частей»^[4]. В «Законах» описание быта множества людей как соотнесенных с общей установкой частей единого целого приобретает уже характер кошмара. Платон в своем стремлении прописать то, как небо должно спуститься на землю, абсолютно подчинив мир вещей миру идей, не смущается уж полным неправдоподобием своих упований. Но, опять-таки, пройдет более двух тысяч лет, и многомиллионные страны с захватывающим или скромным историческим прошлым в самом прямом смысле «припомнят» утопические размышления великого грека и опробуют их на своем опыте. И осуществят этот псевдоанамнесис с точностью до наоборот, при господстве настроений над добродетелями и мнений над истиной, то есть так, как описывал Платон самый худший для него тиранический способ управления.

Конечно, это не все темы, с каким в курсе обществознания можно встретить школьника, читая Платона. Мне хотелось лишь очередной раз показать, как бытийственны и историчны те вопросы, которые ставила перед собой греческая мысль.

Не менее полезно и увлекательно знакомство школьников с аристотелевской «Политикой». Если Платон искал покоя, устойчивости, то «практикующему» философу Аристотелю нужно было преобразовать уже имеющиеся государственные устройства, исследуя обстоятельства их существования, и он создавал более гибкую конструкцию. Гибкую в том смысле, что лучшим для него является тот строй, который «возможен при данных обстоятельствах и такой, который всего легче может быть осуществлен во всех государствах»^[5]. Предвосхищая национальное своеобразие политических режимов наших дней, Аристотель словно обращается к мировым политикам с увещеванием не стремиться насаждать «правильное устройство» там, где к тому нет никаких предпосылок. «Теперь некоторые думают, что существует всего-навсего один вид демократии, один вид олигархии, это не так. Не следует забывать о различии видов государственного устройства, об их числе и числе их сочетаний. Законы следует издавать, применяясь к данному государственному строю»^[6].

Для Аристотеля государство — явление не природное. Возникая как итог усложняющихся отношений (общений) между все расширяющимися кругами людей, оно, государство, и человека определяет в его высшей осуществленности и воплощенности как существо политическое. «Государство есть общение подобных друг другу людей ради достижения возможно лучшей жизни»^[7]. Именно в общении как государстве достигается завершение «замысла о человеке». Государство мыслится как предельно дружественное образование, все члены которого преисполнены высоким чувством filia, дружбы. «Дышать» такая конструкция может только при том, что все ее граждане получили воспитание, тождественное тому политическому строю, который определяет жизнь государства.

Следуя за Платоном в постановке вопроса о поиске модели идеального государства, Аристотель опирается на реально существующие в его ойкумене политические устройства. Он называет основные из них: это четырех видов олигархия и пяти оттенков демократия. Высший тип олигархии — аристократия, где правят безусловно лучшие с точки зрения добродетели мужи. Наиболее приемлемая из демократий та, где равенство всех, и все попеременно участвуют в управлении. Но лучшая из лучших — полития — смешение (так отвергаемое Платоном) олигархии и демократии, богатства и свободы, с обязательным сочетанием добродетельности тех, кто олицетворяет олигархию или демократию. Смешение должно осуществиться так, чтобы и тот и другой смешивающиеся строи могли быть названы и демократией, и олигархией. Тогда это — прекрасное смешение, заключающееся в серединности. И критерий прекрасного строя в том, чтобы все слои населения не желали никакого другого строя, кроме существующего. Стремиться следует к тому, чтобы традиционное распадение общества на очень состоятельных, средних и неимущих максимально избавлялось от крайностей. Полития — для обыкновенного среднего человека. И средний достаток — лучше всего, при его наличии легче повиноваться доводам разума. В этом контексте демократическое устройство открывает перспективу для различных политических комбинаций. И тема блага у Аристотеля переводится в разряд эмпирически данных категорий, становится доступной для воплощения серединным человеком^[8]. Через две с лишком тысячи лет в этом аристотелевском ходе провидится очень близкий современному человеку праобраз: государство для того среднего класса, на который оно, государство, может опереться, и наоборот, предполагает тот строй и форму правления, где средний класс ощущает себя солью земли. Именно праобраз, так как меняющийся мир вообще никогда не допускает простого калькирования предшествующих образов или событий. И тем не менее. Для школьника это дополнительная демонстрация того, что разбираться с современными реалиями надо, прислушиваясь к тем, кто первый о них заговорил.

Тема срединного человека у Аристотеля прописывается только в контексте его гражданственности. Современный нам средний класс — это упитанная прослойка между супербогатыми и малоимущими. Менее всего в разговоре о среднем классе звучит мотив его гражданской тяжеловесности. На передний план выходят показатели материального благополучия, сходства в оценке условий труда, доля и распространенность этих людей в общей структуре общества, равная доступность разного рода благ, примерно схожий менталитет и т.п. Гражданственный их вес не обсуждается в силу существующей конвенции о том, что средний класс — это явление демократических режимов и благополучное существование среднего класса есть залог стабильности и процветания общества в целом. У Аристотеля же речь не совсем об этом. Его серединный человек, составляющий в политии квалифицированное большинство, обязательно тот, кто тождествен обладателю добродетели государственного мужа. Гражданин — это человек, причастный и к подчинению, и к властвованию. «При наилучшем виде государственного устройства гражданином оказывается тот, кто способен и желает подчиняться и властвовать, имея в виду жизнь, согласную с требованиями добродетели»^[9]. Попеременно властвовать и быть подвластным — это признание всех равными. В том смысле, что, по Аристотелю, с точки зрения олигархии и демократии справедливостью признается равенство для равных. Ведь для чего люди объединились в государство? Не ради того, чтобы просто жить, но жить счастливо. И не ради заключения союза против кого-то, и не ради взаимного торгового обмена и услуг, а для совершенного, самодовлеющего существования, для попечения о соблюдении благозакония, для заботы о добродетели своих граждан. Государственное устройство суть порядок государственного управления. Полития, правильное государственное устройство — это такое образование, где верховная власть правит, руководствуясь общественной пользой.

Пожелав в качестве идеального государства политию, Аристотель отходит от платоновской жесткой конструкции в разработке вопроса, кто должен править. У него есть весьма примечательные рассуждения в том духе, что не для всякого народа возможно установить правление, где лучшее меньшинство (аристократия) и эгалитаристски настроенное большинство смогут составить государственное устройство как общение, filia.

И он начинает допускать в своих проектах комбинации, далеко уводящие от идеально-типической модели. Критерием допустимости назначается некий усредненный набор пожеланий, который достижим а) для каждого из налично существующих государств; б) для каждого налично существующего индивида. Не то чтобы снижается планка, скорее, шире распахиваются ворота для стремящихся учредить у себя политию (в наши дни искаженный отзвук этих допущений мы слышим в концепции «суверенной», читай — доморощенной, демократии).

Симпатизируя аристократическому типу устройства, почтительно принимая олигархию, к демократии Аристотель относился как к реальности, не считаться с которой никак нельзя. Потому что в ней в идеале наиболее полно реализовывалась власть политическая как власть государственного мужа над равными и свободными (власть над рабами, господская власть, мыслится в другом измерении по отношению к власти над свободными). Ибо в идее государства как общения лежит представление древнего грека о том, что только общаясь с себе подобными, равными, свободнорожденными гражданами, можно и постичь, и вкусить и породить нечто подлинное в жизни, смысл ее.

И власть у Аристотеля должна формироваться не из самых-самых (благородных, богатых), а из тех, кто более всего радеет о государственном общении. Так кто, все-таки, должен властвовать — еще раз задается вопросом Аристотель, — лучший? Порядочный? Дельный? Народные массы? Да, им, большинству^[10], отдает властные полномочия Аристотель, руководствуясь тем, что можно сравнить с пользой от складчины, или, как более привычно выражаться ныне, системным взглядом (больше людей — больше умов, взглядов, решений). Сказав так, Аристотель, совсем как современные нам сторонники демократии, начинает перебирать все pro и contra этого выбора: и опасности суждений профанами, и то, что большинство будет подавлять выдающихся, и что законы будут создаваться и функционировать с выгодой не столько лучших, сколько большинства… И все же, «толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был»^[11]. В том смысле, что народ всегда прав. Правда, толпа-то — это свободнорожденные, ни в чем не поступающие вопреки закону!

Радеющий о распространении лучших государственных устройств, Аристотель не обходит тему государственных переворотов. Они у него подразделяются на три класса. Первый — посягательство на существующее государственное устройство; второй — притязания на власть как таковую; третий — благие намерения — улучшить, видоизменить существующий строй.

По мнению философа, возмущения в государстве возникают большей частью по поводу равенства, что очередной раз подтверждает устойчивость и стабильность именно демократических устройств. С зоркостью, не утратившей остроты по сию пору, Аристотель показывает, какие превентивные меры помогут справляться с мятежными ситуациями. А. — надо быть в курсе настроений масс. В. — Выявлять и прогнозировать, по поводу чего могут быть возмущения. С. — Знать, с чего все, как правило, начинается (с насилия, обмана, принуждения). И дает перечень полуторадесятка возможных источников недовольства в государстве. Свести их можно к 4-м основным: распри и подсиживания во властных структурах, «злокачественное» разрастание интересов какой-либо группы населения или стоящих у власти, небрежение к сложившимся порядкам и закону и, последнее, разноплеменность и пестрота населения и территорий, объединенных в государство.

Чтобы государство как можно долее было избавлено от таких потрясений и испытаний, граждане в нем должны получить (пройти) «тождественное» воспитание, в смысле — соответствующее «характеру» государственного строя. «Все прирожденные способности человека, всякое практическое применение их для соответствующей каждой из них работы нуждаются в предварительном воспитании и предварительном приноравливании»^[12]. А, значит, воспитание должно быть заботой государственной, а не делом частной инициативы. И не прав тот, кто пожелает увидеть в этом начаток тоталитаризма. Совсем не это имел в виду философ, критиковавший законодательства многих эллинских государств, отмеченных печатью односторонности и утилитаризма. Аристотель был убежден, что воспитание граждан только для полезного недостаточно и ограниченно, особенно, если речь идет о так желаемом невоенном, мирном времени. Ибо обстановка мира предъявляет к людям более масштабные и разносторонние требования. Поэтому тема «высокого досуга», способности к утонченному и наполненному времяпровождению приобретала поистине государственное значение! Но не о стремлении в духе марксизма избавиться от тяжелого труда идет здесь речь. А об утверждении самоцельности и самоценности занятия человека тем, что и тогда, и поныне мы признаем прекрасным.

Даже такое беглое пролистывание «политических» трудов двух великих греков демонстрирует, что для школьников начала XXI века эти тексты будут звучать остро, ибо нельзя не удивиться, что формы, в которых отливалась вся последующая политическая мысль, были с таким совершенством созданы два с лишним тысячелетия назад.

Если прочертить путь, по которому шла ученая европейская мысль, так или иначе проговаривая темы государства-властителя-гражданина, их взаимоотношений, то благодаря урокам обществознания школьники должны узнать о «Государстве» Цицерона, «Государе» Макиавелли, «Левиафане» Гоббса, «Общественном договоре» Руссо, о теориях Маркса, учениях позитивистов, взглядах русских мыслителей, почитать «Восстание масс» Хосе Ортеги-и-Гассета. Перечень, ясное дело, далеко не полон, но в качестве опорных точек в развитии обществознания эти имена и работы могут дать самое существо того, на что ориентирован школьный предмет. Посмею предположить, что всех этих авторов единит то, что эти их работы писались в очевидно переломные исторические моменты, когда надо было определяться не только в том, что происходит вокруг, но и моделировать уходящие и грядущие общественные отношения. В этих розысканиях эпоха запечатлевалась и как конкретно-историческая рефлексия, и как некое идеально-типическое упование: случись так, а не эдак, и не произошла бы катастрофа. И еще там хранится и переосмысляется опыт предшественников, на которых опираются и с которыми спорят.

К их числу относится Марк Туллий Цицерон. Говоря о природе государства, Цицерон выводил его из врожденного стремления человека к общению, полагая, что в основе государственной жизни лежала патримониальная идея: государственность и собственность изначально связаны друг с другом и охрана собственности есть одна из причин установления государства. Собственность возникает из того, что от природы было общим, следовательно, она явление не природное и не естественное, и поэтому должна охраняться правом (так появляется в преподавании следующее понятие и версия его возникновения).

Все рассуждения Цицерона о происхождении государства направлены на доказательство исторической миссии Рима: Рим вечная и бессмертная величина, которая, безусловно, переживет каждую отдельную личность.

В отличие от Греции, Рим не знал утопий. Предшественник Цицерона Полибий скажет, что именно благодаря своему государственному устройству римляне покорили весь обитаемый мир.^[13] А опирался этот строй на три кита: консулов (вариант выборной монархии), сенат («первые люди», аристократы), плюс комиции (народно-демократическое образование) — которые умеряют, контролируют, уравновешивают друг друга.

Поскольку речь ведется о Римской республике, где res public суть достояние народа, то Цицерон устами героя своего диалога, Сципиона Нурсийского, приводит аргументы в защиту такого сочетания.^[14] Ибо при царской власти — какое же «народное достояние»? При оптиматах (аристократах) — народ находится в состоянии, близком к рабству. При демократии — нарушение справедливости, так как не соблюдается «градация по достоинству». А если их сочетать — то утвердится великое равенство (не в имущественном отношении, а правовом). Это раз. Во-вторых, такая триада устойчива, ибо смешанным формам просто не во что перерождаться. И, третье, поскольку в этом системе заложена градация всех по их достоинствам — здесь осуществляется идея справедливости.

Рим действительно оказался вечен: доныне праобраз его живет в странах всего мира. Англия: королева, палата лордов, палата общин; схожие образы власти в Испании, Голландии, Бельгии, Швеции, Норвегии, Дании. В том или ином виде римскую модель используют и парламентские и президентские республики.

Также римский мир выстроил длинную шкалу того, что сам назвал гражданскими добродетелями. Получая высокое звание римского гражданина, его обладатель должен был соотноситься с таким достоинствами как мужественность, справедливость, верность долгу, клятве, предкам, стремление к согласию в государстве, стяжание почета и благодарности сограждан и любовь к свободе. Именно у римлян появляется это «сладкое слово свобода». Наполнено оно было смыслами как конкретно-историческими, так и непреходящими. Последние, запечатлевшиеся в душе европейского человека, и доныне составляют принципы свободного общества: равенство всех перед законом, гарантированное властью народных трибунов (читай — демократически избранных представителей народа), ограничение господства интересов олигархов; право апелляции к народному собранию (т.е. общественному мнению).

Такое духоподъемное приравнивание наличного политического состояния к идеально-мыслимому государственному устройству, обожествление Рима, омрачалось периодическими потрясениями. Снова звучит тема поиска равновесия в государственном (он же общественный) организме между частями, его образующими. На века будет заявлено, что все беды начинаются с упадка нравов, с забвения обычая предков, с отходом от старых добрых обычаев (школьникам можно дать прочитать «о заговоре Катилины» или письма Цицерона Юлию Цезарю 50-го и 46-го гг.) Для римлянина «золотой век» ассоциировался не столько с правовыми установлениями, сколько с незыблемыми нравами предков. Этот миф породил массу упований на нравственные реформы. И как, однако же, совсем не устарели цицероновы обвинения в непомерном корыстолюбии и честолюбии римских властителей, когда верхушка, нобилитет, становится кликой, своими действиями устанавливающими тираническую форму правления (ибо тиран, следуя своим страстям, становится их рабом). И Цицерон указывает спасительный выход: «надо … учреждать суды … обуздывать низкие страсти, заботиться о будущих поколениях и связывать все то, что уже распалось, суровыми законами»^[15].

Цицерон начинает собой длинный ряд мыслителей, связывавших неустроение в государстве с искушениями богатства. Для него незыблемо древнеримское «древний уклад и мужи — вот римской державы опора». И взгляд его обращается к правителям. В качестве образца для подражания он предъявит себя, провозглашая идею согласия и единения: «Я выполнил свои обязанности консула, ничего не совершив без совета сената, ничего — без одобрения римского народа, на рострах всегда защищая курию, в сенате — народ, объединяя народ с первенствовавшими людьми, всадническое сословие — с сенатом»^[16]. Идеальный политик для Цицерона — это идеально ведущий себя гражданин. К слову, для римлян невозможно было помыслить: хороший человек, но плохой политик. И еще: римляне требовали от своих лучших бесконечного числа добродетелей! Эта тема — нравственного кодекса человека и гражданина — будет все последующие века присутствовать в трактатах и сочинениях об обществе и государстве.

Вчитываясь в тексты так далеко отстоящего времени, школьник не только погружается в ход мысли автора, но и познает те механизмы мышления, которые неостановимо работают до нашего времени. Костяк этого механизма — вопрошания и ответы, которые переходят из поколения в поколение. Античность в лице Платона и Аристотеля исследовала природу государства в поиске идеальной формы правления. Вызовы времени решались в парадигмах платонизма и аристотелизма, задав два пути в понимании и построении государства: идеальное (справедливое) государство следует отстраивать по строго определенному замыслу и идеальное государство должно вырастать из наличного материала (человеческого, экономического и проч.), которое существует здесь и теперь. И в том, и в другом случаях — приоритет общего, то есть государства как надындивидуального целого.

Идея Рима как прообраза будущих европейских империй, включая российскую, выстраивается по пути утверждения вечности имперского устроения: есть, было и будет. А значит, и населяют империю в идее те, кто, являясь носителем максимального числа достоинств и добродетелей, готовы вместить в себя (и подчинить себе) все и вся.

Утверждение христианства в правление императора Константина Великого навсегда поставит перед человеком вопрос о совмещении в себе доблести гражданина государства-града земного и добродетели служения граду Небесному: как субординировать максимы римского гражданства и нравственные императивы христианина, особенно если это касается властителя? (Во II веке Тертуллиан резко обозначит черту между ними: «Ничто нам так не чуждо, как общественные дела». Тема идеального гражданина трансформировалась в тему благочестивого христианина).

Предложенная константинопольским патриархом Фотием концепция симфонического сосуществования государства и Церкви очень по-разному воплощалась в дальнейшей истории. Дожила такая постановка вопроса и до современной России. Конечно, возникнув как некое идеально-типическое построение, концепция симфонического сосуществования в самом главном очертила тот круг регламентов, которые делают сосуществования этих двух институтов по крайней мере непротиворечивым.

Византийский опыт утверждения христианства дает возможность именно в предмете обществознания показать суть отношений Церкви и государства, не переходя границы предмета, когда разговор начинается на языке богословия.

Я ограничилась началом в долгом пути познания общества. Знакомство школьников с ключевыми текстами продуктивнее всего осуществлять в старших, 9–11 классах. 60–90 часов учебного времени достаточно, чтобы помимо названных мной авторов предложить учащимся прочитать «Государя» Николо Макиавелли — об образе власти глазами гражданина теряющей политическую стабильность небольшой Флорентийской республики: как следует предпринимать все, чтобы удержаться у власти. «Макиавеллизм» войдет в историю как имя нарицательное. Откуда пошло «человек человеку волк» и как только государство способно удерживать человечество от этого врожденного его состояния — это чтение Томаса Гоббса — «Левиафан. Или материя, форма и власть государства церковного и гражданского».

«Левиафан» — замечательный опыт десакрализации государства при одновременном наделении его спасительной ролью в обеспечении стабильности в человеческом сообществе. От десакрализации к романтизации государства: это уже Жан-Жак Руссо — «Об общественном договоре» и «Способствовало ли развитие наук и искусств порче нравов?» Для него человек по природе добр и благ, а государство — это инструмент утверждения власти вероломных и жадных, и оно должно быть преобразовано (сначала — уничтожено, затем — выстроено новое). Школьнику надо показать, как руссоизм подточил великую французскую монархию и заразил русский дух. Избавляться от губительных революционных иллюзий русский ум начинает в трудах С.Л. Франка, Н.А. Бердяева и всей плеяды русских философов XX века. Трезвый взгляд на расколовший русское общество вопрос о собственности можно найти у И.А. Ильина, чью совсем небольшую работу «О частной собственности» вполне по силам разобрать с учителем на уроке.

И самое последнее. Скверно, когда школьные предметы используются, пусть в завуалированном виде, для идеологической обработки юных душ. Самым уязвимым с этой точки зрения является, как нетрудно догадаться, именно обществознание, в этом можно убедиться, заглянув в главы некоторых учебников (отпечатанных на глянцевой бумаге), говорящих о геополитических проблемах современности. Это недопустимо. Ученик должен научиться понимать явление, узнав как его исследовали великие мыслители. И требуется очень сдержанный, образованный преподаватель, чтобы комментировать события, относящиеся скорее к политологии, нежели к обществознанию.

Журнал «Начало» №20, 2009 г.

---

^[1] Аузан А. Новая газета, № 43 от 18.06.09. С. 10.

^[2] См., например, Краюшкина С.В. «Обществознание. Краткий курс», изданный вторым изданием, тиражом 200 тысяч экземпляров издательством «Экзамен», М., 2009.

^[3]  Платон. Государство. Кн. III, 389 с.

^[4]  Там же.

^[5]  Аристотель. Политика. Кн. IV, 1288, 35–40.

^[6]  Там же. 1289, 15–20.

^[7]  Там же. Кн. VII, 1328а-35.

^[8]  Там же. Кн. IV, 1295–1297.

^[9]   Там же. 1286а.

^[10]  Там же. 1286а

^[11] Там же. Кн. V.

^[12] Там же.

^[13] Полибий. История. VI, 1.3.

^[14] Цицерон. О государстве. I, 43–45, II, 41.

^[15] Цицерон. По поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла, VIII, 23–24.

^[16] Цицерон. Речь против Писона. III, 7.