Путь к покаянию. Простое и сложное в православии

Я не психолог, а высший реалист» — сказал о себе Ф.М. Достоевский в своем «Дневнике писателя». Может ли человек узреть во всей полноте реальность, коли психика одноканальна, как утверждают те же психологи старой советской школы, впрочем, и поныне весьма здравствующие? Что человек знает о реальности, в которую сам же и погружен, и как уйти от односторонности в описании оной?

Но некая односторонность всегда будет присуща, поскольку «каждый живет в своей реальности», и как можно утвердить какую—то одну, единую для всех? И по более скромным вопросам нет единства мнений и тем более единства знаний. Реальность — может, это и есть Истина? А раз так, то это и есть Христос. Но знание о Христе до каждой личности человеческой доходит разно, и не всегда становится знанием Христа, в силу множества «переменных», как то: как (и что) говорят о Христе в данной культуре, в данном доме, и что за человек говорит, и говорит ли вообще, и т.д. и т.п. В настоящее время мы живем в пепле и развалинах последнего Православного царства, и искажение восприятия света духовных истин и Главного Источника Истины — масштаб имеет небывалый. Теперь безбожие переместилось из государственной идеологии непосредственно в сердца, и как только не стало верующих в Личность, не стало личностей, и народ необходимо превратился в народную массу, т.е. в толпу.

Фрагмент картины Рембрандта «Возвращение блудного сына.» ок. 1666—1669

Благовестие звучит абсурдом и безумием в среде общества потребителей (NEW эллины и NEW иудеи), и смыть эту скверну может только некое глобально-катастрофическое событие. Серость разрослась удивительно буйно, и количество ее переросло в качество, т.е. все «зерна» летят на сухую либо каменистую почву…

Предстояние «концу времен», дыхание Вечности не ощущаются гипер—плотяностью современного социума. Событием и культом стало посещение магазинов, маркетов («фитнес как религия» — тут же), а посещение Храма не более чем странноватым ритуалом (бабушка водила; надо свечку поставить… ), неизбежно редким и неуютно-волнующим, а значит, и лишним.

Поколение семидесятых-восьмидесятых в лице лучших своих представителей еще сопротивлялось системе, еще плодило идеи, явственно видя в ней олицетворение врага. Ощущение, что есть враг, его присутствие, позволяло самоидентифицироваться человеку, уразуметь некие, пусть и искаженные, нравственные ценности. Так возникла «параллельная культура» питерского андеграунда. Это было время кафе, шалманов и разнообразных «пивнушек», время домашних концертов и домашних же выставок. И настоящим триумфом стала теперь почти былинная выставка в ДК «Газа» (1974 г.) и следующая за ней выставка в ДК «Невский» (1975 г.), которые буквально взорвали до предела наэлектризованную атмосферу тех лет.

Но вот система рухнула, и идеология, сохранив свою пошлую сущность «провалилась» в подсознание масс. Внешние атрибуты власти изменились, она распалась на множество ни за что не отвечающих «пикселов», растворилась и как бы перестала быть. Но распавшись, власть продолжила довлеть личности, она «размазалась» всюду, все заразив своими битыми осколками, сделавшись поистине неуязвимой, и несет свое бремя регламентированного насилия. Теперь, когда власть не «имеет адреса», когда принимаемые решения имеют коллективную природу, стало некому оппонировать, т.о. власть приобрела неоценимое свойство, а именно анонимность.

Сопротивление ей потеряло всякий смысл, а уже в наши дни закрылись многие-многие советской поры «шалманы», очаги диссидентства и интеллектуальной коммуникации. Кончилось время «Сайгона» и «Лягушатника», а в немногих оставшихся рюмочных царит ни на что не похожий, бесформенный смрад.

Распалось и общество, творческие натуры творят в своих квартирах, время сделало оборот, не вернувшись на «круги своя», но многие возвратились на кухни. Дом вновь стал пристанищем для гостей, дом тщательно облагораживают, точнее: городскую квартиру. Церковнославянский язык определяет комнату как клеть. И вот современная интеллигенция прозябает в добровольно-принудительном заточении.

Петербург наших дней строится и ремонтируется на всех социальных уровнях. Каждый рабочий стремится оклеить свою клеть новыми обоями и возвысить до потолка стеллажи с DVD-дисками. Но дом — это всего лишь пыль. Много-много пыли, временно ставшей камнем. И полки с множеством фильмов — смешная иллюзия благополучия! Сегодня забыли В. Высоцкого и А. Райкина, а получили взамен Петросяна и Галкина…

Время трухи и трудовых будней, пошлого душевного драматизма, пустых разговоров и небытийных событий. Череда нескончаемой мутной грязи, сладковатой ржавчины — вот наша реальность. Количество «ремонтов» — это не признак лучшего мироустройства, а лишь жалкое сопротивление распаду. «Если вынуть из России самодержавие и православие, в ней ничего не останется», пророчески сказал в XIX в. Константин Леонтьев, увидевший еще тогда в нарождающейся стандартизации признаки распада Европы, ее умирания, тления. Самодержавие — наследие Византии — кануло в лету, православие же, сохранив чистоту предания, имеет только очаговый характер. Храм, монастырь, за их пределами на сотни километров лежит ледяная пустыня, местность бывшей Российской Империи.

Православие, не поддавшись искушению подобно католикам (власть), или протестантам (свобода), не сумело создать Христианскую цивилизацию.

Завет Слова тлеет еще местами, и Ангелы помогают служить Литургию немногим наследникам Апостольским, но в массовом сознании эта наиреальнейшая реальность даже не былина . . . И мы не слишком далеки от той России, но как-то безнадежно в другой комнате. А Она рядом и повсюду грезится, причудливой фантасмагорией, частицами Ее наполнены музеи и антикварные лавки города. И какой же Она была, если даже от вещей веет духом (!), ибо сделаны все руками мастеров. Глаза самых простых людей на истертых карточках живут сквозь толщу лет. Иконичные лица. Если нашего современника приодеть в театральной гримерке и «щелкнуть» старинной фотокамерой — ничего не выйдет. Фальшь проступит немедленно, и «некрещеный» ее заметит. Что это? Часто причащались, истинно веровали?

По мысли К. Леонтьева, «мы прожили долго, духом сотворили мало и стоим у какой-то страшной черты». И все же Россия жила … А потом народ-богоносец устроил «пожар до небес», да такой, что весь мир вздрогнул … Европа поскорее изменила свой уклад, глядя на бушующие орды пролетариев (Вот мы опять ее спасли! Какой ценой!).

Но все это не умаляет Истины Христовой, а только отдаляет нас от Него. Соответственно, прежде падает дух в человеках, и не может более руководить душой, далее тело выходит из подчинения души (по немощи последней), и плотско-душевные человеки живут единственно инстинктом. Дорожат построенным на песке из пыли, рассылают резюме по офисам в надежде и поиске вакантного места. А кто-то уже и «доволен своим местом, как червяк, забравшийся в хорошее яблоко» (А. П. Чехов). Оказывается, что русская душа по природе вовсе не «православная христианка», а всего лишь наставленная Византией, хаотично-земная язычница, и «налет» культуры оказался не так стоек, как думалось и хотелось. И Алеша со всей силой почувствовал в себе «страсть карамазовскую» (встреча с Грушенькой), но смог устоять, а многие не смогли.

Почему православные не создали Христианскую цивилизацию? Почему не смогли? На сложный вопрос не бывает простого ответа. Факторов воздействия, различных переменных существует огромное множество (от глубоко укорененных мифов и откровенных «басен», до идей провиденциального вмешательства). Нижеследующее частное мнение, конечно, не претендует на всеобщность, окончательность и даже оригинальность, оно просто совпадает с «ответом», который лежит на поверхности, для всякого интересующегося теологией.

Дело в том, что Православие само по себе слишком сложно. Это действительно «умная религия», в которой есть всё. Нигилизм и позитивизм, преобладавшие в XIX в. в студенческой среде и многих других умах (Писарев), прост весьма и потому доступен. Ничего в нем умного нет, всякая глубина воззрения исключена по определению, и поскольку «серьезность» приводит часто к излишней сухости, то возобладали в этой среде цинизм пополам с умением насмехаться. Человек часто становится тем, что слишком отрицает в себе и другом, так и наука незаметно приобрела собственную мифологию, уверовав и опершись на себя саму. Проигнорировав знание о трансцендентном, поставив во главу угла пресловутый «факт» (т.е. нечто вырванное из контекста, фрагментарное), научное видение сделалось одномерным, а попытка самоактуализации (неизбежная самозащита) породила нечто вроде теорий квантовой механики, т.е. умозрительные гипотезы о невидимом,по сути — квази веру.

Для позитивистского сознания не существует внешнего (ум всеобъемлющ), для него ничего нет над ним. Следовательно, все мироустройство (несправедливое), можно и нужно изменить и так, чтобы всем стало хорошо! Но если человек произошел от обезьяны, если он «политическое животное», зачем уравниловка? Не лучше ли начать войну всех против всех, грызть зубами врагов, жечь, завоевывать, т.е. быть по определению именно животным; зачем правила и всеобщее благоденствие? В этом смысле русская революция — событие если и логичное (количество верующих в атеизм), то как-то внутренне противоречивое (зачем животному моральные ценности?). Конечно, укорененная падшая природа вполне себя проявила в вакхической, ничем не ограниченной, темной свободе, сохранив и извратив иерархию, с удовольствием купаясь в крови. Обнаружив в человеке потусторонне-адские потенции, залегающие, впрочем, не слишком глубоко.

Итак, нигилизм и позитивизм просты и доступны, ничего в них умного нет, и они, по сути, произвели революцию. А чтобы быть истинно православным христианином, надо сначала слишком многое уяснить, тем более если среда агрессивна и секулярна. Хотя и из семей священников выходили атеисты (Чернышевский, Добролюбов).

Христианская библиотека необъятна по своей природе, десятки дисциплин и знание нескольких языков являются необходимым условием для глубокого прочтения текста Священного Писания. Далее этот глубочайший материал должен быть уяснен вполне и только тогда откроется некая богословская перспектива. Отцы Церкви имели блестящее образование, и мы сегодня не имеем права отстать в этом. Иначе уровень их сознания, отображенный в знаменитых творениях, останется не воспринят должным образом, а писали они буквально для нас, нам.

Но эти боговдохновенные тексты не уяснить, скажем, без отличного знания всех течений древнегреческой философской мысли, без понимания исторического и интеллектуального контекста того времени. Далее: средневековая мистика, новое время …, но что такое эти горы книг, что в этой титанической работе, если она будет являться «школьной теологией», окажется лишенной настоящего мистического опыта!? Как знание о Боге сможет заменить Бога Живого? Как произойдет сокрушение духовное, сознание греховности и собственного ничтожества (?), тщеты мирской жизни и скоротечности уходящих дней! И как соединить величие человека с его ограниченностью, как обрести веру? Ведь вера — это одновременно и Дар и выбор. Начать движение навстречу Богу уже здесь, на Земле. Чаять воскресения из мертвых и жизни будущего века! познакомиться, стать другом Христу еще будучи во плоти, истончить кожаные ризы, примириться с миром, порвать с ним, будучи в нем и восходя на Небо, быть Там уже ожидаемым и желанным не гостем, а участником вечного блаженства, Жизни вечной.

Итак, быть христианином в полноте этого слова действительно, очень сложно. В наши дни, когда плоть заслонила душу и умертвила дух, человек сделался не чувствителен к духовной реальности, к Слову. Памятование о часе смертном заслоняется квазикультурой. Для современности «смерти нет», но не в христианском, светлом пасхальном смысле. Нет и греха, как нет покаяния. Современность «заклинило» в отпадении, но благодать никогда не перестает, и в свете этого рассуждения в ответ на вопрос: «Как?», — возникает образ священника, который говорит в по-бунински темном храме, воздев перст: «Постом и молитвой!». Дабы истончить кожаные ризы, соделать душу чувствительной к своей падшести, ощутить греховную неправоту свою и близость Бога, который тихо стоит при дверях, не решаясь попрать однажды дарованную свободу. Совершить покаяние искреннее, настоящее, которое есть Дар человеку, сопоставимый, по словам св. отцов, с доской в бушующем море после кораблекрушения, последней надеждой для терпящего бедствие. Услышать голос Ангела-хранителя в душе и немедленно последовать его внушениям. Понять, что человек не ведает всего свершенного им зла, проистекающего из поступков, и ревностно отрешиться от демонской стихии.

Сделать поворот в условиях современного шумно-агрессивного города, посреди интеллектуально-технического безбожия, среди мириадов, спешащих на заработок. Среди увлеченно торгующих и торгующихся. Может, не «пойти по миру», все раздав нищим, но ощутить очень полно тщету материального, и пустоту; «звенящую пустоту» всех житейских сует и того, что называют современной жизнью со всей рекламой и теле-радио новостями, образом «успешного человека», который проявляет деловую активность или гонится за удовольствием, пожираемый заживо ненасытным тщеславием.

В этой стране уж нет самодержавия, она не стала «последним православным царством», народ русский вовсе не «Богоносец». Вера и знание носят лишь очаговый характер, но, может быть, подвижников и не должно быть много? Может, действительно, всего несколько человек способны произвести перемены в обществе? Сегодня ясно, что «социальный вопрос», а также все вопросы справедливого мироустройства — это некий «призрак», которым пользуется власть для оправдания себя самой.

Две тысячи лет льется кровь и уничтожаются, распадаются, «трещат по швам», все устои всех обществ. Исчезают в никуда целые народы, цивилизации. И сегодня идут войны, и сегодня полно голодающих и кто—то вечно преследует свои интересы. И если Государь был садовником в собственном огороде (со всеми возможными оговорками), то какой пошлостью веет от современной политической элиты (элитность — термин, почти животноводческий). На что же можно надеяться, на какие социальные улучшения (гарантии), если мир живет в эсхатологическую эпоху, и возможно, недолго ему уже осталось…

Чем ближе к концу времен, тем хуже и хуже все будет становиться, а значит, и Христианство с неизбежностью попадет под этот молот. Тьма теперь очень на виду, в эпоху стандартизации и массовости, в эпоху сверхпроводимости обыденного сознания, обмирщения и утилитаризма она «сгладила» свой негативизм, умертвила живое чувство жизни и исказила самосознание последних интеллигентов. Состояние соревнования, эстафеты за призрачным благом — неотъемлемый атрибут современности.

Вера Христова должна стать личным деланием каждого. Христианство — религия личного спасения, и стоит поспешить на этом тернистом пути за Ним, и ради Него. Остановка же равна падению, падение равно потере всего, чего достиг прежде, но это единственная дорога, по которой можно уйти от слияния с безличной толпой, приблизиться к миру горнему и вздохнуть полной грудью. Выйти за пределы пошлости, ощутить явно себя личностью и перестать бояться одиночества. Тогда едва ли захочется вернуться назад, в душную суету отравленного, погибающего города. А если есть такая необходимость, то это уже будет возвращение в новом качестве.

Один среди «развоплощенных» — это не человекобог, не гордый, надменный отступник, одержимый демоном противления, это верный слуга Христов, крещеный в Его смерть, а значит, неуязвимый для мира аристократ духа. Живущий временно здесь, но не здешний. Не раб и не господин над другими, а человек спасающийся. В таком по праву господствует дух, а тело находится в подчинении у души.

Подобное личное предстояние Истине оградит от опасных стадных инстинктов в т.ч. и интеллектуализированных, таких как экуменические настроения, от устремлений создать общий сплав всех верований, «единую» глобальную религию. Вообще же нашей современности свойственно ретушировать собственный распад иллюзорным единством (и человек отрубленную конечность рефлекторно стремится «приставить» на тоже место).

Еще раз надо подчеркнуть, что Христианство вообще и Православие в частности (как полнота) — это умная религия, в ней есть все, и это обстоятельство является особенно сложным препятствием для проникновения в таинство истинного Богообщения. Не вдруг и не сразу «придет» понимание текстов, глубины молитв, сущности обрядов. Десятки дисциплин, и каждая «стоит» на первом месте, нет ничего второстепенного, как нет в Церкви «винтиков». Но при этом, и самое глубокое, вдумчивое прочтение Св. Писания, с пониманием мельчайших нюансов и «сложных мест» не есть гарантия подлинной веры (ее обретения). Как можно быть учителем нравственности, оставаясь по сути человеком глубоко безнравственным, так и добросовестное теологическое образование не необходимо ведет в Церковь.

Журнал «Начало» №14, 2005 г.