В поисках смысла

Отзыв о ежегодной поездке преподавателей и студентов Института богословия и философии в Ивангород и Ополье по местам боев Северо-Западной армии Н.Н. Юденича.

Когда дорога уже ложится под колёса автобуса, а вокруг открываются, сменяя друг друга, скудные ингерманландские виды последнего дня осени, хочется заполнить эту пространственную пустоту, которая ещё не успела стать по-настоящему зимней, поиском смысла её существования.

Впрочем, и сама поездка, начавшаяся рано утром 30 ноября 2008 года, сразу была наполнена поиском смысла. Этот поиск, когда-то заложенный в основание ежегодного выезда на западный рубеж современной России, продолжается уже несколько лет. И несколько лет подряд даёт один и тот же ответ, поражающий простотой и ясностью. Казалось бы, зачем нужно много раз подряд ездить по одному и тому же маршруту, чтобы, в конце концов, получить ответ, о котором знаешь заранее? Наверное, нужно, ибо истина и отличается от прочих утверждений тем, что её нужно утверждать снова и снова, иначе она может затеряться в мусоре повседневности — в меру лживой, в меру деловитой, в меру покладистой, — распространяющей вокруг себя дешёвый глянец жизненной псевдофилософии.

Так что же искала довольно большая группа людей, выехавшая из Петербурга на двух автобусах утром 30 ноября 2008 года в направлении эстонской границы? Что пыталась она утвердить в очередной раз? В имманентный смысл чего хотела вникнуть, чтобы соотнести полученный опыт с трансценденцией смысла человеческого существования?

Для ответа на этот вопрос нужно, через глубь веков, взглянуть на историю Западной Ингрии. Казалось бы, причём тут Западная Ингрия? Ведь нас интересует обращенность к трансцендентному. А здесь речь идёт всего лишь о земле, пролегающей где-то между Гатчиной и Ивангородом. О неком условном географическом пространстве, этаком «медвежьем угле» современной даже не России, а скорее Московии, о котором если и вспоминают порой, то только в связи со строительством порта в Усть-Луге — не более того… Но без взгляда на историю этих мест просто не обойтись: ведь история — это прежде всего люди, которые её творят. И в этом смысле история может быть историей становления, созидания. Историей взаимоотношений. Историей разрушения, наконец. Или же, например, историей болезни — ведь человек, творящий историю, может болеть, и не только в физическом смысле. И если эта его нефизическая болезнь переходит на общество, история зачастую начинает напоминать записки врача-психиатра о своих пациентах, в которых чувствуется логика присутствия более-менее здорового наблюдателя, а всё остальное — полный бред.

В существовании Западной Ингрии можно выделить и историю становления, и историю взаимоотношений, часто приводящих к разрушениям и другим негативным последствиям. Но в последние времена остается говорить лишь об истории болезни этой земли — со всеми вытекающими отсюда последствиями, что влечёт за собой сомнения в смысле всего происходящего здесь.

Тем не менее, именно здесь начиналась Русская государственность. Изначальное русское государство, правда, было несколько больше современной Западной Ингрии, но она стала его неотъемлемой частью, поэтому, не вдаваясь в подробности, будем считать прежнее утверждение справедливым. Первой государственностью, которая распространилась на эти земли, стала государственность русская, и процесс её распространения был, вне всяких сомнений, созидательным, а, значит, и от смысла. Таковым он оставался и в последующих фазах государственного существования этой земли: и в период Новгородского владычества, и после присоединения Великого Новгорода и его земель к Московии, и после прихода сюда шведов, владевших этой землёй де-юре более ста лет, до заключения Ништадтского мира. Когда Россия стала империей, и эти земли снова вошли в её состав, смысл, конечно же, никуда не исчез, продолжив создавать над Западной Ингрией покров исторической целесообразности.

Можно, конечно, сказать о противоречивости как истории вообще, так и русской истории в частности и, соответственно, поставить под сомнение присутствие смысла в этой противоречивости. Но противоречивость нисколько не исключает того, что называется смыслом. Во всяком случае, противоречия — чисто диалектическая категория (конечно, если вкладывать в слово «диалектика» тот смысл, который заложил в него Сократ), а без диалектического проникновения в смысл человеческих отношений невозможно интерпретировать никакую историю, буквально сотканную из противоречий. Да, этой землёй владели разные государства, разные люди совершали здесь разные поступки, зачастую противоречащие всякому смыслу. Но если эти поступки признаны таковыми, значит, они выведены за скобки того, что подразумевается как цементирующая всё происходящее на этой земле сила. Сохраняется ли, однако, эта цементирующая сила сейчас — большой вопрос.

Если говорить о современной философии, то один из её основных вопросов можно считать следующий: как мы связаны с нашим прошлым? Что вообще заставляет нас осознавать наше коллективное прошлое? И почему, по выражению современного голландского философа Ф.-Р. Анкерсмита, забвение прошлого может стать чем-то вроде интеллектуальной ампутации? Эти вопросы, восходящие к одному — изначальному — влекут за собой ещё один, не менее важный. Чем может быть чревато искажение нашего коллективного прошлого? Причём искажение не только целенаправленное, совершённое в неких идеологических целях, но и неосознанное, берущее свои корни в незнании и равнодушии.

Ответ будет довольно прост — как и любая ампутация, всё это влечёт за собой утрату каких-либо функций, и, соответственно, приспособление организма к новой ущербной реальности. Эта реальность может со временем стать привычной, даже в чём-то комфортной, но, так или иначе, она будет сильно отличаться от прежнего целесообразного состояния.

Наше современное русское общество в чём-то можно сравнить с организмом, вынужденным жить в постампутационных условиях. Оно, лишённое жизненно важной составляющей, тем не менее, приспособившись к новым условиям, даже пытается рассуждать о своей истории и культуре; но такое общество совершенно не способно воспринимать диалектику смысла, ибо духовный орган, способный на это, утрачен. О нём остались лишь смутные воспоминания, и, соответственно, его былые функции представляются, может быть, важными, но уже не обязательными и в настоящих условиях не имеющими никакого значения. А в подобных условиях всегда возникает шизофреническая раздвоенность: конечно, мы русские, мы православные, нам более тысячи лет, но, в то же время, какое к нам теперешним, живущим довольно комфортно в мире потребления, массовых коммуникаций и политкорректности, — это имеет отношение?

При шизофрении становится недоступным поле целостного смысла. И народ начинает превращаться в массы — ведь сколько-нибудь устойчивый и глубокий смысл и массы несовместимы. Это уже не просто постампутационное приспособление к новым условиям — это уже своего рода мутация. Организм всеми силами пытается забыть об утраченном органе и его функциях, уговаривая себя, что нынешние ущербные условия — это и есть та полноценная жизнь, к которой и надо стремиться.

О чём-то подобном пишет известный исследователь жизни современного общества Жан Бодрийар, говоря, что массы всегда противопоставляют здравомыслию отказ от смысла и жажду зрелищ, причём делают это не потому, что кто-то сознательно вводит их в заблуждение. Это нормальное состояние толпы. Её среда обитания. Та самая пучина, в которой исчезает всякий смысл.

В этой пучине составные части самосознания любого народа — религия, культура, история — превращаются в лубок, побуждая жаждущих зрелищ создавать фантомы, в которых есть симуляция величия нации, тешащая ущербного человека, но нет смыслообразующей оценки прошлого и настоящего. Это хорошо показывает наша сегодняшняя действительность, когда обществом вполне комфортно воспринимается смешение совершенно не смешиваемых между собой символов и оценок, относящихся к нашей в том числе и недавней истории.

Попробуйте смешать между собой бензин и воду. Даже если и найдётся человек, считающий, что это вполне возможно, его будет легко убедить в обратном, проведя у него на глазах соответственный эксперимент, когда, как бы мы ни пытались создать из этих разнородных субстанций однородную смесь, они, тем не менее, изо всех сил будут отталкиваться друг от друга. Если человек, тем не менее, не поверит глазам своим, можно залить полученную «смесь» в бензобак его автомобиля, доказав ещё и таким образом всю несостоятельность эксперимента. Металлическая совокупность агрегатов, объединённых смыслом и целесообразностью физических законов, просто-напросто откажется работать, довольно быстро распознав воду в качестве чуждого для себя агента. То есть в случае попытки смешения бензина с водой мы получим полную её несостоятельность в условиях материального мира, которым правят законы физики. И человек очень хорошо ощущает эти законы на самом себе. Он не может взлететь, оттолкнувшись ногами от земли, не может существовать под водой без соответствующего снаряжения, не может нести на своих плечах чрезмерные грузы… Попытки преодолеть эту невозможность либо ни к чему не приведут, либо закончатся катастрофой. Но вот в сфере действия законов духовных человек может позволить себе какие-то временные противоречия им. Здесь отрицательный результат не будет таким моментально-наглядным, как при физическом опыте. И духовная болезнь, может быть, даже смерть не будут восприниматься визуально. Глядя на внешне благополучных людей, не всегда можно догадаться о степени их духовной болезни. Только когда это начинает уродливо проявляться в состоянии общества: его устоях, его мировоззрении, его способах грустить и его способах веселиться, — можно попытаться поставить какой-то диагноз. И найти, например, ту самую шизофреническую двойственность, которую общество обнаруживает в попытке смешать между собой совершенно не смешиваемые образы и понятия.

Сколько всевозможных призрачных монстров выдала «на гора» наша современность! Можно вспомнить и символику нашего современного государства, и попытки примирить между собой стороны онтологического противостояния, именуемого «гражданской войной» и сводимого сейчас к некоему чисто политическому внутринациональному конфликту, который якобы дал нашей нации героев как с одной, так и с другой стороны… Нет, конечно, духовных бензина и воды, разве что на уровне платоновских эйдосов, но подобные смешения восходят именно некоему подобию вышеописанного физического опыта, обречённого на неуспех. И как, интересно, восприняли бы Антон Иванович Деникин и Александр Васильевич Колчак весь антураж, сопровождавший недавно прибытие в Россию праха первого и открытие в Хабаровске памятника второму? Ведь был он насквозь советским, большевистским — то есть изначально ненавистным и генералу, и адмиралу Белого движения; и иначе как к изощрённой издёвке над своей памятью они вряд ли бы были способны к нему отнестись.

Противостояние конца десятых — начала двадцатых годов ХХ века не было похоже на внутринациональные противостояния, случавшиеся в русской истории ранее. И времена междоусобицы, и времена Смуты мы можем рассматривать как чисто политические противостояния сторонников разных князей и разных, как бы мы сейчас сказали, партий. В этой ситуации и примирение возможно, и победа одной из сторон не отменяет существование смысла как такового. Так же как в современных странах с демократической формой правления смена у власти представителей разных партий не означает утрату смысла существования того или иного государства. Политическая борьба совершается поверх фундаментальных смыслов и сквозь них, ибо они не определяются тем, кто правит обществом. И если бы большевики в своё время были лишь политической партией, в этом бы не было особой беды. Но это была не только партия. Это была деструктивная сила, противоречащая смыслу человеческого существования как такового. То есть не каким-либо социальным идеям, но онтологии человека вообще. Даже гностические системы мироздания предполагают некий паритет между силами, противостоящими друг другу в борьбе за сферы своего проявления, и в этих системах, несмотря на их несостоятельность с христианской точки зрения, есть не лишенный смысла мотив единства и борьбы противоположностей. В случае с большевиками мы не можем видеть даже их противостояния на гностический лад какой-либо силе противоположного им цвета. Это просто либо отсутствие всяческого смысла, либо сознательное сведение своей деятельности к его выхолащиванию, низводящее человеческое бытие ниже какого-либо метафизического уровня. Можно, конечно, долго говорить и спорить на эту тему, но одно то, что, согласно утверждениям большевистских идеологов, им о человеке как таковом было известно практически всё, — говорит о многом. Вообще безаппеляционность многих советских формулировок, касающихся духовных сфер, граничит с безаппеляционностью амбициозного идиота, пытающегося командовать, например, силами природы. Или иными, ещё более таинственными силами, к постижению которых лучшие человеческие умы во все времена могли выходить лишь через Откровение, не будучи способными проникнуть в Тайну Их бытия…

Смысл человеческого существования и находится как раз в соотношении с Тайной. С богословской точки зрения, это соотношение ясно без лишних слов, с философской же определяется по-разному, но, в конце концов, сводится к некоему метафизическому «общему знаменателю». И человек через это отношение становится чем-то большим, нежели объект биологии и политэкономии, и, соответственно, появляется новая категория — тайна самого человека. По словам Карла Ясперса (и он в этом утверждении не одинок), человек всегда больше того, что он знает о себе.

Человек мыслящий всегда чувствует своё отношение к Тайне — как бы он её ни называл. И, соответственно, в рамках этого отношения он и выстраивает свою жизнь. Да, о смысле существования не спорит только ленивый, но, так или иначе, эти размышления привносят в жизнь человека тот самый смысл, о котором, собственно, мы и говорим и который, в конце концов, распространяется и на жизнь всего человеческого общества. Появляются богословие, философия — а в поле этих цементирующих начал и другие общественные науки, говорящие человеку о том, что надобно соизмерять свою жизнь с высшей инстанцией и, соответственно, стремиться к постоянному духовному поиску — чем бы человек в своей жизни ни занимался. Это может быть духовная мудрость священника, смелая честность солдата, логические построения учёного, здоровое чувство целесообразности крестьянина. Конечно, это разные люди, но они — один народ, одно общество, одна сила, которая осознаёт свою причастность к Единой Тайне и свою личную недосказанность. Этой силе чужды всевозможные релятивистские конструкции и сомнительные идеи, в которых она посредством здорового инстинкта чувствует ложь и пытается противостоять этой лжи, пока этот здоровый инстинкт не утратит.

Но вернёмся к началу наших размышлений. Начали мы с путешествия в сторону эстонской границы, которое 30 ноября 2008 года предприняла группа людей, организованных Санкт-Петербургским Русским Обществом; а также с размышлений об истории Западной Ингрии. Для чего были нужны эти размышления?

Дело в том, что боевые действия, происходившие здесь в ходе последней Гражданской войны, напрямую относятся к этой истории. Велись они Северо-Западной русской армией, которая была создана для борьбы с большевистской властью. В разное время командующими этой армией были разные люди, хотя более всего деятельность армии связывается с Николаем Николаевичем Юденичем, генералом от инфантерии, который командовал вторым — осенним — наступлением на Петроград, чуть было не закончившимся взятием города.

Есть множество оценок и трактовок как событий 1919 года в Западной Ингрии, так и причин поражения Северо-Западной армии. В мемуарной литературе Русского Зарубежья в своё время сложилась целая традиция перечисления возможных факторов, включающих в себя как геополитические, так и тактические просчеты командования. Тут и отсутствие надлежащей помощи со стороны Эстонии и Англии, и авантюризм командующего Западной Добровольческой армией Бермондт-Авалова, повернувшего на Ригу, и трудности с подвозом на передовую боеприпасов, и непослушание генерала Ветренко, который, вместо того чтобы перекрыть Николаевскую железную дорогу, по которой к красным шли подкрепления, решил первым ворваться в Петроград… Даже однодневная остановка в Гатчине считалась одной из возможных тактических ошибок, не позволивших, в конце концов, потерявшим темп северо-западникам занять Северную Пальмиру. А русский писатель Александр Иванович Куприн, добровольно вступивший в ряды Северо-Западной армии и служивший военным корреспондентом, редактором газеты «Приневский край», в своём рассказе «Купол Св. Исаакия Далматского» указывал на то, что Н.Н. Юденич, место которого было бы вполне логичным при театре боевых действий, внезапно, в самый разгар наступления, уехал в Ревель, и солдаты, проявлявшие «сверхъестественную храбрость» и «неописуемое мужество», были лишены очень важной возможности — осознавать, «чувствовать» присутствие своего командующего, возможно, даже видеть его воочию — его, разделяющего с ними славу их успехов и горечь их неудач.

Но так ли это важно для нас теперешних, родившихся через много лет после тех событий в обществе, где бытовали выражения типа «банды Юденича» или, в лучшем случае, ставился вопрос о неких, может быть, хороших, но заблудших людях, не принявших идей «несомненного человеческого прогресса» и оказавшихся, в силу этого, на обочине жизни. Что будет, если мы установим точную причину поражения Северо-Западной армии? Наверное, для нас сейчас более важным будет понять — что побудило разных людей, принадлежавших к разным социальным группам, в условиях, когда ещё недавно целые дивизии дезертировали с фронтов Первой мировой (в мешанине и неразберихе того времени дезертирство было вполне возможным) собраться в единое целое для противостояния новой, неожиданно свалившейся на Россию власти? Ведь каждый из них мог, как делали в то время многие, забиться в какой-нибудь угол и переждать лихолетье, сохранив жизнь и, возможно, благополучие. Но, тем не менее, в октябре 1919 года армия насчитывала около 20 тысяч солдат и офицеров, причём, в отличие от белых частей, действовавших на Юге России, на Северо-Западе лишь 10 % от общего количества личного состава армии составляли офицеры, и, следовательно, около 90% — так называемые «нижние чины», за «счастье» которых декларативно шли в бой красноармейцы, сражавшиеся на другой стороне. И что побуждало военные формирования, воевавшие за красных, в полном составе переходить на сторону северо-западников тогда, когда об их возможной победе не было и речи? Ведь перешли же на сторону белых Семёновский, Вятский, Тульский полки, перешёл отряд Булат-Булаховича. Не чувство ли причастности к смыслу человеческого существования и, соответственно, неприятие нарождающейся бессмыслицы стало определяющим в выборе всех этих людей? И, с другой стороны, лживость заманчивых деклараций большевистских идеологов? Не здоровым ли чувством — шестым или седьмым — они определили своего врага, причём более в христианском смысле этого слова, нежели в каком-либо другом? Ведь писал же Ульянов в одном из своих писем в Петроград: «Покончить с Юденичем нам дьявольски важно».

Наверное, в 1919 году, когда события развивались стремительно, только так, интуитивно, и можно было определить врага, полагаясь на ещё не утраченное чувство высшей Правды. Это сейчас мы можем спокойно и основательно анализировать, подбирать эпитеты и делать определения — тогда всё было совсем по-другому. Впрочем, нам легче понимать происходившее в те времена не только потому, что мы отдалены от этих событий и смотрим на них «сквозь призму времени». Дело в том, что мы сами причастны к тому злу, что овладело Россией в начале ХХ века, так как буквально вышли из него, впитав его губительные соки ещё в раннем детстве. Причастны и те, кто родился уже в постсоветской России, — ведь в общественной жизни нашей страны за последние 20 лет мало что изменилось. И нам не нужно постигать это зло, как, например, предполагал это делать христианский экзистенциалист Габриэль Марсель, то есть допустить, что злая воля действительно существует, затем постараться понять её и, поместив затем внутрь себя, определить её природу. Любой современный русский человек, поразмыслив, может экзистенциально ощутить это зло в себе самом. Найти ту разницу между смыслом и бессмыслицей, что, начиная с большевистских времён, содержится в каждом из нас; и это будет началом того пути, что, возможно, приведёт нашу нацию к оздоровлению.

Крестовоздвиженская церковь в Ополье (Кингисеппский район ЛО)

В последний день ноября 2008 года два автобуса из Петербурга двигались на северо-запад, и это было еще одним усилием отодвинуть бессмыслицу и расширить пространство смысла. Вроде бы ничего особенного не происходило: автобусы, следовавшие друг за другом, доехали до села Ополье, в центре которого возвышается Крестовоздвиженский храм. Там, рядом с храмом, на освящённой земле, совсем недавно была вновь обозначена могила нескольких солдат-северо-западников, погибших в 1919-м. Их память и почтили вышедшие из автобусов люди. Затем, уже в Ивангороде, на старинном городском кладбище, где чудом сохранилась могила офицеров и солдат Северо-Западной армии, состоялся крестный ход, и была отслужена панихида по погибшим почти девять десятков лет назад воинам. Действия эти, казалось бы, внешне напоминали некое официальное мероприятие, коих каждый день случается немало. Но в свете вышесказанного представляется несомненным, что за внешне похожими атрибутами скрывалось нечто большее.

Могила солдат-северо-западников у Крестовоздвиженской церкви в Ополье

Люди, приехавшие почтить память северо-западников, погибших давным-давно, и давным-давно забытых практически всеми, таким образом восстанавливали преемственность. Преемственность, которая, в конце концов, позволит обрести тот прежний русский смысл, за который и погибали солдаты Белой гвардии. Среди них, вне всяких сомнений, были люди разного образования и воспитания. Конечно, были и люди менее приятные, чем все остальные. Кто-то из них был менее честен, чем его товарищи, а кто-то, может, и порочен. Кого-то, наверное, и христианином-то можно было назвать чисто условно — ведь многие мыслящие люди в начале ХХ века исповедовали идеи Петра Успенского, Рудольфа Штайнера и прочих оккультистов и эзотериков, считая их действительным духовным откровением. Одни были монархистами, другие — республиканцами-демократами… Но, тем не менее, они ещё были тем единым народом, который в едином порыве мог идти в бой за Русь Святую, интуитивно чувствуя непреложность этого понятия. И, восстанавливая преемственность с ними, ныне живущие русские люди могут приобщиться к этому здоровому интуитивному чувству — кем бы они ни были по своей натуре и по своим убеждениям. Ведь понятия «родина», «народ», «вера», «единство» могут заново возникнуть только в прежнем смысловом поле, которое сейчас почти прекратило своё существование и не появилось даже несмотря на всевозможные современные нам патриотические и околоцерковные движения. Ведь при всей своей «русскости» они всё-таки берут начало в советском прошлом и в силу этого смешивают те совершенно не смешиваемые понятия, о которых говорилось в начале этого текста. А смешивать понятия, ставить в один ряд Александра Невского, Сталина, Столыпина, Ленина, Пушкина как деятелей общей истории и культуры, значит идти путем, который кроме как тупиковым назвать нельзя. Даже не тупиковым — ведь тупик на худой конец может стать временным пристанищем. Это скорее путь в никуда — то ли в пропасть, то ли в бездну. Следует различать силы созидательные и силы, стремящиеся разрушить онтологическую основу существования не только того или иного народа, но и всего человечества вообще. Нельзя быть сразу на двух сторонах — нужно выбрать ту или иную. А выбрав, отдавать себе отчёт — кому намерен служить.

Поездка 30 ноября 2008 года в очередной раз засвидетельствовала такой выбор. Именно так можно понять просьбу о преемственности, обращенную к тем, кто когда-то этот выбор сделал. Конечно, наивно было бы предполагать, что достаточно посетить Ополье и Ивангород, и существование в одночасье наполнится глубоким смыслом. Но попытка сделать выбор и быть ему верным, со всей определенностью обозначив, на чьей ты стороне, позволяет увидеть в себе то, что, возможно и позволяет каждому человеку в полной мере чувствовать себя таковым.

Журнал «Начало» №19, 2009 г.