Житие св. Алексия Южинского и «незамечание» гражданской истории

Изучение истории XX века часто разделяется на два направления: история большая (гражданская, история государства) и история малая (микроистория, частная, индивидуальная). Большая проблема такого подхода – несовпадение этих двух историй, даже если они говорят об одном и том же времени и месте. Примером тому служит соотнесение жития святого Алексия Южинского, священника Алексея Медведкова, и истории Гражданской войны в России (события под Петроградом, действия Северо-Западной армии под командованием генерала Юденича, 1919 год).

Ключевые слова: гражданская война, святость, Русское Зарубежье, Алексий Южинский

22 августа 1934 года во Франции скончался настоятель Никольского храма в городке Южин протоиерей Алексей Медведков. Его похоронили во временной могиле. Год собирали деньги на место на кладбище и перезахоронили, не открывая гроба. В 1956 году при упразднении кладбища французскими кладбищенскими служащими обнаружено нетленное тело православного священника. Это событие стало важным для православных Русского Зарубежья, о нем говорили и писали. Пока не прославленный в лике святых, но уже почитаемый за явленное чудо праведник – первый святой «русского рассеяния»! В храмах произносились проповеди об этом чуде, многочисленные эмигрантские издания посвящали этому событию статьи, писала об этом и французская пресса. Год нетленное тело покоилось на новом месте захоронения, а в 1957 году решено было перезахоронить его в крипте церкви Успения на знаменитом русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Тело второй раз было обретено нетленным.

Стало понятно, что это неординарное событие требует подготовки к канонизации, для чего необходимо глубокое историко-биографическое исследование. К сожалению, выяснилось, что этого священника почти никто не помнит. Собранная информация оказалась весьма благожелательной: это тихий, скромный, нестяжательный батюшка, ничем не примечательный, кроме молитвенности. Личные воспоминания удалось собрать по крохам – у очень немногих жителей Южина, которые в большинстве помнили священника мало, чаще всего это были дети, которые посещали воскресную школу.

Конечно, для изучения биографии исследовались и церковные документы, которые имелись в архиве «русского экзархата», основанного митрополитом Евлогием (Георгиевским). Среди этих документов есть и собственноручно написанные отцом Алексеем Медведковым документы, в т.ч. непосредственно касающиеся его биографии.

Сам митрополит Евлогий (1868-1948) в своих воспоминаниях оставил не очень лестный отзыв об отце Алексее Медведкове: «На место о. Авраамия я назначил о. Алексея Медведкова (из Эстонии). Старый протоиерей, хороший, благочестивый батюшка, но столь придавленный нуждой, забитый, запутанный в семейных своих делах, что он духовно опустился. С ним приехала в Южин работать по контракту целая группа рабочих – весьма деморализованная компания, которая его терроризировала и не выпускала из своего окружения. О. Медведков прослужил года три-четыре и умер» [1, c. 470-471].

Как и можно было ожидать в такой ситуации, стояла задача найти в жизни о. Алексея свидетельства святости, а не «написать биографию». Как я постараюсь показать, полноты привлечения имеющихся буквально «под рукой» документов, а главное, постановки биографии в контекст истории сделано не было – и, как кажется, принципиально.

Первые сведения о том, какой жизни был этот человек, говорили в пользу «святой тишины и простоты». Однако многих представителей весьма яркой первой волны русской эмиграции смущал этот момент – святой, который ну абсолютно ничем не примечателен. Так, в редакционной статье 47-го номера «Вестника РСХД» (в 1957 году) главного редактора Н.А. Струве, посвященной отцу Алексею Медведкову, будущий знаменитый издатель Солженицына, размышляет: факт нетленных мощей – событие ошеломляющее, «однако жизнь отца Алексея не была ничем замечательна» [2, c. 1]. Как же нам объяснить смысл явленного чуда? И, что немаловажно, как обосновать кажущуюся уже неминуемой канонизацию? «То, что Бог прославил скромного труженика на ниве Господней, не признанного при жизни, забытого после смерти – не может быть случайностью», – пишет Никита Алексеевич в 1957 году, по свежим следам событий. И находит свое объяснение: «как призрел Господь на смиренного своего труженика, так, мы можем надеяться, Он примет и наши скромные дела» [2, c. 2]. Мне представляется, Никита Алексеевич даже не представлял, насколько пророческими были его слова.

Пройдет еще много лет, прежде чем состоится канонизация. Все эти годы и десятилетия забытого однажды праведника не забывали, почитание Южинского праведного росло, так что его имя знали в русской диаспоре не только во Франции, но и во всех странах, где были русские церкви. Чин святости «праведный», надо сказать, довольно редко встречается, но и особо почитаем – в этом чине прославлен Иоанн Кронштадтский.

Все эти годы была возможность продолжать сбор информации для подготовки биографии не так давно жившего человека. Канонизация состоялась в 2004 году – в акте Константинопольского патриархата о причислении к лику святых имя протоиерея из Южина стоит первым, а за ним – мученики нацистских концлагерей мать Мария (Скобцова), священник Дмитрий Клепинин, Юрий Скобцов, Илья Фондаминский.

Мощи уже теперь канонизированного святого были перенесены в Покровский монастырь в Бюсси-ан-От. Сегодня почитание праведного Алексия Южинского невероятно широко. По количеству иконописных изображений с ним немногие из святых XX в. могут сравниться, его иконы размещены в православных храмах по всему свету. Причем почитание святого сразу перешло границы юрисдикций – он равно почитается в Архиепископии русских приходов в Европе («евлогиане») и в Русской Зарубежной Церкви («карловчане»). В Русской Православной Церкви Московского Патриархата – причем, не только в тех местах, где почитание связано с местной историей (Гатчинская епархия Санкт-Петербургской митрополии, село Большая Вруда), но и во многих храмах, которые напрямую с жизнью святого не связаны. В Эстонии – в православных храмах обеих действующих на территории страны православных юрисдикций. В десятках уже храмов, где каким-то образом узнали о таком святом и стали его почитать, смогли получили частицы мощей из Покровского монастыря во Франции.

Появилось множество публикаций, излагающих историю жизни святого Алексия Южинского. На сайтах храмов, в которых знают о таком святом русской эмиграции, размещены тексты его жития. В 2015 году вышла книга «Святой праведный Алексий Южинский. 80 лет со дня преставления ко Господу. 10 лет со дня прославления в лике святых». В книге, созданной по заказу монастыря в Бюсси-ан-От (составитель М.В. Зубова), приведено исключительно подробное житие, а также собраны все наиболее важные публикации, посвященные отцу Алексею Медведкову. Кроме того, найдены новые сведения, интервью, документы.

Но при этом нигде, ни разу, никаким образом не упоминаются белые – «Белая армия», «Северо-Западная армия», армия генералов Родзянко и Юденича, ничего даже близкого, вообще ничего подобного [4]. Тем не менее, важнейшие события жизни-жития протоиерея Алексея Медведкова, настоятеля Успенского храма в селе Вруда Ямбургского уезда, проходили не просто «на фоне» событий гражданской войны (в частности, двух наступлений Северо-Западной армии на Петроград в 1919 году), а собственно в этих событиях он, вместе со многими своими современниками, делает свой выбор, меняет навсегда свою жизнь; и, будучи одним из десятков тысяч беженцев, эвакуированных белыми из советской России, он идет путем не одиноким, вопреки закрепившейся версии во всех текстах его биографий и житий (опубликованных в печати и в интернете), а объединяет тысячи людей, которых, однако, в житии этого святого мы вообще не встречаем.

Я постараюсь показать, как это «прочитывается» при сопоставлении двух исторических планов – истории Белого Движения на Северо-Западе и жития святого праведного Алексия Южинского.

Обратим внимание на то, как в житии излагается эпизод его «перемещения» из России в Эстонию. Особенно важно это еще и потому, что в Эстонии он проведет намного больше времени (10 лет), чем в Южине (три последних года жизни). Я просмотрела эмигрантские публикации и современные жития (около 10). Все они говорят об этом в одном ключе: он перешел границу один (!) или только со своей семьей, тайно, ночью, незаметно (!). В книге М.В. Зубовой сказано: «духовные чада батюшки помогли ему бежать в Эстонию вместе с матушкой Марией и младшей дочерью Ольгой» [3, с. 12]. В других вариантах жития: «он был приговорен к расстрелу. Однако в смутный 1919 год ему удалось освободиться и бежать со всей семьей в соседнюю Эстонию» [4, с. 56], «будучи приговорен большевиками к смертной казни, чудом сумел выбраться в 1919 г. в Эстонию»^[1]. Есть и такой вариант: «Его семье и преданным духовным чадам удалось спасти его от расстрела, а старшая его дочь сумела выпросить отца на поруки, после чего всей семье удалось бежать в соседнюю Эстонию, получившую в эту пору независимость» [6]. В Википедии: «эмигрировал в Эстонию» [7], в биографическом справочнике Антуана Нивьера, выпускника Сорбонны и парижского Богословского института: «арестован большевиками и посажен в тюрьму, приговорен к смертной казни, но спасен благодаря заступничеству своей дочери (1918), эмигрировал в Эстонию (1919)» [8, с. 316]. Складывается впечатление очень частной жизненной линии. Никого рядом, только семья, только дочь заступается перед большевиками. Я предлагаю задуматься: откуда вот этот эффект «никого рядом»? Этот эффект – именно житийный, поскольку на самом деле не просто «рядом» было множество людей, а, можно сказать, отец Алексий все самые роковые дни находился в гуще не только событий гражданской войны, но и в «гуще» человеческой.

Опубликован текст [3, с. 527-529] «Прошения» протоиерея Алексея Медведкова, направленного митрополиту Западно-Европейских церквей Евлогию (Георгиевскому) в 1929 году, где отец Алексей приводит кратко свою биографию. До революции он продолжительное время служил на одном месте, в Успенской церкви в селе Большая Вруда, к храму было приписано 13 деревень, приход отца Алексея составлял полторы-две тысячи человек. Нам важны собственноручно написанные им даты своих перемещений: «без священнического места нахожусь с 3 июля 1919 года вследствие вынужденного бегства с села Вруды, Ямбургского уезда, состоявшегося 3 июля 1919 г., где служил священником 23 года с лишком», – пишет он в автобиографии, когда прошло 10 лет, которые он провел в Эстонии.

Что же происходило в том самом месте, где находилось место служения отца Алексея, и в те самые даты, которые он указывает в письме митрополиту Евлогию как даты своего вынужденного «исхода»? А здесь стоит упомянуть, что отъезд священника с места своего служения, особенно – настоятеля храма, к которому, к тому же, приписано 13 деревень, является серьезным отступлением от церковных правил. Оставление места своего служения без разрешения правящего архиерея может быть оценено как повод к запрещению в священнослужении. Серьезность такого поступка для священника невозможно переоценить. Мы же читаем в «Прошении», что отец Алексей оставил Вруду 3 июля 1919 года – и оставил навсегда.

В 1919 году было два похода Северо-Западной армии (армия генералов Родзянко и Юденича) на Петроград: первое наступление с 13 мая по 26 августа и второе наступление в октябре-ноябре 1919 г.

Белые захватывают Вруду стремительно, внезапно, войска прибыли по железной дороге, 17 мая взяли Ямбург, 18 мая Вруду, Волосово, еще через день – Кикерино [9, с. 35]. Был открыт путь наступления на Гатчину. «Основные силы Северного корпуса, сконцентрированные в районе Ямбург-Веймарн, перешли после взятия Ямбурга под общее командование А. фон дер Палена. Островский полк, который 17 мая выдержал у станции Веймарн яростный бой с противником, на следующий день переводил дух, оставаясь на месте. В то же время Ревельский полк, по всей вероятности, только прибывал в район Веймарна. Зато Волынский, Талабский и Конно-Егерский полки, а также отряд (сотня) Данилова продолжили наступление. К вечеру 17 мая они вытеснили 2-й Петроградский стрелковый полк с линии Торма-Кряково. Последний отступил к Вруде, куда на помощь красным прибыл только что сформированный 4-й Петроградский стрелковый полк, который занял позиции южнее железной дороги. Утром 18 мая белые заняли Молосковицы, после чего, обойдя правый фланг противника, вошли во Вруду» [10, с. 142]. Итак, 18 мая Вруду занял отряд Палена.

Согласно автобиографии, сообщенной в «Прошении» на имя митрополита Евлогия, протоиерей Алексей Медведков навсегда покидает место своего служения 3 июля, через полтора месяца, и можно предположить, что тогда-то он и направился в Эстонию, но это не так.

Отец Алексей также сообщает: «Эстонскую границу я перешел 18 ноября 1919 г.». Если эти сведения, сообщенные отцом Алексеем о себе самом, верны, то это означает, что в селе Большая Вруда отец Алексей находился в тот же период, с 18 мая по 3 июля 1919 года, что и Белая армия, с отступлением которой 3-4 июля^[2] священник и его семья покидают Вруду навсегда, и только 18 ноября (через 4,5 месяца) вместе с Белой армией и беженцами переходят границу с Эстонией.

На карте военных действий показано, что линия фронта «белые-красные» через два дня после даты оставления отцом Алексеем своего храма и прихода уже была за Врудой, и это село с Успенским храмом из прифронтового тыла белых оказалось в тылу красных. Надо учитывать, что этот участок – самая напряженная часть линии фронта – и деться священнику с семьей было абсолютно некуда – либо остаться и ждать красных, либо уходить с обозом белых. Других вариантов просто нет, разве что улететь на воздушном шаре. Рассмотрим и этот вариант, как бы нелеп он ни был. Допустим, священник с семьей улетает… ну, не на воздушном шаре, а, допустим, на аэроплане, и именно 3 июля – как раз когда белые получают команду отступать и переносить линию фронта. «Утром 4 июля части 2-й дивизии белых получили приказ отступить на новый рубеж обороны, который проходил по линии Урмизино – Ицепино – Куммолово – Шейкино – Систа – Малые Корчаны – Большие Корчаны – Ильеши – Князево – Овинцево – Горицы – Ляцы – Старая Красница – Яблоницы – Устье. Оставлен был и район Вереста. Отход был совершен в течение дня, и противник ему не помешал» [10, с. 224].

3 июля уходит обоз, с ним беженцы, 4 июля утром отступают войска. Но нет, только один человек – «не как все» – он просто «улетел». Но тогда зачем и каким же образом он вновь появляется в тот самый день и в том самом месте, где белые переходят границу с Эстонией? «Эстонскую границу я перешел 18 ноября 1919 г.» [3, с. 529] – пишет протоиерей Алексей Медведков 20 июня 1929 года. В указанный период – в несколько дней, и пик – как раз 16-18 ноября – границу с Эстонией переходили 60 тысяч человек.

«17 ноября генерал Н.Н. Юденич распорядился начать укрепление позиций на рубеже Усть-Жердянка-Низы-Усть-Черново-Тербинка-Долгая Нива. Вечером того же дня отдал приказ, требуя оборонять восточный берег Наровы и предупредив, что на западном берегу у армии не будет ни населенных пунктов, ни подготовленных позиций. Тут же он обратился к командиру эстонской 1-й дивизии с просьбой ускорить пропуск через реку тыловых частей армии. Н.Н. Юденич опасался, что после падения Полей, отступающие части могут сгрудиться у переходов через реку и там возникнет паника. Вечером 17 ноября пропуск обозов Северо-Западной армии на западный берег Наровы ускорился. Большая часть обозов входила на территорию Эстонии через мост у Криушей. Здесь 18 и 19 ноября при переходе было зарегистрировано около 10 000 лошадей» [10, с. 545]. Исследователи называют общее число от 50 до 60 тысяч [11, с. 15], а также, что «по данным штаба Северо-Западной армии, 19 ноября на довольствии армии состояли 101 648 человек» [10, с. 531], и 22 ноября армия кормила около 90 000 человек [10, с. 531].

Не один, не тайно, не ночью, не тихо, не незаметно перешел границу святой праведный Алексий Южинский, а с десятками тысяч человек – это была эвакуация беженцев в ходе отступления Белой армии Юденича в Эстонию. И это было жестко регламентированное со стороны эстонских властей перемещение людей. И, смею предположить, что после пыток в ЧК именно это было самое яркое и трагичное событие в жизни-житии священноисповедника Алексия Медведкова, прославленного как святой праведный Алексий Южинский.

Десятки тысяч людей столпились на границе, десятки тысяч пришли сюда сознательно. Граница – переход реки Наровы по двум мостам. 60 тысяч человек перейдут их в несколько дней. За их спинами – продолжают стрелять, это белые прикрывают отход. Перед нами не персональная судьба одного священника, а житие народа. Не упоминать эти десятки тысяч, стоявших здесь локоть к локтю с будущим святым – это весьма странный выбор для авторов жития. Отчего так произошло? «От  незнания истории» – отметаем это объяснение. Все, кто работали над жизнеописанием отца Алексея Медведкова – знакомы с историей Белого Движения. И, тем не менее, кажущийся необъяснимым факт – история Северо-Западной армии даже намеком не присутствует в его житии. А ведь и в Эстонии о. Алексей поселяется в одном из мест, связанных с трагическим завершением истории Северо-Западной армии, которая почти полностью погибнет от эпидемии тифа.

Приведу фрагмент из описания отступления Северо-Западной армии в Эстонию: «Ударили морозы, доходившие до 20 градусов. Тысячи солдат и беженцев оказались под открытым небом. Люди замерзали, гибли. <…> Причем на свою территорию эстонцы перевели не всех сразу, а пропускали только мелкими партиями. Остальные же дожидались своей очереди в течение нескольких дней <…> многие из них погибли. <…> Люди голодали, не могли приготовить горячую пищу» [14, с. 98]. Вот при таких обстоятельствах происходил переход границы с Эстонией 18 ноября 1919 года для отца Алексия и его семьи. А также для тысяч тех страдальцев и героев, ради которых, как я полагаю, отец Алексей будет 10 лет безвыездно оставаться в бесперспективном, нищем – и не приходе даже, без храма, – месте под названием Кохтла-Ярве, недалеко от Иевве (Йыхви), ни разу не попросив никакого назначения себе как священнику.

Личный состав Северо-Западной армии был размещен в основном в Нарве, но и в других местах, в том числе в г. Иевве (Йыхви) [12, с. 84]. Воины Северо-Западной армии, члены их семей и беженцы умирали от тифа в спешно созданных для них изолированных госпиталях. Из воспоминаний: «В госпиталях творится нечто ужасное, особенно трагичное положение в Иевве. Там заболел почти весь врачебный персонал. Больные лежат без всякого ухода. Мертвых складывают в кучи, ждут, пока наберется 40-50 трупов, и тогда зарывают их в общую яму» [11, с. 79].

И переход границы с Эстонией, и пребывание армии с ушедшими с нею беженцами в Эстонии в первый, самый трагичный год после – описаны в воспоминаниях участников этих событий. Поистине, это самые значительные события, которые происходили в жизни святого Алексия! Но в его житии о них – ни слова. А ведь именно они могли бы сделать и житие намного ярче, и наше понимание личности святого намного глубже.

В Эстонии отец Алексей прожил 10 лет, потом, последние 3 года – в Южине. Если про его жизнь в Южине известно немного, то про жизнь в Эстонии – почти ничего. Однако, как представляется, его святой подвиг – это память о том подвиге, который воины Северо-Западной Белой армии совершили под Петроградом, и о той трагедии, которая произошла с Белой армией Родзянко-Юденича. И его память была верной и благодарной этим людям. В Южине он служил литургию каждый день. Проскомидию – по 3 часа (поминая многочисленных умерших, тогда как никто из прихожан ему таких поминаний не «заказывал»). Прихожане были этим недовольны (служба становилась длиннее). После службы – служил панихиду, часто и не одну, служил в одиночестве. Кого он поминал? Хотелось бы это узнать. Но, зная историю его жизни, можно предположить, что он поминал тех, вместе с кем уходил из Вруды в июле 1919 года и с кем оказался в Эстонии в ноябре.

В небольшом интервью Антуан Нивьер, один из собирателей биографических данных об отце Алексее Медведкове, постарался ответить на несколько моих вопросов, и оказалось, что его семья тесно связана с историей Северо-Западной армии: «Старший брат отца моей супруги Александры, Павлик Шувалов, состоял офицером в Талабском полку и умер в боях под Царским Селом в октябре 1919 г. Он был погребен в ограде Гатчинского собора. По отзыву сослуживцев и современников Павел Павлович был совершенный рыцарь, благородный, всегда готовый на самопожертвование. Он оставил по себе самые лучшие воспоминания у всех его знавших, так как врагов у него не было. Куприн написал о нем маленький текст. Я где-то читал, что (уже в Эстонии) отец Алексей Медведков занимался бывшими солдатами двух полков – фон Палена и Талабского полка». Даниил Струве, сын Никиты Струве, в беседе со мной заметил: «Удивительно, что эту деталь жития святого Алексия заметили здесь, в России».

Так в чем же причина? Почему в «белой эмиграции» не заметили «белой» части биографии первого святого Русского Зарубежья? Мой ответ – травма гражданской войны.

Для нас, в постсоветской России, это странно слышать – что травма, психологическая и глубже, нанесена не только тем, кто жил в стране ГУЛАГа. Гражданская война нанесла травму всему народу. Обе стороны получили эту травму – и белые, и красные. А проявление травмированности – в беспамятстве. Этого ли нам не знать? Но, оказывается, эта травмированность сказывается и у «природных белых». Но если этот эффект «вытеснения» у потомков условных «красных» проявляется в забвении частной истории, то у «белых», на фоне взлелеянности семейной памяти, страдает осмысление глобального конфликта, в котором участвовали предки.

Травма в советской реальности усиливалась тем, что надо было скрывать прошлое, данные своей биографии, скрывать происхождение, не рассказывать детям и внукам такие детали, которые могли повлечь неприятности. Что у дедушки было две лошади, что бабушка нанимала работников на сенокос, что «у нас был магазин до революции» или даже во времена НЭПа – всё это могло иметь последствия. А потом – что были на оккупированной территории и т.д., и т.п.

И вот здесь мы удивительным образом совпали с «белой эмиграцией» на психологическом уровне. Для них тоже революция и гражданская война – травма, не пережитая даже в нескольких поколениях. В чем именно проявляется эта травма (кроме обычных недомолвок в автобиографии советского человека) – в чем проявляется вообще, даже не в тоталитарном обществе? Разделяется общее и частное. Гражданская история – отдельно, частная история – отдельно. И, что важно – не надо копать, не надо задавать «неудобные» вопросы! Для русской эмиграции XX века таких вопросов тоже немало.

Вот что произошло с житием Алексия Южинского. Святость выражается в конкретной личности святого, и эта личность описана в житии. Частное относится в сферу религии. Но общая травма прожитого остается непрожитой.

Давайте посмотрим, как это проявляется, на других примерах. Например, в житиях новомучеников. Тезисы «не противился соввласти» (непротивление большевизму) и «не эмигрировал, не уехал, не захотел покинуть страну» повторяются из жития в житие как клише. У этих вносимых почти в каждое новое житие фраз нет документального подтверждения для конкретной персоны, но психологически они кажутся необходимыми, чтобы признать и принять святость того или иного мученика.

Одиночество святых – самоощущение человека советской и постсоветской эпохи. На основании этого можно говорить о том, что эпоха «пост-» в этом отношении так и не наступила. Боязнь соотнести себя с общей – гражданской – историей свидетельствует о непережитости (неисцеленности) травм даже 100-летней давности. Примечателен также распространившийся в последние десять лет тезис «в религии не должно быть политики», который как раз разводит общее и частное, не давая моральным принципам христианства проникать в общественную жизнь.

Выразительными примерами могут служить прославления новомучеников «поодиночке», тогда как в традиции христианства – прославлять всех, кто вместе принял мученичество (вспомним знаменитых 40 мучеников). Так, в 2000 году в Соборе Новомучеников и Исповедников Российских прославили семью Николая II – 7 человек, убитых в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, тогда как были убиты вместе 11 человек. Выделили и прославили Романовых, а остальные^[3], пострадавшие в один день и час, вместе принявшие одну и ту же участь (испившие одну чашу страданий), как бы не присутствуют.

То же с прославлением Алапаевских мучеников: убито вместе 8 человек, прославлены двое из них – преподобномученицы великая княгиня Елизавета Федоровна и инокиня Варвара. Остальные, погибшие вместе с ними, как бы отсутствуют.

Или еще пример: расстрелянные в ночь на Рождество 1931 года очень известные петербургские протоиереи Михаил Чельцов и Михаил Николаевский – мученичество приняли вместе, а прославлен как мученик только один из них, тем самым, и события мученичества двоих – как бы нет.

Всё это – важные детали святости XX века как проявления нашей памяти.

Другой пример «незамечания» тех, кто рядом (в том же месте и в то же время) – это, конечно, блокада Ленинграда. В «доказательство» того, что события гражданской войны и Белого Движения на Северо-Западе должны быть упомянуты в житии святого Алексия Южинского, я позволю себе аналогию с блокадой: вот если человек приносит документ, что в 1941-1944 году он проживал в Ленинграде по такому-то адресу – имеет он право на статус «блокадника» и все вытекающие льготы или нет? И, опять же, описывая биографию какого-то человека, узнав, что в зиму 41-42 года он проживал в Ленинграде, должен ли биограф упомянуть, что герой его биографии пережил блокаду? А, возможно, он должен и больше – описать, чему был свидетелем его герой, в какой обстановке он жил, что переживали люди рядом с ним и что, вероятно, переживал он сам? Или упоминать о блокаде необязательно?

Но травма нашего прошлого столь велика, что для многих непереносимо, психологически болезненно, поставить рядом тех, кто буквально находился в двух шагах друг от друга. Например, Федор Бобров, фрагменты дневника которого опубликованы [13, с. 246-276] недавно, жил на 4-й линии Васильевского острова, а Таня Савичева – на 2-й линии. И история наша будет неполной, если мы будем видеть только кого-то одного из них, а не их вместе.

Особый случай «разделения» людей на частные биографии – это появившиеся послевоенные «мемы», и самый яркий из них вовсе не «лишь бы не было войны», а «Блокаду пережили – и это переживем!». Последнее время я часто слышу эту «поговорку»: «…и это переживем!». Обычно на такую реплику я говорю: «Так не пережили же. Миллион, может, больше – не пережили. Умерли. В мучениях». Недавно услышала новый извод того же сознания: «ГУЛАГ пережили, и это переживем», – это уже от «начитанных» про репрессии. И то же самое: «Так многие же не пережили». Желание забыть, вычеркнуть, переступить через тех, кто «не пережил» (про ГУЛАГ еще говорят: «смогли пронести через ГУЛАГ культурность, интеллект!») – также характерная черта поставления человека в «одинокое» биографическое поле. Невидение – принципиальное – человека в контексте гражданской истории, невидение тех, кто рядом, игнорирование того, что когда вот этот персонаж выжил – рядом тысячи погибли, еще и серьезно влияет на личность выжившего.

Какое средство для исцеления этой травмы прошлого?

Очевидно, что нам нужно учиться всегда совмещать, соединять, сроднять эти два уровня проживания истории: личное и общее. Совместить частную и гражданскую жизнь – значит преодолеть последствия гражданской войны. Личный (частный) уровень на уровень гражданской истории переводят родословные поиски, они показывают частную жизнь на фоне гражданской истории, совмещая их; без детального знания исторического контекста заниматься родословием невозможно.

Второе, что необходимо для исцеления этого разрыва между общим-частным в исторической памяти – понимание, что «гражданский уровень» – это сфера символического. И здесь одной из самых наглядных сфер проявления оказывается топонимия. Массовые переименования улиц (идея Ленина, проводимая в жизнь все годы существования СССР) имели цель привить, воспитать разобщение частного и общественного. Ваши дети растут на улице Белы Куна? Или Дыбенко? Или Чекистов? Какая вам разница, на какой улице? Но если общее и частное не разобщены, то улиц Белы Куна не будет. Именно в этом я вижу путь к восполнению вакуума гражданской ответственности.

Еще один вопрос, который предъявляет современность: что нас объединяет? Ведь гражданское общество – это и единство. Сегодня предлагается такой путь: нас объединяет забвение репрессий («не будем ворошить», «будем жить будущим, а не прошлым, светлым, а не темным» и т.п., «память о репрессиях разобщает – разделяет на жертв и палачей», поэтому она вредна для государства, для общества, даже в религиозном плане – чтобы «не осуждать, не помнить зло» и т.д.). Именно этот тезис в разных формах широко культивируется и, кажется, его уже почти удалось привить нынешнему поколению, так что он может передаться последующим. Но это приносит плохие плоды – забвение не исцеляет, забвение не объединяет. А добрые плоды (от биографий без пробелов до процветания экономики) даст объединение нации, народа, страны – именно на культивировании памяти о репрессиях. Именно такая память – без пробелов – открывает возможности преодоления разобщения, соединения «общего и частного» плана в нашем понимании и прошлого, и современности.

Приведу еще один «страх», которым болеет уже не одно поколение в нашей стране: «подождите, пока это поколение уйдет, вот следующее поколение – оно будет свободно от наследия прошлого и оно сможет знать историю без пробелов». Это опаснейшее заблуждение. На самом деле всё решается в рамках одного поколения. Если на уровне одного поколения не будет произведено совмещение общего и частного, не будут даны ответы и расставлены моральные акценты по поводу «прошлого» – то следующему поколению достанется в наследство опять та же самая расколотость и разделенность.

Под конец я бы хотела сделать шаг по предложенному пути – увидеть человека рядом, в одном месте в одно время, с многими другими. Митрополит Евлогий, описывая в своих воспоминаниях протоиерея Медведкова, не мог не знать, что в Южинском приходе большую часть русских беженцев составляют вовсе не приехавшие из Эстонии (мы можем встретить среди «белых» в Южине – корниловцев, марковцев, алексеевцев, много было казаков), но почему-то выделил именно их, когда говорил о характере служения этого священника.

Приведу некоторые имена уроженцев Гатчины, Сиверской, Царского Села, Пскова, Острова, Гдова, Ямбурга, Нарвы, Таллина… В этом нам поможет труд Брюно Жироди, которого так тронул вид заброшенной Никольской церкви в Южине, что он предпринял не только усилия по ее восстановлению, спасению ее архивов, но и собрал немало исторического материала о русской диаспоре Южина.

Все эти люди (и многие другие) приехали вместе с отцом Алексеем (а точнее, наверное, сказать – он поехал за ними) во Францию, в Южин в 1929 году.

Алексей Парфенов, род. в Гатчине в 1878, в 1930 переехал в Париж;

Иван Пушкин, род. в Бестужевском в 1898, в 1942 к нему приехал сын Леонид Пушкин;

Мария Распопова, род. в 1892 в Пярну;

Михаил Афанасьев, род. в 1905 в Гдове, в 1939 мобилизован, в 1945 вернулся в Южин, в 1956 выехал в СССР;

Николай Афанасьев, род. в 1899 в Пскове, в 1936 вернулся в Эстонию;

Сергей Алексеев, род. в 1909 в Царском Селе;

Александр Алексеев-Гусев, род. в 1886 в Петербурге;

Илья Андреев, род. в 1891 в Пскове, в 1930 вернулся в Эстонию;

Григорий Андреев, род. в 1895 в Пскове;

Иван Анисимов, род. в 1899 в Острове, в 1946 выехал в СССР;

Михаил Аверьянов, род. в 1909 в Острове;

Акулина Баранова, род. в 1900 в Пскове;

Николай Баранов, род. в 1890 в Острове, в 1930 переехал в Париж;

Дмитрий Басков, род. в 1895 в Петербурге, в 1942 уехал в Германию и вступил в антибольшевистский легион;

Николай Богданов, род. в 1899 в Пскове;

Алексей Боровков, род. в 1896 в Петербурге, в 1942 уехал в Германию, вступил в антибольшевистский легион;

Марфа Ботанова-Корзинина, род. в 1895 в Новгороде;

Борис Бранденбург, род. в 1899 в Пскове, в 1942 выехал в Германию, вступил в антибольшевистский легион;

Евдокия Бранденбург, род. в 1888 в Нарве;

Михаил Шаляпин, род. в 1895 в Новгороде, в 1930 переехал из Южина в Париж;

Тарас Шаляпин, род. в 1913 в Пярну, в 1930 переехал из Южина в Гренобль;

Павел Ширшов, род. в 1908 в Нарве;

Петр Шестаков, род. в 1900 в Таллине;

Павел Шидловский, род. в 1909 в Ораниенбауме;

Диубины Игорь, Михаил, Онуфрий, Зоя: Игорь род. в 1900 в Острове, Онуфрий род. в 1906 в Острове, Зоя род. в 1923 в Таллине, Игорь род. в 1927 в Таллине;

Александр Дурдин, род. в 1879 в Петербурге, умер в 1935 в Южине;

Владимир Дромметр, род. в 1890 в Петербурге, сыновья Бронислав (1921 г.р.) и Константин (1923 г.р.);

Андрей Федотов, род. в 1901 в Пскове, в 1946 выехал в СССР вместе с сыном Николаем (1928 г.р., Нарва);

Николай Филомафитский, род. в 1909 в Петербурге, в 1931 уехал из Южина в Эстонию;

семья Годуновых: Виктор Годунов 1903 г.р. (Петербург), супруга Вера Петсон, сын Борис 1928 г.р. (Пярну), в Южине родились Анастасия (1929) и Надежда (1932);

Николай Гутман, род. в 1904 в Ямбурге, в 1939 мобилизован во фр. армию, умер в 1952 в Южине;

Иван Григорьев, род. в 1890 в Заполье (Псков);

Артур Хендриксон, род. в 1892 в Таллине, в браке с Натальей Богдановой, в 1942 выехал из Южина в Германию, вступил в антибольшевистский легион;

семья Кувалдиных: Михаил 1895 г.р. (Псков), в браке с Екатериной Финагеновой (Финогеновой), дети Борис 1921 г.р. (Таллин), Лидия 1923 г.р. (Таллин), Ия 1926 г.р. (Таллин), Георгий 1930 г.р. (Южин), Борис Кувалдин в 1942 году выехал в Германию на работу, Георгий Кувалдин в 1947 году выехал в СССР;

Сергей Лебедев, род. в 1897 в Острове;

Василий Леонов, род. в 1909 в Нарве, в 1940 мобилизован, в 1947 выехал в СССР;

Михаил Николаев, род. в 1901 в Острове;

Иван Окунов (Окунев), род. в 1894 в Пскове, в 1936 вернулся в Эстонию.

Всего в Южин в 1920-1930-е годы прибыло более двух тысяч русских эмигрантов первой волны. Брюно Жироди пишет: «Были исследованы приходской и городской архивы, а также архив сталелитейного завода. Это позволило определить около 2200 лиц русского происхождения, родившихся вне Франции. … Справедливо задаться вопросом: кто были те 1800 мужчин, оставшихся работать на сталелитейном заводе в Южине в качестве разнорабочих, металлургов, гравировщиков или прокатчиков?» [14, с. 4, 6].

Этими вопросами задается и эту работу памяти делает человек по имени Брюно, а не Иван, Василий, Михаил, Николай, Алексей…

Журнал «Начало» №37, 2020 г.

---

^[1] Приведем более пространный текст, написанный известным деятелем православного зарубежья диаконом Александром Занемонцем (выпускник истфака МГУ): «23 года о. Алексий прослужил сельским священником возле Ямбурга, и, будучи приговорен большевиками к смертной казни, чудом сумел выбраться в 1919 г. в Эстонию, где прожил 10 лет. В Эстонии он работал на шахте, чтобы прокормить семью, и служил священником в городе Йыхви, который известен всем, кто когда-либо ездил поездом в Пюхтицкий монастырь. В этом же храме в 1950-е гг. начинал свое священническое служение будущий патриарх Московский Алексий (Ридигер)» [5].

^[2] См. подробнее на картах: Схема 16. Военные действия на Петроградском фронте с 13 июня по 6 июля 1919 г. [10. Приложения]

^[3] Причем прославили в необычном чине «страстотерпцы». Иконография Собора Новомучеников, поэтому возглавляется не новомучениками, а страстотерпцами. Когда через несколько лет (в 2016 г.) «допрославили» доктора Е.С. Боткина, его также «пришлось» прославить в чине «страстотерпец», что уже совсем стало практически необъяснимым. Дело, видимо, в том, что рядом со «страстотерпцами» один «мученик» выглядел бы тоже весьма странно. Почему же в 2000 году Юбилейный Архиерейский собор, устанавливая в Церкви торжество Собора Новомучеников, один случай мученичества все же не смог назвать «мученичеством», а по какой-то причине дал другое наименование – страстотерпчество? На мой взгляд, это также характерный признак выведения феномена мученичества из поля гражданской истории. Царь, фигура явно не «частного» характера, никак не мог быть наименован «мучеником», ибо это вывело бы осмысление его убийства на общественный, гражданский, национальный, государственный уровень. Такое положение должно было бы иметь вполне логичные последствия – это государственное преступление, совершители которого не просто грешники, но преступники в гражданском, общественном, государственном смысле. Последствия слишком пугали – прославление «Ипатьевских мучеников» подсознательно грозило признанием преступности власти большевиков, следовательно, ее незаконности, по меньшей мере. Убийство в Ипатьевском доме необходимо было сводить к «частной» («одинокой») биографии, житие с описанием мученичества – выводить из поля «гражданской истории» в необремененный большими смыслами чин «страстотерпчества» (личного смирения перед ударами судьбы). Понять эту символическую преграду между частным и общим, личной и гражданской историей (которая делает непрожитым ни первое, ни второе, приводит к фальсификации и искажению обеих частей памяти), проявляющуюся в осмыслении святости, выраженной мученическим чином, поможет исторический экскурс в тему. Христианские мученики первых веков (I–III) были государственными преступниками и судились по законам Рима. Впоследствии, когда империя стала христианской, мученичество стало пониматься в параллели с тезисом о «нечестивом государстве». Поэтому для князей Бориса и Глеба Русь испросила у Константинополя особый, неслыханный ранее, чин святости – страстотерпцы. Термин «мученики» не подходил для них – он бы «подрывал основы» власти, а сейчас бы сказали – «древнерусской государственности».

Литература:

1. Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни: Воспоминания. М., 1994.
2. Вестник Русского Студенческого Христианского Движения. 1957. №4 (47).
3. Святой праведный Алексий Южинский. 1867-1934. 80 лет со дня преставления ко Господу и 10 лет со дня прославления в лике святых / Сост. М.В. Зубова. М., 2015.
4. Вечное. 1961. №4 (160). Цитата в источнике дана по изданию: Святой праведный Алексий Южинский. 1867 – 1934. 80 лет со дня преставления ко Господу и 10 лет со дня прославления в лике святых / Сост. М.В. Зубова. М., 2015.
5. https://www.kiev-orthodox.org/site/personalities/4766/
6. Сайт прихода собора Иоанна Предтечи в Вашингтоне. https://stjohndc.org/ru/list-of-relics/aleksiy-medvedkov-yuzhinskiy-protoierey-pravednyy
7. https://ru.wikipedia.org/wiki/Медведков,_Алексей_Иванович
8. Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели Русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920-1995. Биографический справочник. М. – Париж, 2007.
9. Суетов Л.А. Белое Дело. Часть 3. Белое движение на Северо-Западе России. СПб., 2008.
10. Розенталь Р. Северо-Западная армия: хроника побед и поражений. Таллинн, 2012.
11. Зирин С.Г. Голгофа Северо-Западной армии. 1919-1920. СПб., 2011.
12. Михайлов день 2-й. СПб., 2010.
13. «Кадры решают всё!» Блокадные записки сотрудника НКВД. 1942 г. // Новейшая история России. 2015. №2.
14. Жироди Б. Русские город Южин и православная церковь святого Николая. На правах рукописи.

 

УДК   27; 272

M.N. Lobanova

The life of the holy Alexy Yuzhinsky and «non-notice» of civil history

The study of the history of the XX-th century is often conducted in two directions: the large history (civil, state history) and the small history (microhistory, private, individual). The big problem with this approach is the mismatch between the two stories, even if they talk about the same time and place. An example of this is the correlation between the life of St. Alexy Yuzhinsky, priest Alexei Medvedkov, and the history of the Civil War in Russia (events near Petrograd, actions of the North-Western Army under the command of General Yudenich, 1919).

Keywords: civil war, holiness, Russian Diaspora, Alexy Yuzhinsky.