Чурсанов С.А. Лицом к лицу. Понятие личности в православном богословии XX века
Рецензия на книгу С.А.Чурсанова «Лицом к лицу. Понятие личности в православном богословии XX века». Москва: Издательство ПСТГУ, 2008.
Книга С.А. Чурсанова «Лицом к лицу» посвящена теме личности в контексте православного вероучения и современного богословия. При всем объеме написанного и сказанного по этому вопросу категорию «личность» нельзя признать исчерпывающе осмысленной, и работа Чурсанова представляет собой еще один шаг в этом направлении. Сразу нужно оговориться, книга, по всей видимости, является минимально переделанной диссертацией, это во многих случаях затрудняет ее понимание. «Родимые пятна» жанра иногда сильно мешают автору как следует продумать многие мысли до конца и интегрировать в осмысленное целое свои интуиции и те источники, на которые он опирается. Дежурная «ученая трескотня» и пересказ общих мест, характерный для большинства диссертаций, к сожалению, могут сильно подпортить труд и серьезного ученого. Чурсанов обратился к весьма сложной, но чреватой настоящим богословским и философским творчеством проблеме. По замыслу автора, богословская тема должна раскрываться с помощью трех «оптик»: собственно богословской, философской и культурологической. Однако полностью реализовать замысел ему все же не удается. Автор успешнее всего прибегает к богословской оптике, точнее к ее филологическому измерению, философский и культурологический контексты остаются почти не актуализированными. Особенно это досадное свойство книги проступает в третьей главе «Понятие личности в антропологии и гуманитарных исследованиях», о чем речь впереди.
Чурсанов прослеживает тему на уровне контекста употребления триадологических терминов (ипостась — ὑπόστασις, природа — φύσις; лицо — πρόσωπον) в дохристианский период, в Священном Писании Ветхого и Нового Завета и у св. отцов. Он предлагает последовательный анализ этих категорий от данных античной литературы и философии до святых отцов и современных интерпретаторов их наследия. Такой подход имеет свою логику. Например, вот как Чурсанов прослеживает категорию «лицо». «Безличность слова πρόσωπον в дохристианском языке подчеркивается также его употреблением в значении как лица человека, так и морды животного. Это слово употреблялось не только по отношению к человеку и богам, но и по отношению к ибису, собакам, оленю, лошади, рыбе. Кроме того, Софокл пишет о лице луны, Еврипид — о ликах статуй, а Пиндар — о ликах песен»[1]. «Таким образом, — заключает автор, — в древнегреческом словоупотреблении термин πρόσωπον не имел онтологического наполнения, характеризуя внешнюю, преходящую, а следовательно — онтологически относительную, акциденциальную сторону действительности»[2]. В Ветхом Завете «лицо» остается описательной категорией, более подходящей для характеристики «он», чем «я», однако появляется и нечто имеющее перспективу совсем другого, чем в античности, опыта личностного бытия. Слово πρόσωπον в Ветхом Завете может иметь и обобщенный собирательный смысл, как, например, в выражении «пред лицем всех братьев своих»… В этом случае слово выражает также и идею нахождения перед чем-либо, напротив чего-либо. Эта же важная для богословского понимания личности идея движения к чему-либо или пребывания перед чем-либо предполагается сочетаниями слова πρόσωπον с каким-либо местом, городом, страной. В книге Бытия насчитывается восемь таких словосочетаний, например: «И встал Авраам… и посмотрел налицо… Содома и Гоморры». «Лицо» обретает смысл в отношении, общении с другими лицами. «Поскольку именно свои лица люди обращают друг к другу в общении, именно через лица они открываются друг другу. С этим обстоятельством связан соблазн лукавого притворства, напускного благочестия, наигранности и фальши. Так, апостол Павел пишет о людях, «которые хвалятся лицем, а не сердцем[3]. «Лицо» — это отношение и общение, таковы данные Откровения, но «отношение» и «общения» еще и философские категории с богатой историей, и показать их философское значение особенно в перспективе богословия вещь не только не лишняя, но прямо необходимая. Чурсанов, однако, почти не затрагивает историю бытования рассматриваемых категорий в античной философии.
Касаясь темы личности (т.е. категорий «ипостась», «лицо» и «сущность») в святоотеческом богословии, он апеллирует непосредственно к богословию XX века. Такой поворот, конечно, вполне допустим, учитывая, что основное ударение в монографии делается как раз на современность, но логика темы в ее генезисе остается все же недостаточно четко представленной. Вообще говоря, исследователь, взявшийся за осмысление темы личности в богословии и философии, стоит перед сложной проблемой: опыт личностного бытия, его утверждение в христианской мысли, особенно на фоне античности, совершенно несомненен, но как только дело доходит до конкретных святоотеческих текстов, мы либо встречаем данные слишком скупые и отрывочные, либо слишком многое в мысли святых отцов вновь возвращает нас к античной философской терминологии, зачастую в ее не преображенном виде. В этом случае задача усложняется, нужно не только упорядочить и изложить материал, но реконструировать, даже «додумать» положения святоотеческого учения о личности. В сущности, результатом такого со-творчества Преданию стало возрождение под знаком концепта личности православного богословия, и особенно триадологиии в XX веке. В этом деле очень важным оказывается исследование интеллектуального фона темы. Здесь важен не только опыт святых отцов, понятийная оснастка их мысли, но и наш опыт, с которым мы подходим к этому вопросу.
Очевидно, наше, современное видение собственного «я» не совпадает ни с античным, ни со средневековым ее пониманием. Здесь, например, можно задаться вопросом: «личность» и «я» — это одно и то же или нет? Очевидно, что понятийная «инфраструктура» для «личности» будет одна, для «я», учитывая контекст новоевропейской философии, другая[4]. Вместе с тем, опыт личности совершенно не обязательно искать в том, что непосредственно касается человека и проходит для современной науки по департаменту антропологии. Вопрос, где и как искать «личностность», далеко не праздный. Вероятно, ограничиться здесь только филологическим анализом, при всей очевидной необходимости обращения к первоисточникам, совершенно недостаточно. Например, если эту проблему спроецировать на философию Платона, «безличность» обнаружится достаточно быстро, в «Федре», «Тимее» или «Государстве» мы увидим, что человеческая реальность не концентрируется в «я», а распадается на бытие и бывание, душу и тело, из которых тело меньше, чем человек, а душа больше, чем человек. Если мы будем искать следы личностного бытия в «Софисте» и «Пармениде», «безличность» античной философии покажется квалификацией далеко не бесспорной. Скажем, Единое «Парменида», переосмысленное Плотином, ближе к искомой личностности, чем душа «Федона» и «Федра».
Все сказанное только гипотеза, требующая развернутых доказательств, но первостепенно важной остается проблема смыслов, стоящих за той или иной категорией, ведь язык не только говорит, но и умалчивает. Чурсанов формулирует некоторые смыслы, относящиеся к проблеме личностного бытия, лишь косвенно, через призму понимания личности в богословии XX в. (в главе с соответствующим названием), упуская из виду тот факт, что В.Н. Лосский, на которого он ссылается (как по большей части и его последователи митрополит Иоанн (Зизиулас) и Х. Яннарас), рассматривали «личность» или «я» не сами по себе, а интерпретировали с помощью этих категорий примерно соответствующие им термины «ипостась» и «лицо». Если «ипостась» — личность, то что же такое личность? Не возникает ли здесь логический круг, когда от неизвестного отсылают к неизвестному? Чурсанов стремится вывести из ипостаси «личность», такова структура самой книги и основная ее линия, но не нужно забывать, что ипостась как понятие в богословии сознательно сужено, сделано это только для того, чтобы смысл, выраженный этим термином, был как можно более точным и однозначным. Поэтому, как это мне представляется, не ипостась нужно расширять до «личности» (по этому пути шел Вл. Лосский), а ипостась вводить в контекст «личности».
Первая глава посвящена понятию лица в тринитарном богословии, она предполагает обычную, для автора, трехчастность: дохристианский контекст темы, классическая православная триадология, современное богословие. Вторая глава — «Понятие лица в христологии» — сохраняет ту же трехчастность. В первом параграфе описана проблематика христологических споров, второй параграф посвящен философским основаниям, фундаменту положений христологии, а значит, и антропологии, ибо, как констатирует автор, святоотеческая антропология никогда не имела самостоятельного от триадологии и христологии характера. На повороте от реалий исторических к богословскому обобщению исследователю со всей очевидностью остро не хватает философского контекста. Скажем, категории «субъект» и «предикат», категория рода, категория имени, которые вводит на правах философского контекста Чурсанов, совершенно ничего не проясняют, поскольку почти не развернуто их философское содержание. Многочисленные цитаты и ссылки только запутывают читателя, создавая иллюзию, что «все и так понятно». Необъяснимым пробелом остается нерассмотренное автором учение каппадокийцев и более поздних отцов о божественных энергиях, об именах и о познании как примышлении имен к энергиям (этим упущением страдает и первая триадологическая глава книги). Прямое отношение к нашей теме этого учения не вызывает сомнения, например, вопрос непознаваемости личности (ему посвящен параграф в 3 главе), определенно требует обозначения того, как св. отцы понимали природу человеческого познания[5]. То, что святые отцы употребляли категории «род», «вид», «индивид», «общее», «частное», в том числе в христологии, само собой поднимает вопрос о рецепции аристотелизма и о его месте в православном богословии. Но по этому пути автор не идет, ограничившись цитатами из Дамаскина. Хотя гораздо интересней было бы осмыслить, как и почему аристотелевская логика так обширно представлена в богословии (того же преп. Иоанна или Леонтия Византийского) и где ее «объективизм» преодолевается в пользу личности. Возможный ход — обращение, например, к иконографии как равноценному богословию языку Предания. Личность, рассмотренная через призму иконографического образа, многое бы прояснила в богословии личности. Совершенно не случайно в богословии XX века эта тема оказалась востребованной сразу в трех сферах Предания — триадологии, христологии и экклезиологии. К сожалению, из поля зрения автора выпала проблема личности в экклезиологии, а между тем для того же Вл. Лосского или И. Зизиуласа именно учение о Церкви оказалось связующим звеном между триадологией и антропологией, а в учении о человеке именно в рамках экклезиологии возможно размышлять, например, о соотношении «я» и «мы», тема Церкви выводит антропологию в стихию истории. Историчность личности — это существенное свойство ее христианского понимания.
Сергей Анатольевич Чурсанов
Третья глава: «Понятие личности в антропологии и гуманитарных исследованиях», по замыслу автора, должна обозначить пути влияния богословских смыслов на проблематику наук о человеке. Здесь предлагается анализ, так сказать, «экзистенциалов» личностного бытия: «свободы», «открытости», «творчества», «уникальности» и других, — к сожалению, он слишком беглый, для того чтобы читатель вместе с автором мог основательно продумать такие ключевые темы, как тема свободы или любви. Конечно, когда пишешь о книге, тема которой так или иначе входит в круг собственных интересов, трудно отрешиться от мысли «а как бы я об этом написал». И конечно, неправильно все мерить своей меркой. Но все же для исследования, предполагающего разные подходы к обнаружению смыслов, кажется оптимальным сочетание богословской темы и философского контекста, а в третьей главе, выводящей тему личности напрямую в пространство мысли, именно фона и контекста сильно не достает. В сущности, таким философским фоном могла бы выступать русская религиозная философия. Действительно, тема личности в богословии XX в. родом из русской религиозной философии. У богословов русского зарубежья (таких как В. Лосский, и прот. Г. Флоровский) она продукт ее отторжения и переосмысления, но отторжение — род связи, и осмыслить ее значило бы не упустить важные подробности бытования этой категории. И все же в целом нельзя не приветствовать появление новой книги, поднимающей серьезные богословские проблемы именно как проблемы, обретение современным отечественным богословием своих тем и своего языка в соотнесенности с гуманитарными дисциплинами, что казалось совершенно невероятным каких-то двадцать лет назад. Но это процесс далекий от завершения.
Журнал «Начало» №20, 2009 г.
[1] Чурсанов С.А. Лицом к лицу. М., 2008. С. 25.
[2] Там же. С. 26.
[3] Там же. С. 30.
[4] Так прот. С. Булгаков в своих «Главах о троичности» широко использует концепт «я», его оппонент В.Н. Лосский чаще употребляет категорию «личность».
[5] Этот же вопрос касается и триадологии, и здесь его можно переформулировать следующим образом: какова связь между непознаваемостью божественной природы и личностным характером Пресвятой Троицы?