Два мыслителя. Встреча без встречи (По материалам переписки К.Н. Леонтьева и В.В. Розанова)
К.Н. Леонтьев и В.В. Розанов
Впервые письма К.Н. Леонтьева к В.В. Розанову были опубликованы В.В. Розановым (с его комментариями) в №№ 4, 5, 6 за 1903 г. «Русского вестника». А письма В.В. Розанова к К.Н. Леонтьеву в нашей стране в первый раз опубликовал журнал «Литературная учеба» (М., 1989, № 6, С. 127–138).
Две личности — совершенно разные. Что сблизило их в апреле — ноябре 1891 года? И не просто сблизило, а подарило К.Н. Леонтьеву немало душевной радости (вот как обращается К.Н. Леонтьев в своем 12-м по счету, предпоследнем письме к В.В. Розанову, написанном 13 сентября 1891 г. «Неоцененный и единственный в мире (для меня, разумеется; вы сами теперь, я думаю, это понимаете?) Василий Васильевич!»).
В.В. Розанов пишет следующее: «К.Н. Леонтьева я знал лишь неполный год, последний, предсмертный его. Но отношения между нами, поддерживавшиеся только через переписку, сразу поднялись таким высоким пламенем, что, и не успевши свидеться, мы с ним сделались горячими, вполне доверчивыми друзьями. (…) Прочтя его «Анализ, стиль и веяние в произведениях гр. Л.Н. Толстого в «Русском Вестнике» за тот же 1891 год, я горячо заинтересовался самою личностью их автора и выписал его «Восток, Россия и славянство» через Говоруху-Отрока, писавшего под псевдонимом «Ю. Николаев». А когда Леонтьев узнал (через Говоруху-Отрока) о моем интересе к нему, то прислал мне, в Елец, книгу свою «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни». На другой день после этого я получил и первое письмо. (…) Дружба наша, столь краткая и горячая, не имела в себе прослойков, задоринок. (…), нас соединило единство темпераментов и общность (одинаковость) положения. Обнищавший дворянин-помещик был то же, что учитель уездной гимназии; а кружок монахов в Оптиной пустыне очень напоминал некоторые, идеально высокие типы из белого духовенства, какие мне пришлось встретить в Ельце. Такова была общая почва. Но, главное, нас соединила одинаковость темперамента. (…) Более всего меня приковывало к Леонтьеву его изумительно чистое сердце: отсутствие всякого притворства в человеке, деланности. Человек был в словах весь как — Адам без одежд. Среди масок литературных, всяческой трафаретности в бездарных и всяческой изломанности в даровитых, он мне представился чистою жемчужиной, в своей Оптиной пустыни, как на дне моря. И … не имея ничего общего ни с его сословным аристократизмом, ни с его чаяниями «открыть вторую Америку» в византизме и основать новую разбойничью республику (новую Венецию) на полуразрушенных камнях Афона, я, тем не менее, сохраняю всю глубокую привязанность к этому человеку, которого позволяю себе назвать великим умом и великим темпераментом»[1]. Эти слова предваряют письма к Розанову К.Н. Леонтьева. После последнего К. Леонтьева (завершающегося пророчески: «Постарайтесь приехать… Умру, — тогда скажете: «Ах! Зачем я его не послушал и к нему не съездил! Смотрите!» … Есть вещи, которые я только вам могу передать. К. Леонтьев»[2]), после этого письма от 18-го октября через 24 дня он умер.
Следующие слова — из своеобразного послесловия В.В. Розанова к письмам Константина Николаевича.
«Телеграфное известие о его смерти, прочитанное[3] в газете, поразило меня удивлением и жалостью. Мало к кому я так привязывался лично, темпераментно. Собственно, мы любим людей по степени того, насколько глубоко они проходят внутрь нас. Один где-то пополоскался во рту, другой — прошел в горло и там застрял, третий — остановился на высоте груди, и лишь немногие, очень немногие за всю жизнь, проходят совсем внутрь. С Леонтьевым я испытал последнее»[4].
Если Леонтьев оказался другом для Розанова, то Розанов для него — настоящей отрадой в последние месяцы жизни. Конечно, подвергнуть подробнейшему анализу все 22 письма их друг к другу в рамках данной статьи не представляется возможным, и мы не преследуем такой цели. Но указать на некоторые важные, узловые моменты переписки, считаем своей задачей (и обязанностью).
Уже в первом письме К.Н. Леонтьева мы сталкиваемся с особым отношением автора письма к его знаменитым современникам: «…усердно молю Бога, чтобы вы поскорее переросли Достоевского с его «гармониями», которых никогда не будет, да и не нужно. Его монашество — сочиненное. И учение от Зосимы — ложное; и весь стиль его бесед фальшивый. Помоги вам Господь милосердный поскорее вникнуть в дух реально существующего монашества и проникнуться им». Письмо второе К.Н. к В.В. (от 08 мая) также содержит отрицательную оценку творчества Ф.М. Достоевского. «Хотя в статье вашей о «Великом Инквизиторе» многое множество прекрасного и верного, и сама по себе «Легенда» есть прекрасная фантазия, но все-таки и оттенки самого Достоевского в его взглядах на католицизм и вообще на христианство ошибочны, ложны и туманны: да и вам дай Бог от его нездорового и подавляющего влияния поскорее освободиться!
Слишком сложно, туманно и к жизни неприложимо.
В Оптиной «Братьев Карамазовых» правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить его заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается. У от. Амвросия прежде всего строго церковная мистика и уже потом — прикладная мораль. У от. Зосимы (устами которого говорит сам Фед. Мих.!) — прежде всего мораль, «любовь», «любовь» и т.д., ну, а мистика очень слаба.
Не верьте ему, когда он хвалится, что знает монашество; он знает хорошо только свою проповедь любви — и больше ничего»[5].
К.Н. Леонтьев не принимал и религиозных исканий Л.Н. Толстого. Считал, что тот верит лишь «в важность собственных чувств и стремлений». Леонтьев восхищался романами Л.Н. Толстого, но очень негативно относился к нему как к философу и человеку. Вот выдержка из его пятого письма к Розанову (от 13 июня 1891 г.): «Вы к Льву Толстому как проповеднику слишком добры. Он хуже преступных нигилистов. Те идут сами на виселицу, а он — блажит, «катаясь как сыр в масле». Удивляюсь, почему его не сошлют в Соловки или еще куда. Бог с ней, с той «искренностью», которая безжалостно и бесстыдно убивает «святыню» у слабых! Он верит, правда, слепо в одно: в важность собственных чувств и стремлений и нагло, меняя их, как башмаки, беспрестанно, знать не хочет, каково будет их влияние! У него же самого истинной-то любви к людям и тени нет»[6]. Далее читаем: «Гений романиста сам по себе, свинство человека и проповедника сами по себе». И — буквально следующая страница: «Нынче жизнь, как жизнь, меньше любят. Всегда «искали» чего-то впереди, но в меру, а главное — немногие. Нынче большинство «интеллигенции» помешалось на этом «искании». И Льву Толстому, между прочим, за его искание и «искренность», стоит сотни две горячих всыпать туда… Старый … безбожник — анафема!» [7]
Высказывания Леонтьева в адрес современников-соотечественников кажутся порой просто парадоксальными. К примеру, он очень уважал и ценил Владимира Соловьева, чуждого ему по взглядам, и в то же время не терпел многих своих единомышленников (например, Н.Н. Страхова).
Все вышеприведенные цитаты из писем К.Н. Леонтьева позволяют судить о степени его «открытости» перед В.В. Розановым. Что же явилось толчком для подобной откровенности, да и для всей завязавшейся переписки и «дружбы в переписке»?
В самом конце своего второго письма к К.Н. Розанов, как бы мимоходом, сообщает: «Зимой у меня была начата статья о Вас (стр. 20), но прервал за совершенною невозможностью дальше писать по недосугу. Вспомните же, что я ежедневно даю в гимназии 5 уроков». Ответ от Константина Николаевича 24 мая: «Очень бы интересно и вашу статью прочесть. Не пришлете ли вы мне ее в рукописи, как есть? Это было бы мне БОЛЬШИМ утешением в моем одиночестве. ВЫ (да еще двое-трое молодых людей) понимаете меня именно так, как я желал всегда быть понятым»[8].
Собственно, статья Розанова, с рукописью которой ознакомился Леонтьев и в письме № 5 от 13 июня, к Василию Васильевичу снабдил подробнейшими примечаниями и явилась тем самым камнем-фундаментом дружбы, ибо именно в этой статье осуществились для Леонтьева его мечты быть верно понятым и по достоинству оцененным.
С. 352: «По существу … я не только не могу почти ничего на вашу статью возразить, но не умею и даже … как-то … боюсь вам выразить … до чего я изумлен и обрадован вашими обо мне суждениями!.. С самого 73 года, когда я в первый раз напечатал у Каткова политическую статью («Панславизм и греки»), и до этой весны 91 года я ничего подобного не испытывал! Нечто успокоительное и грустное в то же время! Если бы статья ваша была окончена и напечатана, то я мог бы сказать: «Ныне отпущаеши раба Твоего Владыко!..» Теперь еще, пока статья ваша не окончена и не напечатана, я, конечно, не могу этого воскликнуть; но я все-таки могу сказать: «НАКОНЕЦ-то после 20-летнего почти ожидания я нашел человека, который понимает мои сочинения именно так, как я хотел, чтобы их понимали»[9].
Мы видим, что это была не просто переписка двух философов. Они обменивались своими сочинениями. Розанов отправил К.Н. свою большую книгу «О понимании», статью «Место христианства в истории»; Леонтьев Розанову переслал книгу «Отец Климент…», главу из статьи «Добрые вести» (напечатанную в 1890 г. в «Гражданине» (№ 81, 83, 87, 95); в своем 2-м письме к Константину Николаевичу Розанов просил послать «Восток, Р. и славянство» своему старшему брату — Н.В. Розанову (директору прогимназии в г. Белый), а также статью К.Н. «Национальный вопрос как орудие всемирной революции», вышедшую в 1889 г. отдельной брошюрой — уже 5 июня Константин Николаевич (в письме под № 4) информирует Розанова, что выслал 3 экз. «Сборника» в Елец (самому В.В.) и «столько же брату вашему…». Леонтьев выслал Розанову в августе «Наклейки с отзывами (2 книжки)» за 1876–1891 гг., и, хотел передать «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения», — как пишет К.Н., — «довольно большое и давно начатое сочинение». В письме от 19 июня (№ 6) он высказал такое пожелание: «Если бы мы увидались, я бы вам прочел эту рукопись и передал бы ее вам для окончания за меня»[10]. (На наш взгляд это позволяет говорить о том, что К.Н. Леонтьев видел в В.В. Розанове «духовного преемника», продолжателя своего дела.) Розанов же попросил выслать эту статью буквально в следующем своем письме: «…кою сберегу как свой глаз». Но этому не суждено было сбыться. Леонтьев так объясняет свою позицию (письмо № 9): «О среднем европейце теперь не могу вам прислать, ибо она в таком беспорядке, что вы спутаетесь, — без разделения на главы и главы без числа и конца. Отложим это пока»[11].
Статья была опубликована уже в 1892 г. «в четырех книжках «Русск. Вестн.», январь-апрель». В январском номере часть статьи опубликована под названием «Эстетическое понимание истории», далее по просьбе Леонтьева, которую учел Розанов, название было изменено, т.е. в февральском номере «Русского Вестника» выпустил следующую часть уже как «Теорию исторического прогресса и упадка». Сам Розанов отмечает: «…эта путаница с заглавиями была равно вредна и смешна»[12].
Два удивительных, претендующих стать пророчествами высказывания содержатся в письмах К.Н. Леонтьева.
- «Вообще же полагаю, что китайцы назначены завоевать Россию, когда смешение наше (с европейцами и т.п.) дойдет до высшей точки. И туда и дорога — такой России»[13].
- Дабы не вырывать цитату из контекста, приведем довольно значительную часть того же письма: «Поймите, прошу вас, разницу: русское царство, населенное православными немцами, православными поляками, православными татарами и даже отчасти православными евреями, при численном преобладании православных русских, и русское царство, состоящее, сверх коренных русских, из множества обруселых протестантов, обруселых католиков, обруселых татар и евреев. Первое — созидание, второе — разрушение. А этой простой и ужасной вещи до сих пор никто ясно не понимает… Мне же, наконец, НАДОЕЛО быть гласом вопиющего в пустыне! И если Россия осуждена, после короткой и слабой реакции, вернуться на путь саморазрушения, что «сотворит» один и одинокий пророк? Лучше о своей душе побольше думать, что я с помощью Бога и старца и стараюсь делать… Моя душа без меня в ад попадет, а Россия как обходилась без моего влияния до сих пор, так и впредь обойдется. Пусть гипотеза моя есть научное открытие и даже великое, но из этого еще не следует, что практическая политика в XX веке пойдет сообразно этому закону моему. Общественные организмы (особенно западные), вероятно, не в силах будут вынести ни расслоения, ни глубокой мистики духовного единства, ни тех хронических жестокостей, без которых нельзя ничего из человеческого материала надолго построить. Вот разве союз социализма («грядущее рабство», по мнению либерала Спенсера) с русским Самодержавием и пламенной мистикой (которой философия будет служить как собака — это еще возможно, но уж жутко же будет многим. И Великому Инквизитору позволительно будет, вставши из гроба, показать тогда язык Федору Михайловичу Достоевскому. А иначе все будет либо кисель, либо анархия…»[14]
Невозможно обойти вниманием письмо № 9 от 13 августа 1891 года к В.В. Розанову, содержащее квинтэссенцию мировоззрения К.Н. Леонтьева. Здесь он с предельной ясностью и откровенностью высказывается о том, что, по его мнению, является наилучшим «мерилом» для истории и жизни.
Не будем вдаваться в подробности, ибо это надо прочесть «из первых уст» каждому, кто хоть сколько-нибудь интересуется творчеством К.Н. Леонтьева. Приведем лишь полностью один из комментариев к этому письму самого В.В. Розанова, заметив попутно, что он в своем ответном письме вообще никак не откликнулся, ни словом, ни полусловом: «Вот эта отчеканенность мысли Леонтьева и сообщает ему, так сказать, аналитическую цену; это действительно не то, что «гармонии» Достоевского, против которых как-то не умеешь упереться. Видя перед собою честного Леонтьева, отсчитывающего «добродетели» и «признания», как по счетам пятачки и гривенники, выхватываешь, при виде ужасного итога, у него счеты из рук и разбиваешь их о голову счетчика: «Вот тебе, мучитель мой, истязатель души моей!»[15]
Что вызвало столь бурные чувства у В.В. Розанова? Высказывание Леонтьева: «Даже некоторые святые, признанные христианскими церквами, не выносят чисто эстетической критики»[16].
… 8 мая 1891 года (в своем 2-м к Розанову письме) К.Н. Леонтьев впервые (несколько осторожно) высказывается о возможном приезде В.В. в Оптину пустынь, 5 июня читаем: «…Не желательно ли вам место при одной из московских гимназий? У меня «есть рука» по мин. народн. просвещения, и я могу, по крайней мере, «попытать счастья»»[17]. В 6-м письме Леонтьев задает тот же вопрос, но уже более настойчиво: «Не хотите ли вы, чтобы вас перевели в Москву в одну из гимназий? (…) я и к самому министру народного просвещения имею некоторый ход. (…) Весь вопрос в том, желаете ли вы в Москву. Мое мнение, что это было бы вам полезно. (…) И мне самому это было бы приятно (…) я буду ближе к Москве (и к вам в таком случае)». Но в ответном письме Розанов сообщает, что он «только что, по моей личной просьбе, переведен на службу из Ельца в Белый…»
11, 12 и последнее, 13, письма были отправлены Леонтьевым из Троице-Сергиевой лавры.
Последние слова в 13-м, предсмертном письме Леонтьева — призыв, мольба о встрече: «Постарайтесь приехать … Умру, — тогда скажите: «Ах! Зачем я его не послушал и к нему не съездил!» Смотрите!.. Есть вещи, которые я только вам могу передать»[18].
Встречи (на земле) не произошло. Вот как пытается это объяснить В.В. в своих комментариях к 9-му письму Леонтьева от 13 августа (Леонтьев предполагал, что к Рождеству у него «найдутся вольные деньги» и предлагал Розанову: «…возьмите у меня, сколько будет нужно на проезд из Белого и обратно ко мне и на прожиток в гостинице в течение недели (не менее, а то и более, иначе будет «смешнее») и будемте разговаривать каждый день раза по два, или хоть по вечерам без умолку от 6 до 11».) — «Конечно, все очень легко было исполнить, но какая-то лень и суеверие, что я не увижу именно то дорогое и милое, что образовал уже в представлении о невиданном человеке, заставило меня нисколько не спешить свиданием, да и вообще не заботиться о нем»[19]. Так уж случилось, что К.Н. Леонтьев и В.В. Розанов не встретились.
«В конце жизни в письме Э. Голлербаху 9 мая 1918 года В.В. Розанов определил путь своих художественно-эстетических исканий двумя именами: «Розанов» естественно продолжает или заключает К. Леонтьева и Достоевского. Лишь то, что было глухо или намеками, у меня становится ясною, сознанную мыслью. Я говорю прямо то, о чем они не смели и догадываться»[20].
Позволю себе привести еще несколько высказываний самого В.В. Розанова. Эта статья «О Константине Леонтьеве» впервые была опубликована в «Новом времени» 1917. 22 февраля. № 14715.
«Леонтьев не прожил счастливую жизнь, а зато он дал меланхолические, грустные, но изумительного совершенства литературные плоды. Торопиться не надо, время его придет. И вот, когда оно «придет», Леонтьев в сфере мышления, наверное, будет поставлен впереди своего века и будет «заглавною головою» всего у нас XIX столетия, куда превосходя и Каткова, и прекраснейших наших славянофилов, — но «тлевших», а не «горевших», — и Чаадаева, и Герцена, и Владимира Соловьева. В нем есть именно мировой оттенок, а не только русский. Собственно, он будет оценен, когда кончится «наш век», «наша эпоха», с ее страстями, похотями и предрассудками»[21].
«Его письма по чарующему тону, по глубокой чистоте души, по любви к «друзьям» и преданности им — есть что-то несравнимое ни с какими вообще переписками»[22].
К.Н. Леонтьев ушел из жизни 12 ноября 1891 года. В.В. Розанова не стало 5 февраля 1919 года. Оба были похоронены на кладбище вблизи Троице-Сергиевой лавры. В 1994 г. А.Н. Николюкин пишет: «Сегодня путник, отправившийся в возрождающий Черниговский скит, увидит на дороге осколки мрамора и буквы слов от намогильных плит. В 1923 году кладбище Черниговского скита было срыто, крест на могиле Розанова сожжен, а черный гранитный памятник на соседней могиле философа К.Н. Леонтьева разбит в куски. В скиту был организован исправдом для преступников. Посетивший эти места ныне видит молодую рощу на месте кладбища и восстанавливаемый храм»[23].
Журнал «Начало» №15, 2006 г.
[1] Розанов В.В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Т. 13. — М., Республика, 2001. — С. 319–321. Далее все цитаты приводятся по указанному изданию.
[2] Там же. С. 389.
[3] Там же. С. 329.
[4] Там же. С. 389.
[5] Там же. С. 336–337.
[6] В этом письме Леонтьев описывает личные встречи с Толстым: «и я, и все другие вынесли из его наглых бесед … самые печальные впечатления». С. 359.
[7] С. 361–362.
[8] С. 342.
[9] С. 352.
[10] С. 366.
[11] С. 376.
[12] Комментарий к письму Леонтьева № 9. С. 373.
[13] Письмо № 5, от 13 июня. С. 364.
[14] С. 357.
[15] С. 374.
[16] С. 373.
[17] Письмо № 4. С. 351.
[18] С. 389.
[19] С. 381–382.
[20] Николюкин А. Живописец русской души // Розанов В.В. Собрание сочинений: Среди художников. Т. 1 / Общ. ред., сост. и вст. ст. А.Н. Николюкина. — М., Республика, 1994. С. 12–13.
[21] Розанов В.В. О Константине Леонтьеве / В.В. Розанов. Собр. cоч. j писательстве и писателях. — М., Республика, 1995. С. 656.
[22] С. 655.
[23] Указанное издание. С. 15.