Из ничто в никуда. О научной конференции «Христианское образование как фактор формирования духовности»

Пожалуй так можно озаглавить материал о посе­щении научной конференции, проходившей в стенах «Евангелической богословской академии». Почему в «никуда»? Потому что говорить о началах христианского образования в условиях межконфессионально­го созыва и означает признать началом отсутствие всякого начала — дырку, которая, ясное дело, не есть место для строительства.

Но начнем по порядку. На вопрос о конфессиональной принадлеж­ности академии ее сотрудники отвечали, что «у нас — межконфессио­нальная основа, у нас учатся разные христиане (и перечисляли все су­ществующие протестантские секты), а преподают даже православные отцы.

Интерьер, украшенный «евростандартом» и мягкими, цвета солнеч­ного янтаря диванами по углам своеобразной гостиной первого этажа, с уходящей в глубь здания чередой учебных кабинетов, снабженных доб­ротными дверями, подсказал, что научная деятельность здесь обеспечи­вается неплохо и явно не из российских кошельков. За матовыми, за­стекленными дверьми зала виднелись накрытые столы, запах чего-то вкусного предупреждал сознание о предстоящем фуршете, которым, очевидно предполагалось подкрепить межконфессиональное единство христианских душ, утомленных дебатами о проблемах духовности. А на втором этаже в таком же ухоженном, блистающем начищенными пола­ми конференц-зале, за накрытым белой скатертью столом шуршали листочками тезисов докладчики. Вначале поприветствовал собравших­ся ректор — д-р богословия С.И. Николаев, потом выступила зав. кафед­рой общеобразовательных дисциплин, магистр Плясовских Г.А. и, нако­нец, — «местное светило» о. Вениамин (Новик). Он заговорил об одино­ком, непонятом, свободном христианском философе Бердяеве и о связи Церкви и культуры. Слушатели, в основном, студенты академии и пре­подаватели, оживленно реагировали на его выступление, демонстрируя радостное единомыслие и единодушие. Докладчик продолжил тем, что рассказал о предзаданностях культурных архетипов, которые необходи­мо осознать в себе, чтобы не мешать правильному пониманию Еванге­лия. Так, восточную духовность он различил как духовную практику не­деяния с целью погружения в ничто Бога, для которой характерно раб­ство и послушание, западную же определил по принципу деятельности и свободы. Наш социологический тип (причем здесь, впрочем, социоло­гия?), по его словам, тяготеет к послушанию. В христианстве же главное — это правда и справедливость. К целям христианского образования о. Вениамин отнес, во-первых, спасение человека, во-вторых, необходи­мость для христианина научиться быть вежливым и стать приличным человеком и, наконец, в-третьих, чтобы в нашей стране состоялось пра­вовое государство. Не обошлось без привлечения опыта «христиан­ской» мысли Бердяева и отсылок к авторитету В. Соловьева, а именно: утверждению последнего об отсутствии логосного начала в православ­ной церкви. Потом началась дискуссия.

Слово «духовность» не сходило с любых открывавшихся здесь уст, слушатели тянули с мест руки со своими предложениями по поводу оп­ределения «духовности». Например: духовность — это работа св. Духа в нас, духовность идет из нашей собственной культуры, или: духовность — это собирание в нас цельного человека. Кстати, вопрос о цельности человеческой души, о путях к ее достижению был в числе самых насущ­ных и волнующих. Парадокс этого вопроса, а главное, тут же поступав­ших энтузиастических ответов заключался в том, что о цельности чело­веческой природы рассуждали обладатели сектантского мышления, в своей основе обреченного на онтологическую частичность, лишившие себя полноты литургической жизни церкви. Причем поражала атмо­сфера какого-то всеобщего «благодушия». Словно я оказалась на собра­нии подросткового клуба «Дружба» или классном часе после уроков, где ученики, кто во что горазд, делятся каждый своим пониманием люб­ви, верности или еще какой-либо добродетели, а воспитатель поощри­тельно кивает головой, посматривая на часы, и про себя думает: разви­ваются детки, подрастают. Невольно вспоминаешь о Сократе с его мето­дой приведения блуждающей по закоулкам спящего разума души в ра­бочее состояние. Хотя что им Сократ — здесь же собрались люди, кото­рые на «ты» с самим Духом Святым.

Женщина-магистр поделилась методологией, «пробуждающей» действие св. Духа в нас. Во-первых, надо научиться общению с Богом. Для этого предусмотрен классный час молитвы вместе с преподавателем-наставником. Далее, прозвучала настоятельная рекомендация хо­дить в библиотеку для сосредоточенного погружения в книгу — это, кстати, называется интериоризацией. Затем было предложено научить молодежь тому, чтобы знания, становясь познанием, стали необходимой частью жизни. Это есть процесс экстериоризации, который должен от­ветить на злобу дня и на нужды людей. В основу принципа духовного образования был положен опыт Розанова, в частности, его принцип ин­дивидуальности, ведь только через соприкосновение индивидуально­стей происходит подлинное духовное общение, познание Духа, в отли­чие от безжизненного накопления знаний (последнее было названо схо­ластикой вполне в духе наших не слишком обремененных знанием ин­теллигентов-шестидесятников, которые превратили это слово в руга­тельство). К той же методике бодрой учительницей «духологии» был подведен и опыт православных старцев, который, по ее словам, состоит в передаче духовного знания именно путем индивидуального общения. В этом месте она посокрушалась о том, что нет в числе присутствующих представителей православной конфессии, дабы подискутировать на этот счет. Один активный студент поделился своим религиозным опы­том, рассказав, что жизнь его является каждодневным подражанием Христу, начиная с утренней чистки зубов до, очевидно, верха аскетиче­ского подвига — предоставления места старушке в метро. Последнее было сообщено с особой горячностью не один раз, видно, аскеза здесь проявила себя в наибольшей мере. Когда же он имел неосторожность упомянуть, что Богу некого любить, кроме как человека, ибо никакого самобытия вне человека у Бога нет, я «раскололась», обнаружив в среде присутствующих инакомыслящую и инаковерящую, и спросила: «А как же бытие св. Троицы?». Не без раздражения юный «подражатель Хри­сту» парировал: «Ав Библии об этом не написано».

Тут о. Вениамин вспомнил, что да, есть такое в Православии вероуче­ние о Боге — Пресв. Троице. Но это все из области апофатики, не имею­щее отношения к христианской практике, христианскому образованию, а догматические вопросы — это просто другая тема. Да и вообще все уче­ние Восточной Церкви апофатично и не имеет прямого отношения к жизни. Посетовал, что Православие не пережило ни Реформации, ни Просвещения — «легализации разума», которое о. Вениамин связал не более и не менее как со Светом Христа. Ему показалось уместно вспом­нить здесь слова из Рождественского тропаря, в котором поется, что Христос есть Свет Разума, (как будто быречьтам идет о свете самого ра­зума, а не о том, что Иисус Христос просветил разум Собой).

Все это тем более удивительно, что о. Вениамин имел ведь самое пря­мое отношение к православной Церкви, в недалеком прошлом будучи инспектором Санкт-Петербургской Духовной Академии и Семинарии. Теперь же, очевидно, по примеру Бердяева, решил стать вольным христианином, «свободным художником» христианской истины, борцом за светлый разум человека. Результатом такого преобразования оказалось, в частности то, что о. Вениамин не увидел различия между философией стоиков и учением Христа, а также запамятовал лежащий в основе веро­учения Кафолической Церкви халкидонский догмат, который говорит о том, что Христос является совершенным человеком не в силу совершен­ства человеческой природы, но вследствие неслитного соединения на­шей природы с божественной в Лице Христа — воплощенной второй Ипостаси Пресв. Троицы.

И подумалось мне, неужели этот набор ни к чему не обязывающих «богословских» суждений, должен стать основой христианского обра­зования? Неужели, чтобы построить в России правовое государство на христианских началах или воспитать в русском человеке «приличного и вежливого христианина», надо отказаться от веры в св. Троицу, пере­стать быть членом мистического Тела Христова Церкви, презрительно отвернуться от Церковного предания и христианских догматов и поло­жить в основу знания скудный, выпаривший из себя со времен Лютера, всякую достойную образовательную традицию, протестантский рели­гиозный опыт. Кстати, не грех и вспомнить бы местным новоиспечен­ным «протестантам», что сам Лютер имел настоящее богословское католическое образование, взращенное на все той же схоластике. И вполне вероятно, что если бы наши «учителя христианской нравственности» всерьез изучили ее, то, наверное, смогли бы сознательно отказаться от использования в своей лексике такого затасканного социдеологией слова, как «фактор» при формулировании темы своей научной конфе­ренции, а тем более осмыслить неуместность данной формулировки во­обще применительно к задачам образования, которое само по себе пер­вично в отношении всякого рода «факторов». Да у духовности и не может быть никаких факторов, поскольку она самодостаточна и является истоком человеческого бытия. Дух Святый стяжается, а не «формирует­ся». Хотя, может быть, все объясняется гораздо проще? И дело в про­стой готовности собравшихся заболтать все что угодно, лишь бы «спа­сти и сохранить себя» в удобных креслах за всегда накрытым столом.

Журнал «Начало» № 10, 2001 г