К вопросу о природе человека
Подступаться к заявленной теме, как это понимает автор, только и имеет смысл в ясном сознании того, что так называемая «природа», или сущность,— это вовсе не та реальность, которая может быть установлена как единственно возможная или хотя бы устойчивая. Природа, или сущность, так или иначе, но всегда представляет собой некоторую проекцию познающего субъекта на предметную реальность. Она неизбежно нечто проговаривает о субъекте и в то же время несводима к нему. Устанавливая сущность, субъект неизбежно вкладывает в предмет самого себя. Однако таким образом, чтобы выявить в нем насущное. Да, сущность бытийствует и сама по себе, но ее «само по себе» всегда повернуто к субъекту, есть данность ему предметной реальности. Поэтому в ней совпадают гносеологическое и онтологическое измерения. Разумеется, при этом имеется в виду, что гносеология — это проекция субъекта на предмет, онтология же — выявление в нем его собственной бытийственности.
В частности поэтому природа-сущность может быть многообразной. Ведь каков будет субъект, с какой позиции он выступает, таковым и предстает перед ним познаваемое. Если уж совсем упростить разговор, то, скажем, природа камня может определяться исходя из того, что он физическое тело или некоторое образование со своим химическим составом. Но почему бы не посмотреть на него с позиций строительного или военного дела etc. Между тем, как бы мы ни ограничивали давнишние претензии понятия природы-сущности, в известных пределах оно работает. Главное здесь в том, чтобы пределы эти сознавались и учитывались. И тогда природа того же камня вполне заслуживает познавательных усилий.
Они же сильно облегчаются тем, что камень принадлежит к определенному роду сущего. А это значит, что в принципе природа каждого камня одна. Познав ее у одного камня, можно ручаться за ее наличие у всех других камней. Правда, с тем ограничением, что помимо рода камней существуют еще и видовые отличия между ними. Приняв их во внимание, то есть принадлежность камня не только к роду, но еще и к виду, можно будет ручаться за единство его сущности-природы у всего бесконечного числа камней. В этом случае ссылки на то, что все-таки камни очень разные по размерам, удельному весу, физическим или химическим параметрам, пригодности для строительных работ etc, не будут иметь смысла. Все это у каждого из камней до конца не совпадает с другими камнями. Однако «индивидуальность» камня все равно в разговоре о его природе-сущности не будет иметь значения. Оно ведь уводит нас в сторону от существенного к случайному преходящему, не имеющему всеобщего значения, как это положено природе-сущности.
Обратившись от так называемой неживой природы к природе растительной и животной, мы вправе утверждать, что в интересующем нас отношении ничего не изменится. И растение, и животное прежде всего принадлежит роду-виду и только потом все остальное. Да, у растения и животного все помимо родо-видовой принадлежности отходит далеко на задний план. Каждое из них осуществляет собой родо-видовую жизнь. Подчиненную роду-виду и вне его невозможную. Наверное, можно говорить о том, что для домашних животных, в особенности собак, — это уже не совсем так. Но исключительно в виду их очеловечивания, включенности в реальность, где «природа-сущность» — это понятие, с которым, как минимум, лучше быть осторожным. Впрочем, не соблюдая в отношении себя этот призыв, позволю себе сразу же рубануть с плеча, сделав заявление следующего характера: у человека, в отличие от всего остального сущего, природы-сущности как раз и нет. Во всяком случае, ее поиски неизбежно заканчиваются обретением чего-то вторичного, производного, сущностью не являющегося, — то есть, по существу, претензией, обнаруживающей свою несостоятельность. В чем здесь несостоятельность, разумеется, необходимо объясниться.
Силуэты города Джаспера Джеймса.
Начать обещанное объяснение можно с того, что любой человек — это всегда вот этот человек. В его несводимости к другому человеку или другим людям, непередаваемости, уникальности. Конечно, так же и любой камень несет в себе «вот этость». Но вовсе не она в нем первична. Первично здесь то, что именно человек определяет камень в качестве вот этого. Собственно, и как таковой он производен от человеческого восприятия. Сам по себе камень таковым не является. Он растворен в некоторой сплошности бытия, в бытии как таковом, которое еще нужно отличить от небытия, и это возможно не иначе, чем расчленяя его через восприятие человека. На этом фоне говорить о первичности в камне вот этости не имеет никакого смысла. Она сразу же исчезает, стоит человеку не выделять ее.
С человеком ситуация иная и прямо противоложная только что отмеченной. В нем «вот этость» конститутивна, есть он сам. Понятно, речь идет о человеке как личности, ее жизненном центре «я», которое существует в качестве «я есть я». Именно эта реальность несводима ни к какой другой, непередаваема, уникальна. А если это так, то задача включить человека без остатка в человеческий род или вид заведомо неосуществима. Точнее, человек включаем в них кроме своего «я». Но этого как раз достаточно для утверждения об отсутствии у человека природы-сущности. Может быть, она у него и есть, однако состоит в том, что каждый человек обладает своей природой-сущностью, которая в единую всеобщую природу-сущность невместима. И какая тогда это природа-сущность? Если она и есть, то определить ее остается через словосочетание в таком духе: природа-сущность человека состоит в том, что ее у него нет. И это не пустая игра в слова, поскольку без природно-сущностного «прицела» ничего не познается. И в самом деле, как нам попытаться определить человека? Только через его сущность, но она-то и не дается в руки. С этим приходится считаться. Иначе придется признать, что человек как личность, «я» («я есть я») — это фикция или, скажем осторожней,— не в нем состоит его существо. Есть в человеке нечто более глубокое, фундаментальное, субстанциальное. Вот только что? Как хотите, но это будет начало бессознательное. Будь то мировая воля, либидо, жизненный поток становления etc. Кому же с этими волями и потоками не по пути, кто не готов сдать личность и «я», придется решать вопрос о сущности, может быть, и не обязательно так, как в настоящей статье, и все равно, в принципе, в том же ключе.
Между тем ситуация еще более усложнится, стоит нам обратить внимание на обстоятельство само по себе вполне очевидное — каждый человек всем, что в нем есть, обязан другим людям. Настолько, что сам не способен состояться в качестве человека, личности даже на предельном минимуме. Свидетельств этому предостаточно. Вспомним хотя бы необратимое превращение младенца в животное, если он попадает в соответствующую среду. На собственно человеческом же уровне в первую очередь на ум приходит язык. Каждый из нас осваивает его как уже существующий, к нему мы прежде всего приобщаемся и только потом способны чем-то его пополнить. Но язык-то принадлежит некоторой человеческой общности, то есть людям. В этом отношении, и оно очень существенно, люди предшествуют человеку-личности. Причем по-своему странным образом. Никто из людей язык не создавал, и в то же время люди существуют не сами по себе, а в каждом вот этом человеке. Но тогда получается, что язык — плод взаимодействия людей. Он все-таки производен от каждого из них. Как и все остальное, присущее тому или иному вот этому человеку. Оно не только получает свое человеческое от людей, а еще, какая бы это ни была малость, дает людям.
Окончательно переводя разговор на уровень общих мест, почему бы не обратиться к той мудрости, согласно которой вот этот человек воспринимает идущее от других по-своему, на свой лад. И не просто воспринимает, а еще и интерпретирует, трансформирует, извлекает из идущего от людей нечто неожиданное, доступное одному ему. Суждение в подобном роде при всей своей банальности все же позволяет заключить, что люди и человек взаимодополнительны. В человеке люди существуют, они невозможны без наличия вот этого человека, так же как и вот этот человек вне людей. Иными словами то же самое: человек есть способ существования людей (человеческих общностей) и люди тоже способ существования человека.
Вроде бы так оно и есть, и все же мудрость в таком роде несколько сомнительна. Поскольку она тяготеет к утверждению, согласно которому нет, собственно, ни человека как такового, ни людей как таковых. Положим, они неразрывно связаны, соединены, взаиподополнительны. Но как в этом случае обозначить реальность, о которой у нас идет речь в качестве целого? Вопрос этот вовсе не праздный, так как, скажем, камни включают без остатка каждый из камней, березы каждую из берез etc. Потому, обращаясь к определенной предметной реальности, мы и говорим с полным на то основанием о минералах, бактериях, животных, в конечном счете о природе как о понятиях, каждое из которых всецело покрывает собой весь класс включенных в него реалий. С человеком, однако, ситуация совсем иная. Это становится очевидным сразу, так как здесь написавшего последнее предложение легко поймать на слове. Но лучше будет ему самому возразить себе в таком роде.
Так о ком у нас идет речь? Если о человеке, то как тогда быть с людьми. Они ведь друг к другу несводимы, друг в друге нерастворимы, хотя и неотрывны друг от друг, в отдельности не существуют и не способны существовать. Человек и люди менее всего рядоположены. Однако их взаимопроникновение целого не образует. Почему и так трудно разрешима, если разрешима вообще проблема обозначения человека-личности и людей одним понятием. Кстати говоря, в чем и состоит исключительность… а теперь попробуй еще сформулировать чего именно. Для начала, тем не менее, остановимся на «человеческой реальности». Почему бы и нет. Как-никак это словосочетание способно удержать в себе и «человека» и «людей» в качестве своих моментов. Впрочем, не без издержек, так как «человеческая реальность» может быть и не «человек» только, а еще и «люди», но с акцентом все же на «человеке». И потом, у «человеческой реальности» есть явные преимущества перед еще не так давно господствовавшим на официальном уровне понятием общества. Оно противопоставлялось природе как собственно «человеческая реальность». Вспомним в этой связи еще и о понятии «культура». Тоже противопоставлявшемся и противопоставляемым природе. Первое из этих понятий давно начало отдавать марксистско-ленинской заскорузлостью, второе же звучит гораздо свободней и все еще отдает известным лоском. От этого, однако, ни то, ни другое понятие не пригодны в качестве интегрирующих собой человека и людей в одно целое. «Общество» все-таки акцентирует присутствующее в человеке помимо его самого своего, той самой несводимости и непередаваемости. Когда же в человеке усматривается совокупность общественных отношений как его сущность, вопрос о его личности и «я» снимается без остатка. Да, в этом случае человек есть способ существования общества, а общество — способ существования человека, но таким образом, что обществом человек вмещается весь без остатка, самого по себе его нет вообще и ни в каком отношении.
Силуэты города Джаспера Джеймса.
С понятием «культура» в главном дело обстоит ничуть не лучше. Как бы ни интерпретировали это понятие, какие бы соки из него ни выжимали теоретики культуры, все равно за ним стоит реальность человеческого созидания и его продукта. Почему бы и не зайти так далеко, чтобы и в самом человеке не увидеть результата собственной деятельности. При этом, правда, не удается закрыть вопрос о том, кто это сам себя созидает, точнее говоря, из какой точки началось созидание. Если exnihilo, то это уже будет непроходимая мистика, которую не укоренить равно в философском и богословском знании. Почему и остается отнести культуру к некой дополнительной по отношению к ней реальности. И соответственно оперировать такими формулами, как «человек» и «культура» или «личность» и «культура». Они оправданы, по крайней мере, в том отношении, что фиксируют все ту же несводимость человека к культуре, ничуть не меньшую, чем к людям.
Кажется, нам только и остается, что вернуться к словосочетанию «человеческая реальность» в сознании его некоторой ущербности. На самом деле она не так мала, поскольку к понятию человеческой реальности вольно или невольно мы примысливаем опять-таки тоже самое: реальность она человеческая, а как же тогда быть с собственно человеком. Он остается то ли включенным в эту реальность, то ли является ее источником. С последним все понятно. Так, может быть, под понятием «человеческая реальность» просто-напросто понимать нечто вроде такого: «реальность человека и людей». Но в этом случае мы и попадаем в ловушку раздвоенности фиксируемой реальности. Целого она никак не образует, и тогда наше словосочетание обнаруживает свою понятийную непригодность. Это никакое не понятие, а словосочетание, размытое и приблизительное, нуждающееся в понятийной проработке.
О претензиях на понятийность еще одного слова — «человеческое» — специально говорить вовсе не обязательно. Его грехи слишком очевидны. И прежде всего — атрибутивный характер «человеческого». Все-таки человеческое — это свойство неведомо чего. Несколько по-иному воспринимается еще одно слово в его претензиях на понятие, схватывающее целое, которое включает каждого человека и вместе с ним людей. И слово это — «человечество». На первый взгляд, понятие человечества — это тотальность, моментами которой являются человек и люди. Каковы, однако, для этого основания? Одно из них заключается в том, что никто как будто не мешает нам каждого человека, в том числе в его вот этости, включить в человечество. Обратимся, однако, к более сложному. Оно же начинается с того, что понятие человечества могло бы стать действительно понятием при условии не простой декларации о включенности в него каждой личности с ее «я», а еще и демонстрации того, как несводимое и непередаваемое в каждом человеке единится со всеми другими, образует единство каждого с каждым, всех со всеми. Единится — то есть в каком-то смысле передаваемо, открыто, прозрачно etc. А этого как раз понятие человечества как таковое не обещает. Предположим, слово «человечество» для этого пригодно. Учтем только, не иначе, чем за счет наполнения «человечества» смыслами, непосредственно в нем не содержащимися. И это еще вопрос, нужно ли привносить в него эти смыслы.
Итак, во след «человеческому» и «человеческой реальности», не говоря об «обществе» и «культуре», приходится оставлять незадействованным и понятие «человечество». И какой же тогда выход, и есть ли он вообще, или нам придется остаться при рассыпающейся под нашим пристальным взглядом реальности, к которой мы принадлежим и в которую включены? Как нам представляется, ситуация с человеком и его природой вовсе не безнадежна и выход из нее есть. И это несмотря на то, что каждый человек уникален, его «я» непередаваемо, и к тому же человек и люди суть далеко не одно и то же. Чтобы попытаться преодолеть наметившуюся безнадежность, о которой уже было сказано достаточно, для начала необходимо заявить следующий тезис — основание дальнейших рассуждений: человека можно понять и определить его природу-сущность, исходя не из его обращенности на себя или взаимообращенности людей, так же как в соотнесенности с природой. Исходное и фундаментальное здесь — соотнесенность человека с Богом. Мы привычно, слишком часто и с легкостью заявляем, что человек есть образ и подобие Божие. Но эта формула обязывает нас еще и к последовательному промысливанию того, в чем они выражаются конкретно.
И здесь самое значимое в первом приближении привычно и очевидно. Разумеется, поскольку речь идет о христианах. Для нас, христиан, существует Бог, и вместе с тем мы знаем о Боге как Пресвятой Троице: Отце, Сыне и Святом Духе. Отец, Сын и Святой Дух — Лица, Ипостаси. Но каждый из Них еще есть Бог. Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Святой Дух. А вот дальше начинается парадокс христианской веры. Да, Бог существует в трех Лицах, но вместе Они вовсе и ни в коем случае не Боги, хотя и Лица, а не Лицо. Три Лица, то есть Троица — это Бог. Как это возможно, чтобы Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух были Богом — этого мы сейчас касаться не будем. С нас довольно и того, что Бог — это каждое из трех Лиц и Они вместе. Нас же непосредственно касается человек как образ и подобие Божие. Несомненно, его нужно искать в том, что если Бог — это три Лица в их единстве, то и человек тоже лицо, тоже личность. Личность с Лицом-Ипостасью коррелирует. То, что применительно к Богу есть Лицо, в отношении человека есть личность.
Силуэты города Джаспера Джеймса.
Общее между Лицом и личностью очень существенно. И у Лица и у личности центральным моментом является «я», совпадение в саморазличении или саморазличение в самосовпадении. Соответственно, Лицо и личность равно несводимы, непередаваемы, уникальны. Далее следовало бы коснуться еще ряда самых существенных моментов. Остановимся, однако, на сказанном ввиду необходимости зафиксировать еще и самое главное в несовпадении Лица-Ипостаси и личности. Хотя человек — образ и подобие Бога, о нем нельзя сказать, что как Отец, Сын и Святой Дух есть Бог, а не Боги, так и вот этот, этот, этот человек и есть человек. Человека они вместе собой не образуют, а являют собой людей. Более того, перспектива становления множества человеков в человека не просматривается. Такое с позиций христианского вероучения полностью, раз и навсегда исключено. Когда же мы читаем, в том числе и у христианских авторов, о некоем совокупном человеке, был ли им Адам, грядет ли он или мистически пребывает в каждом человеке или содержит их в себе, то это измышления самым откровенным образом чуждые христианству, несовместимые с ним. Почему и искать с позиций христианства некоторого единства, образуемого вот этим, вот этим, вот этим человеками, в человеческом же мире, в реальности чисто человеческой — путь заведомо неосуществимый. Человеческое единство и единство Бога в трех Лицах — реалии инаковые друг другу, ни о каком образе и подобии применительно к ним говорить не приходится. Пребывая в пределах человеческого мира, христианину придется довольствоваться все теми же «человеческой реальностью», «человеческим», «человечеством», а то и прямо «обществом» и «культурой».
Сказанное, однако, вовсе не предполагает, что никакого другого выхода нет. Он как раз есть, и в очередной раз в первом приближении выход этот представляется простым и ясным. Отчего вовсе не исключены, а, напротив, предполагаются трудности в его осуществлении enconcreto. Итак, поначалу простое и ясное: каждый человек в соотнесенности с каждым другим человеком, человек в единстве с людьми — это Церковь. Только и всего. Но почему именно так?
Говоря о Церкви, мы предполагаем, что она есть общность людей, собрание, то есть люди. И вместе с тем Церковь — это каждый человек, личность, каждое «я». Она покрывает собой, вмещает в себя всех и каждого без остатка. За счет чего — вопрос, имеющий богословский ответ. В Церкви в тенденции и перспективе все, каждый из человеков соединен с каждым другим общением любви, когда в каждом присутствует каждый другой.
Ничего своего закрытого, для другого недоступного ему в нем не остается. Конечно, кроме непередаваемого «я». Но тогда как будто и можно сказать, что Церковь всецело каждого человека не покрывает, не вмещает в себя. С этим как раз можно не согласиться. Если учесть, что человек всецело отдает себя всем другим, отдает все, что можно отдать. «Я» же — непременное условие такой отдачи. Оно и сознает-то себя как бытие для других. И быть таковым способно только в Церкви. Она ведь — это не целое, состоящее из частей, а взаимосоотнесенность далее неразложимых целостностей. Церковь и предполагает их неразложимость, и снимает ее через «всяческое во всем». Вот почему, говоря о Церкви, мы говорим о человеке, человеческой реальности, людях, человечестве, на этот раз вместимых в одно понятие, что невозможно при ставке на каждое из этих понятий само по себе. Только на этот раз она не будет бита. Правда, понятие Церкви при этом останется неуязвимым ввиду того, что она не есть чисто человеческая реальность.
Напомнить это общеизвестное положение сейчас в самый раз, так как в чисто человеческом измерении говорить о понятии, вмещающем в себя всех людей и каждого человека было бы лишено всякого смысла. В конечном счете, и для нас самым главным основополагающим утверждением является то, что в обращенности друг на друга люди замкнутого на себя целого не образуют. Если они и целое, то разомкнутое в сторону Бога. А это и есть Церковь. Когда мы привычно повторяем формулу, согласно которой она представляет собой мистическое тело Христово, то как бы ее ни истолковывать, в любом случае должно сохраняться одно несомненное. В Церкви ее члены соединены с Иисусом Христом. Его присутствие делает ее той реальностью, о которой раньше шла речь. Церковь равно предполагает обращенность каждого человека к Богу и друг к другу. В Боге мы всецело открыты и отдаем себя друг другу. Благодаря Ему совершается вроде бы немыслимое и недостижимое для человеков, когда каждый единится со всеми, а все с каждым. В мире видимом мы знаем об этом намеком или обещанием: «чаю жизни будущего века». А это, в свою очередь, предполагает, что Церковь в своей полноте осуществима тогда, когда «времени больше не будет». И не получается ли тогда так, что понятие Церкви, которая интегрирует всех людей и каждого человека покамест не работает. По этому поводу позволю себе следующее уточнение.
Дело ведь вовсе не в том, что Церковь — это «проект» того, что будет с человеком и людьми, не просто замысел Бога о тварном мире. Положим, она действительно не состоялась в полноте, а если состоялась, то в мистическом измерении, то есть вне движения истории, как распахнутое окно в вечность. Принимая этот тезис, придется одновременно заявить и то, что человек и люди тоже не состоялись. Потому их и не подвести под одно понятие, что сохраняющаяся в человеке личность оказывается невместимой ни в какую общность. Общность же, в свою очередь, — это не вместимое в каждую личность. У общности нет обращенности на себя, то есть довершенного бытия. Но и личность как собственно бытие сама по себе не существует и наполнена людьми. Перед нами, таким образом, две «несостоятельные» реальности. Но они же и состоялись в Церкви и как обетование и как проблески полноты в литургическом действии, христианском служении, подвиге самоотречения в пользу близких и перед Лицом Бога.
Журнал «Начало» №32, 2016 г.