Мир Божий и мир человеческий в живописи Эль Греко и Веласкеса
Мир картин двух великих испанских живописцев очень различен. В них проглядывает два разных образа Испании. Живопись Эль Греко — это мир святости, Священной Истории. Если же мы у него встречаем изображения светские, то они непосредственно тяготеют к молитвенной сосредоточенности, предстоянию перед Богом. Мира самого по себе, мира секулярного у него нет. А если он вдруг предстает перед нами, то это будет мир гибнущий и страшный («Лаокоон»). Веласкес предъявляет нам мир человеческий, земной, как бы взятый сам по себе. Это и, казалось бы, совершенно сниженная жизнь простолюдина (знаменитые «бодегонес»), и светская жизнь аристократических особ, и — лишь отчасти, совсем немного и на свой манер, — религиозная реальность.
К тому же обратим внимание на «почерк», стиль письма двух живописцев. Полотна Эль Греко не просто ни с кем не спутаешь в виду особой манеры письма. Они очень громко заявляют о себе, прямо-таки кричат и оглушают своей непривычностью. Его мир какой-то изогнутый, разуплотненный, неестественный. Это не мир в нашей повседневной данности, Эль Греко удалось его преобразовать. Когда созерцаешь его полотна, мир невидимый нам становится доступным. И даже если изображены люди, а не святые, они даны нам по-особенному. Важна здесь только сама суть, смысл, истина, она же — Бог и все, что с Ним связано. Так происходящее может видеть Бог. Неестественность живописи Эль Греко оборачивается естественностью мира горнего. В этом сходство картин Эль Греко с иконой.
Веласкес, напротив, живописует свой мир, как он доступен нам, как мы привыкли его видеть. Но это совсем не значит, что художники лишь разнятся, никак не встречаются и ни в чем не близки друг другу. Простая оппозиция: Эль Греко предъявляет нам мир божественный, а Веласкес — человеческий, сама по себе недостаточна, за ней стоит и то, что все же объединяет художников. В плане конкретизации этого для начала обратимся к одному из бодегонов Веласкеса.
Веласкес. Старая кухарка (1618)
Это «Старая кухарка», написанная около 1618 г. На нем нам предъявлен мир простых людей. Изображена женщина, готовящая яичницу, рядом с ней мальчик держит в одной руке бутыль с вином, в другой, по-видимому, тыкву. Очень четко и детально прописаны сами люди и предметы быта, связанные с трапезой. Тарелки, нож, кувшины, стол, даже головка чеснока так изображены, что ими залюбуешься. В этом мире повседневности отсвет божественной искры именно в этих деталях. Женщина как будто приглашает мальчика вкусить приготовленную ею пищу. Мальчик, немного наклонив голову в сторону и протягивая вино, глубоко задумался. Трапеза для них, очевидно, здесь не просто вкушение пищи. Через трапезу в мир простолюдинов входит божественная реальность. Все нас отсылает к восприятию происходящего как Евхаристии. И пища и вино образуют композиционный и смысловой центры картины. Оба, и женщина, и юноша встречаются не взглядами, но своей устремленностью поверх обыденного, сосредоточенным отношением к происходящему. То, что для них в данный момент вершится что-то существенное, размыкает бытовой мир простолюдинов. Бог присутствует и здесь, где, казалось бы, для Него места не найти. Веласкес изображает мир человеческий во всей его простоте, и все же в этом мире есть место для присутствия Бога, именно Им он и держится, схватывается в единое целое, как бы внося смысл в жизни простолюдинов. Глядя на эту картину, можно сказать, что, вот перед нами и состоялась церковь. «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
Если даже при обращении к бодегонесу обнаруживается причастность Веласкеса к христианскому опыту, то его сопоставление с Эль Греко не может рассматриваться только как противопоставление. Оставаясь таковым, оно еще и несет в себе дополнительную смысловую нагрузку, в чем нам еще предстоит убедиться. Для рассмотрения различия и сходства между двумя художниками удобно сопоставить картины с одинаковыми сюжетами и даже с одинаковыми названиями. «Коронование Девы Марии» Эль Греко 1591 года и «Коронование Марии» кисти Веласкеса 1645 года.
Веласкес. Коронование Девы Марии (1645)
Композиционно решение картин совершенно одинаково. Слева Христос, справа Отец, Они возлагают на голову Божией Матери корону, Дух Святой в виде голубя и яркого сияния коронует Марию сверху. Действо происходит на небесах. Вокруг ангельский невидимый мир. Сравнивая Лик Девы Марии у двух художников, поражаешься разнице между ними. Как красиво прописан он у Веласкеса. Как оттеняют волосы белизну лица, нежной волной образуя подобие нимба. С каким изяществом ниспадает белый платок на плечи и грудь Девы Марии. Легкий румянец, спокойствие, величественность, обращенность на себя. Мария именно обращена на себя, в ней самодостаточность светской дамы. Конечно, не без внутренней обращенности к Нему, но, тем не менее, она — придворная дама. И принимает коронование Отцом и Сыном и Святым Духом как должное. Положение рук, осанка, разворот головы — все об этом свидетельствует.
Эль Греко. Коронование Девы Марии (1591)
О чем же нам говорит Лик Девы Марии на картине Эль Греко? Внимание художника не на деталях волос, цвете лица. Здесь какая-то устремленность ввысь, к Нему, к Отцу. Разворот головы, линия неестественно удлиненной шеи плавно переходит в Лик и центрируется глазами. На них у Эль Греко всегда особенный акцент. И если «глаза —зеркало души», то это про персонажей полотен Эль Греко. Они часто неестественно большие, и в нашем случае тоже. Глаза как будто наполнены слезами без слез. При этом выражение лица немного удивленное, она как бы и сама не понимает: «неужели это мне? За что?». Подтверждением этому — молитвенно сложенные руки. Здесь величие смирения, молчаливого и кроткого принятия. Нельзя не обратить внимание на образы Отца и Сына на обеих картинах. Они также сильно разнятся, как и изображение Девы Марии. Бог Отец Веласкеса грозный и чуть ли не сердитый властитель. В Нем сила и мощь, хотя Он изображен стариком с седой бородой. Действительно, Вседержитель. Не могу удержаться от ощущения того, что коронуют Отец, Сын и Святой Дух Деву Марию как-то очень «по-хозяйски», очень тщательно, что ли. Они поглощены происходящим, сосредоточены на нем. Что же тогда у Эль Греко?
Отец весь в белом сверкающем одеянии, такого же цвета Святой Дух в виде голубя. Никакого ощущения мощи и внутреннего напора здесь нет. Фигуры Отца и Сына одинаково истончены. Отец и Сын тоже смотрят на Деву Марию, как и на картине Веласкеса, но здесь какая-то мягкость, тишина, кротость. От Них исходит чуть ли не теплота. Им созвучна и фигура Девы Марии. Золотой поток, в котором пребывает Святой Дух, снисходит на Марию, она как бы восхищается туда, в золото божественной жизни, ей уготовано там место. Этот золотой поток разрезает пространство облаков вместе с ангельским миром. Внизу стоят люди, которые сподобились созерцать это таинство коронования. Все они устремлены к фигурам наверху и поглощены происходящим, они не просто причастны происходящему, но молитвенно его разделяют, образуя единую Церковь. И земной и небесный мир здесь пребывают в единстве.
Отец, Сын и Святой Дух у Веласкеса тоже образуют некоторое единство, и Дева Мария вроде бы тоже в него входит. Но той же глубины и взаимной устремленности у него нет. Горний мир Веласкеса с его сходствами и аналогиями близок земному. В богоприсутствии ему не откажешь, но оно имеет свои пределы. Пределы эти вполне определимы. Мир человеческий, земной не распахивается в живописи художника к небесному, к сверхчеловеческому. Он обращен к нему, свидетельствует о нем, отражает его, но остается при этом именно земным миром, какими бы гранями он ни играл.
Конечно, христианский опыт Эль Греко и Веласкеса очень различны и могут быть противопоставлены. Но это не будет противопоставление христианства и того, что чуждо ему. Скорее, перед нами две вариации на одну и ту же тему. Одна из них не чужда приземленности слишком человеческого восприятия. Тогда как другая — вся устремленность, порыв, смещенность узнаваемого и привычного.
Веласкес. Распятый Христос (1632)
Две картины «Распятый Христос» (около 1632 года) кисти Веласкеса и «Распятие с двумя заказчиками» (около 1590 года), написанная Эль Греко, подчеркивают и проясняют уже обозначенные различия в восприятии Бога у двух испанских живописцев. На обеих картинах мы видим распятого Христа. На первой — правильного телосложения молодой мужчина. Можно даже отметить, что он вполне красив. Он распят на кресте, гвоздями прибиты ладони и ступни, на ребре царапина, из которой стекает кровь. На голове терновый венец и вокруг легкое сияние. Голова безжизненно опущена вниз. Вокруг черный фон, деревянный крест, так же как и сам мужчина, очень детально прописан. Но это все не трогает. Изображение слишком овнешненное, оно не выявляет то, в чем состоит само распятие. Да и мужчину мы с трудом можем соотнести со Христом. В его лице не просто же убили человека.
Эль Греко. Распятие с двумя заказчиками (1590)
На картине Эль Греко Христос умирает. Его взгляд обращен к небу, Он взывает к Отцу и своим Ликом, и распростертыми руками с раскрытыми ладонями. Сами руки как будто тоже вопиют к Богу Отцу. Тело, как обычно на картинах Эль Греко, разуплотнено, немного изогнуто и как будто плавится в своей неестественности. Бога распяли. Да, будет еще Воскресение, но сейчас даже природа созвучна происходящему. Христос на фоне бушующего неба, облака рвутся в динамике, как будто сознавая, что происходит. Может показаться совершенно лишним изображение двух заказчиков у подножия креста. Там могли бы находиться лишь жены-мироносицы да Божья Матерь. И все же их фигуры не нарушают целого картины. Это не сторонние люди. Они оба молитвенно обращены ко Христу. Эти люди отстоят от самого распятия по времени больше, чем на тысячу лет, но распятие происходит и сейчас, поэтому заказчики внутренне едины с происходящим, как будто не было этих сотен лет. Этим выявляется вневременность происходящего, единство Церкви земной и небесной.
А теперь перенесем наш взор с непосредственно религиозной живописи на светскую, и, в частности, на изображения аристократов, обратившись в первую очередь к аристократическим портретам Веласкеса. Акцентируем внимание лишь на том, что портреты эти глубоко личностны. Они соединяют в себе красоту внешнего убранства, живую жизнь души, и выявляют собственно аристократическое и царственное — совпадение самообращенности с взглядом на зрителя. Аристократ играет роль, предзаданную ему. Предполагается, что она предзадана Богом. Аристократ соотнесен с Богом не совсем напрямую, но через свою сдержанность, соразмерность, даже строгость, самоограничение. Среди портретов кисти Эль Греко аристократов не так уж много. Но аристократическое в них выражено очень внятно и доведено до своего предела, во всяком случае, на испанский манер. Знаменитый «Портрет дворянина с рукой на груди» (1577—1579 гг.) тому яркий пример.
Эль Греко. Портрет дворянина с рукой на груди (1577-1579)
Перед нами аристократ, если так можно выразиться, высшей пробы. Утонченные черты лица, собранность, само- обращенность, все это, как и на портретах кисти Веласкеса. Но сразу бросается в глаза и другое: дворянин этот в первую очередь, при всей своей неотменимой аристократичности, молитвенно предстоит перед Богом. Рука на груди, его взгляд, весь портрет об этом ярко свидетельствуют. Этот человек уже не здесь, не в этом мире, настолько сильна у него внутренняя динамика и устремленность к Богу, при сохраняющейся самоуглубленности. Здесь встреча с Богом непосредственная. Смотришь на этот портрет и кажется, что дворянин — живая душа. И он не один. С ним Бог.
Своей вершины и разрешения тема соединения аристократического и божественного достигает, конечно, в многофигурном эльгрековском полотне «Погребение графа Оргаса».
Эль Греко. Погребение графа Оргаса (1625)
Здесь отходит в горний мир рыцарь в качестве именно рыцаря, аристократа. Его погребают в рыцарских доспехах, он собой являет образ Христа, симметрично Ему располагаясь на картине. Вся картина в динамике и движении. Небесный мир и земной являют единую Церковь. Сонм блистательной аристократии, окружающей графа, обращен молитвенно к Богу, и к самому Оргасу. Казалось бы, нижняя половина картины должна предъявлять нам совершенно земной мир. Но, приглядевшись, мы понимаем, что это мир совсем не человеческий в том отношении, что непосредственно земного, человеческого здесь как бы уже ничего и не осталось. Оно все уже соотнесено с Богом, светится Им, открыто Ему и вместило уже Его в себя. Это осуществленный возглас: «святая святым». Наверное, нельзя с уверенностью сказать, что все собравшиеся здесь аристократы уже святые, но в своем предстоянии Богу они освящены, являют собой вместе с небесной единую Церковь. В изображении святости Эль Греко не чужд аристократического. Его святые тоже не чужды аристократизма. И св. Франциск и св. Елизавета. У них утонченные черты лица, изящное положение рук.
Такого торжества Бога у Веласкеса не найти. Он нам представляет свой совершенно удивительный, но земной мир. И все же близость двух художников в теме Богоприсутствия. Она выражена совсем по-разному. У Эль Греко это мир Божий, Веласкес же предъявляет нам мир человеческий, который освящен Богом, в котором Бог себя являет через человеческое и земное, «отпускает» человека и вместе с тем не покидает его.
Журнал «Начало» №29, 2014 г.