Нигилизм и метафизика. По поводу статьи М. Фуко «Ницше, генеалогия, история»

28.10.2016

Утверждение Ницше о том, что нигилизм будет определять собой современное сознание, давно уже стало очевидной реальностью. Поэтому говорить о нигилизме — это значит попасть в самый центр проблемы сегодняшнего сознания и сегодняшней философии. Хотя говорить о том, что нигилизм осознается в господствующей и наиболее модной сейчас философии так называемого постмодернизма как проблема, было бы не совсем верно. Скорее нигилизм не является здесь проблемой, а осуществляется как действительная истина о сущем, долгое время, как утверждается в данной философии, скрываемая за иллюзиями, навязанными религией и прежней метафизикой. Об этом же пишет и Хайдеггер в связи с Ницше: «Исчезновение при этом прежних целей и обесценение прежних ценностей воспринимается уже не как голое уничтожение и не оплакивается как ущерб и утрата, но приветствуется как освобождение, поощряется как решительное приобретение и понимается как завершение»¹.

Истина о сущем в целом, по словам Хайдеггера, издавна носит название метафизики. И поскольку нигилизм претендует на истину, то он, естественно, претендует на то, чтобы быть метафизикой. Однако именно нигилизм характерен тем, что «обесценивание прежних ценностей» есть для него прежде всего отрицание метафизического мира, отрицание метафизики, которое выражается в словах «Бог умер». При этом имеется в виду не только религия, но и философия, которые здесь отождествляются. «Нигилизм становится теперь ярко выраженным неверием в такие вещи, как воздвигнутый «над» чувственностью и становлением (над «физическим»), т.е. метафизический, мир. Этим неверием в метафизику воспрещен всякий род ускользания в какой-то загробный или запредельный мир»². Но поскольку нигилизм есть не просто отрицание, не просто «обесценивание прежних ценностей», но и полагание новых, таких, например, как «воля к власти», мыслимая как «основополагающая черта сущего в целом», при которой, как пишет Хайдеггер, «мир становления оказывается, наоборот, коль скоро пал сверхчувственный истинный мир, «единственной реальностью», т.е. собственно «истинным» миром в его неповторимости»³, то и утверждение нигилизмом себя в качестве метафизики, утверждение себя как определенного типа мышления, претендующего на истину, оказывается очень существенной заявкой. Насколько же эта заявка соответствует истине, т.е. насколько действительно эта «переоценка всех ценностей» является философией, и насколько вообще возможна философия, имеющая своей онтологической предпосылкой утверждение, что «Бог умер», мы можем понять на примере одной из основополагающих фигур в философии постмодернизма М. Фуко и его программной статьи «Ницше, Генеология, История». Надо сказать, это очень характерный текст для определения нигилистического мышления в целом и мышления постмодернизма в частности. Первое, что обращает на себя внимание при столкновении с этим текстом Фуко, это очень странное ощущение — ощущение непрерывного скольжения. Текст выскальзывает у тебя из рук, выскальзывает из мысли, почти не оставляя возможности остановить свой взгляд на чем-нибудь подолгу, зафиксироваться, войти внутрь смыслового пространства. Мысль, едва появившись, начинает ускользать, расплываясь и теряя смысловую, логическую напряженность в потоке красноречия. Эта «скользкость» текста, его неуловимость, порождает и особую трудность в какой-либо мыслительной, смысловой соотнесенности с ним, в ответе на него. Данная особенность текста, как представляется, задана тем, что он, собственно, и не предполагает ответа, ответного слова, не предполагает втянутости собеседника в смысловое пространство, если вообще, конечно, предполагается именно собеседник, а не просто внимающий слушатель. Так как прежде всего это внутреннее, рациональное, смысловое пространство у него отсутствует. Ибо разговор от смысла всегда предполагает предельно выявленную логику мысли, укоренённость мысли в себе самой, самосознание, что, в свою очередь, не предполагает сглаженности, неопределенности (бессистемности) смыслового выражения, пробалтывания смысла. Вот пример из статьи: «Еще одна жестокость истории, которая заставляет перевернуть отношение и отказаться от безнадежных «подростковых» поисков: за истиной, всегда свежей, скупой и выверенной, скрывается тысячелетнее шествие заблуждений. Не будем больше верить в то, «что истина остается истиной, когда с нее срывают покровы; мы достаточно прожили на свете, чтобы убедиться в своей правоте». Истина — особого рода заблуждение, отличающееся тем, что оно не может быть опровергнуто, очевидно, в силу долгой обработки историей, сделавшей ее неуязвимой»⁴.

В данном отрывке сразу бросается в глаза то, что мысль здесь не отвечает за самое себя, не укоренена в себе, никак сама себя не подтверждает, а опирается на голый произвол. Скажем, единственный аргумент, приведенный в пользу того, что за истиной «скрывается тысячелетнее шествие заблуждений», это – «не будем больше верить». Никакого ответа на вопрос, почему за истиной скрывается «шествие заблуждений» и почему «истина – особого рода заблуждение», здесь не приводится. В эти утверждения просто предлагается верить как в истину, которой, судя по тем же самым утверждениям автора, нет. Причем, уже как само собой разумеющееся предполагается, что говорящий говорит истину. Но истина, по словам автора, – «особого рода заблуждение», поэтому, если следовать смыслу и логике, заблуждением оказываются собственные слова автора о том, что есть только одно заблуждение. Таким образом получается, что нет ни истины, ни заблуждения. И вообще ничего нет именно потому, что «не будем больше верить», поэтому и доказывать ничего не нужно. Отсюда бессмысленность и пустота текста. Жесткие рамки логики, в которых мысль последовательно развертывалась бы и доказывалась, как это имеет место в философских текстах, здесь не обнаруживается. Это скорее похоже на воззвание или программу некой партии, нежели на философию. Фраза – «истина есть особого рода заблуждение», внешне выглядящая очень эффектной, красивой и парадоксальной, внутренне оказывается бессмысленной и пустой, не несущей в себе в действительности никакого парадокса, никакой антиномии, не несущей в себе ничего (а тем более истины), кроме временного эффекта. И поэтому, собственно говоря, нигилизм это никакая не философия, как хотят многие его представить, и как хочет представить себя он сам в своей претензии на истинность. Но тогда что же это такое? В чем заключается природа нигилизма? И если в нигилизме ничего нет, то что же все-таки в нем есть? А есть в нем именно эффективность, или, иначе говоря, риторичность. И, надо сказать, не случайно. Как не случайно и отрицание нигилизмом метафизики. Ибо всякое отрицание метафизики, всякий нигилизм необходимо окажется риторикой. Необязательность нигилистических текстов в смысловом плане, в плане их оформленности мыслью, заключена в их риторичности, которая всегда противопоставлена философствованию. В книге П.А. Сапронова о разности философии и риторики говорится следующее: «Риторическое слово, притом, что оно и соседствует, и соприкасается с философским словом, внутренне чуждо ему. Путь ритора может быть соблазном и пагубой для философа тем, что риторика способна вводить в заблуждение своей имитацией философии. Риторическое слово тоже обращено от человека к человеку. Но исходно оно призвано убедить не в истине как таковой, иначе говоря, встретить человеческое с Божественным, а во мнении. Мнение же встречает человеческое с человеческим. Такая встреча вполне уместна в народном собрании, пританее. Здесь сталкиваются и борются партии и интересы, отстаивают себя друг перед другом люди»⁵. Итак, в отличие от философского слова, риторика — риторическое слово, есть мнение. Мнение же потому и называется мнением, в отличие от знания, от истины, от философии, что оно чуждо развернутой последовательной доказательности своих утверждений, а просто их заявляет как некую непреложность, потому что мнение так видит и убеждено в своей истинности. В подтверждение своей правоты мнение апеллирует к некой их очевидности для всех, к наличному бытию, к факту, который сам по себе может быть всего лишь односторонним и потому не истинным. Так из факта того, что история полна заблуждений, был сделан вывод, что истина тоже заблуждение. Таково мнение — и оно вовсе не обязательно. И поэтому все, что отрицает метафизику, оказывается мнением, а значит, имеет риторическую природу. Поскольку отрицание метафизики есть в то же самое время и отрицание доказательности, отрицание метода, которым пользуется метафизика и который принадлежит самому ее существу. Но дело не только в том, что отрицание метафизики, постулированное нигилизмом, необходимо превращает ее текст в риторику, но и в том, что сам его исходный постулат есть мнение и риторическая смысловая необязательность. Так как утверждается, что именно отрицанием метафизики достигается действительная истина. «Между тем, если генеалог берет на себя труд прислушаться к истории, вместо того, чтобы верить метафизике, — что узнает он? Что за вещами скрывается «совсем другая вещь»: не некая вневременная тайна их сущности, но тайна, состоящая в том, что у них нет сущности, что их сущность была постепенно, шаг за шагом, выстроена на чуждых ей основаниях»⁶. Или:«Моральный человек стоит не ближе к умопостигаемому миру, чем человек физический, — ибо не существует умопостигаемого мира»… Это положение, ставшее твердым и острым под ударами молота исторического познания, может некогда в будущем – 1890! – послужит секирой, которая будет положена у корней «метафизической потребности» человечества»⁷. Обе эти цитаты говорят нам о том, что, отрицая метафизику, мы, с точки зрения М. Фуко, достигнем истины. Но прежде всего давайте зададимся вопросом: что такое метафизика? Метафизика, по своей этимологии, означает выход за пределы физики – природного, естественного, телесного мира. Т.е. оно означает сверхприродность, сверхъестественность, сверхтелесность. Но дух и душа человека есть то, существо чего постигается за пределами тела, и всегда противопоставлена физическому телу, т.е. не есть тело, не есть физика. Душа, таким образом, метафизична и сверхъестественна. Поэтому из отрицания метафизики необходимо следует отрицание души. Что мы и находим в нигилизме: «Генеалогу нужна история, чтобы отвадить химеру первоистока, немного так, как хорошему философу нужен врач, чтобы отвадить призрак души»⁸.Или: «Какой смысл имеют ложные, вспомогательные понятия морали – «душа», «дух», «свободная воля», «Бог» – как не тот, чтобы физиологически руинировать человечество?.. Когда отклоняют серьезность самосохранения и увеличения силы тела, т.е. жизни, когда из бледной немочи конструируют идеал, из презрения к телу – «спасение души», то что же это, как не рецепт décadence?»⁹.Но теперь давайте спросим себя: какой реальности принадлежат слова, какой реальности принадлежит разум, мысль, разумная способность речи? Телу или душе? Только с первого взгляда может, конечно, показаться, что принадлежит это телу. Но если мы посмотрим на природный мир, на мир тела, то нигде там не найдем артикулированной речи, разумной речи. Мы услышим лишь звуки. Поэтому разумная речь, смысл, который превращает звуки в слова, принадлежит душе, духу, а тем самым метафизике. Слова метафизичны. Отсюда те, кто отрицает метафизику, признается в пустоте собственных слов, в их призрачности, иллюзорности. И поскольку истина есть духовная реальность, и она выражается через слова, то те, кто отрицает метафизику, неспособны быть истинными в собственном слове, а значит, и вообще не способны в человеческом смысле быть. Поэтому и история, о которой ведет речь в этой своей статье М. Фуко, всегда метафизична, так как относится к духовной реальности, как бы ни пытался отрицать это Фуко. Ведь что такое история? История – это со-бытие, это свершение. Свершение же есть творчество. Творчество всегда есть действие духа, ибо предполагает свободу. Поэтому у тела нет истории, там не происходит событий. Но это не значит, что тело вневременно, наоборот, оно только и тотально временно. История же как творчество духа, как свершение всегда предполагает вневременность. История свершается благодаря присутствию вечного во временном. Это и делает историю историей. Фуко прав, когда говорит, что у истины есть история. Он прав, когда говорит, что история полна заблуждений. Но почему человек заблуждается? Как вообще возможно заблуждение? Не потому ли, что он стремится к истине и часто ошибается, принимая за истину то, что рядится в ее личину, но таковой не является. История есть история стремления к истине, стремление к знанию. И ее, истины, в той или иной мере явленности. Именно поэтому история впервые появляется там, где это стремление становится осознанным, т.е. там, где появляется самосознание. История есть стремление к истине и потому стремление к Богу. Историю и волнует то, как люди живут в соседстве с истиной, с Богом. Историю всегда волнует их отношение к Богу. Быть историчным это и значит быть укорененным в бытии и жизни, в культуре, устремленным к истине, находиться в единстве с ней и ощущать через это свое родство с другими, каждый раз возобновляя связь. И наоборот, нигилизм, который провозгласил смерть Бога, а значит и истины и метафизики, тем самым провозгласил и смерть истории. Нигилизм вообще вопреки своей мнимой апологии истории сам по существу неисторичен, а только временен, так как вовсе не всякая временность есть история. Т.е., отрицая Бога, следовательно, отрицая метафизику, нигилизм перестает быть открытым истине, устремленным к ней, и тем самым теряет связь с прошлым и будущим. Это ведет к тому, что он замыкается только на самого себя и перестает быть укорененным в бытии жизни, зависает в пустоте, не будучи соотнесен с каким-либо смыслом. Поэтому ему и остается только риторика как пустая форма. Но, чтоб хоть как-то себя зафиксировать, ему остается разрушать то, что есть. Поэтому историю делают не «заблуждения и ошибочные оценки», а историю делают «истина и бытие».

Настаивая на «низком» происхождении истории, Фуко ссылается на грехопадение: «Первоисток всегда предшествует грехопадению, предшествует телу, предшествует миру и времени; он в родстве с богами, и, повествуя о нем, мы всегда воспеваем теогонию. Но историческое начало низко»¹⁰. Действительно, история начинается после грехопадения, но именно история, а никак не тело, не мир и не время. И начинается ведь она как общение человека с Богом, с Истиной, как откровение Истины, Бога миру, который стал смертным и только временным. История есть история действий Божьих в мире, которые не дают миру разрушиться. Поэтому история — это действительно борьба жизни со смертью, истины с ложью, Бога с дьяволом, добра со злом. Борьба, исход которой предрешен, но всякий раз решается. Но, опять же, борьба эта происходит в сердцах людей, как сказал Ф.М. Достоевский, так и история есть устремленность человека к истине, устремленность навстречу действиям Божьим. История возможна только потому, что истина открыта человекам. История заканчивается там, где человек закрывается от истины, замыкается только лишь на себя и ищет истину в себе. Последнее и утверждает нигилизм: «Поскольку «сверхчувственное», «потустороннее» и «небо» уничтожены, в душе остается только «земля». Новым порядком должно поэтому быть: абсолютное господство чистой власти над земным шаром через человека; не через какого угодно человека и, уж конечно, не через прежнее, живущее под знаком прежних ценностей человечество. С нигилизмом, т.е. с переоценкой всех прежних ценностей внутри сущего как воли к власти и перед лицом вечного возвращения того же самого, становится необходимым новое полагание существа человека. Поскольку же «Бог умер», мерой и средоточием для человека может стать сам человек»¹¹. Таким образом, мерой и средоточием в выражении истины «человеческого слишком человеческого», человеческого, замкнутого на себя, становится риторика, поскольку именно она и встречает человеческое с человеческим.

Но как же быть тогда с утверждением, что если человек заглянет глубоко внутрь себя, то он найдет там Бога? Прежде всего, это заглядывание в себя не есть устремленность к истине; не желание стать истиной, но попытки ее обнаружить в себе, и, обнаруживая пустоту и свою низость, человек приходит к утверждению Бога. Нигилизм же эту пустоту делает альфой и омегой, провозглашает истиной ее саму. Ибо исходит из изначальной догматической предпосылки, что истина и есть он сам, но подобное возможно лишь тогда, когда человек желает не истины, а власти, то есть желает сам стать истиной. Нужно сказать также и о том, что нахождение в истине, в Боге не есть история, ибо истории действительно нет до грехопадения, но истории нет и в изолированности, оторванности от Бога и истины. История возникает на стыке временного и вечного, когда вечное пронизывает собой временное и тем самым не дает ему исчезнуть, но дает свершиться событию. Оно как бы притормаживает время, чтобы что-то сбывалось, становилось. Вечное проникает во временное не так, что уничтожает и отменяет время, но так, что направляет и сохраняет его. Время не отменяется, но перестает просто течь. Духовное — а история духовна — принадлежа временному, в то же время открыто вечности. Вечное, трансцендентное вносит разрывность в мир, но в то же время вносит туда и единство, благодаря которому возможно событие, возможно становление, возможна и статика, а поэтому и возможно знание. Таким образом, единство задано разрывностью, которая не есть насильственное вторжение и разрушение, в отличие от призывов нигилизма в лице Фуко, а есть открытость трансценденции, открытость истине. Но истина вряд ли интересует нигилизм, хотя он и претендует на истинность своих утверждений. Однако если вспомнить о риторичности нигилизма, то возникает вопрос: не есть ли это заигрывание с истиной и философией так же всего лишь риторика, «красное словцо»? Не хочет ли нигилизм чего-то другого, что он прозревает за истиной? И что для него на самом деле есть истина? Ницше, назвавший себя первым нигилистом Европы, говорит следующее: «Я не думаю, чтобы «позыв к познанию» был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт пользуется познанием как орудием. А кто приглядится к основным инстинктам человека, исследуя, как далеко они могут простирать свое влияние именно в данном случае, в качестве вдохновляющих гениев (или демонов и кобольдов), тот увидит, что все они уже занимались некогда философией и что каждый из них очень хотел бы представлять собой последнюю цель существования и изображать управомочного господина всех остальных инстинктов. Ибо каждый инстинкт властолюбив; и, как таковой, он пытается философствовать. …философия сама есть этот тиранический инстинкт, духовная воля к власти, к «сотворению мира», к causa prima»¹². А вот что говорит духовный ученик Ницше, Мишель Фуко: «В отличие от нее, генеалогия восстанавливает различные системы закрепощения: не предвосхищающая сила некоего смысла, но случайная игра подчинений»¹³. Данные цитаты не оставляют сомнения в том, что нигилизм прозревает за истиной волю к власти. И для него истиной является именно эта воля к власти, именно власти и хочет нигилизм, а никак не истины. Для нигилизма, в отличие от философии, первореальностью является не истина, а власть, исходящая от принадлежности к истине. И поэтому у нигилизма получается, что не власть от истины, а истина от власти. Отсюда и претензия на истинность собственной точки зрения. Нигилизм в своей риторичности оборачивается волей к власти. Или вернее, воля к власти оборачивается нигилизмом и риторичностью. Они обуславливают друг друга. П.А. Сапронов говорит о риторике еще так: «Разведение философского и риторического слова можно завершить указанием на то, что последнее по самой своей природе тяготеет к публичности и, следовательно, общедоступности. Оно убеждает в том, что ему не принадлежит, оформляет не самое себя или же остается самодовлеющим упражнением в красноречии. Риторика, в отличие от философии, тяготеет к публичности и в то же время является чем-то самодовлеющим»¹⁴. Вот это вот самодовление и является ключевым для риторики. Риторика по своему внутреннему характеру глуха ко всякому другому слову, в отличие от метафизики, ее отношение к другому, ее публичность имеет внешний характер. Риторику можно было бы охарактеризовать словами Ромео о Меркуцио: «Это человек, который любит слушать самого себя. Он в одну минуту больше наговорит, чем за месяц выслушает»¹⁵. Риторика «любит слушать самое себя» и совсем не любит слушать других. Поэтому она глуха и закрыта. Риторика пытается самодовлеть. В риторике сталкиваются мнения не для того, чтобы понять, что говорит другой, проверить его мысль, впустить ее в себя, а для того, чтобы победить, отменить чужое мнение. Риторика не оставляет никакого внутреннего пространства для другого и тем самым для разворачивания смысла. Собственно говоря, выявление последних, как мы уже говорили, для нее не очень-то и важно. Так как в риторике вы никогда не найдете никакой саморефлексии по отношению к собственному слову, то никакой последовательной доказательности и в этом смысле смысловой нагруженности в ней не обнаружится. Это «слушать самого себя» риторики совершенно не то же, что «наедине с собой» философии. «Любит слушать самого себя» риторики есть самолюбование, наполненность собой, и эта наполненность проецируется вовне, что выражается в публичности, общедоступности. Ритор любит, когда его слушают, любит захватывать внимание, но в этом захватывании есть прежде всего любование собой, своей персоной. Он полон не слушанием смысла, ибо тогда это слушание было бы прислушиванием к истине, и значит уже не только и не столько к самому себе, а полон слушанием себя. Ритору важна властительность, самодовление его слова, его интереса, — отсюда «борьба партий и интересов»; ритору важно, чтоб любовались именно им, отсюда на первом месте стоит эффектность сказанного, а не его действительный смысл. Риторике всегда важно «как» сказать, а не «что» сказать: захватить внимание, поразить воображение, и тем самым властвовать над душами и умами. Поэтому риторика, будучи внутренним самолюбованием, внутренне закрыта для другого и есть внешняя открытость, публичность, наполнение собой всего остального, захват власти. Философия в этом смысле совсем иное. Философское «наедине с собой» по сути означает «наедине со всем миром, наедине с Богом, с истиной».

Замкнутость философии есть внешняя замкнутость. Она исходит из того, что не претендует на власть саму по себе, но претендует на истину. Поэтому философия не публична, но обращена к каждому в его уединенности и внутренней открытости. Внутренняя незамкнутость философии состоит в ее радикальном сомнении в себе, в собственных словах и в словах другого. Отсюда ее сухость и доказательность. Поэтому философия, благодаря своему методу постоянной самопроверки, открыта для слова другого, любит слушать других. Она дает пространство для разговора, для ответного слова, для предельной смысловой наполненности. Философия, метафизика диалектична и диалогична. Риторика всегда монолог. Но правомерно ли сводить риторику исключительно к воли к власти? «Риторика может быть и чем-то другим. Она ведь еще и красноречие в аспекте его самодовления. Прекрасная речь, гармонически выстроенная, звучная и ритмичная, божественна сама по себе. Она оформляет речевой хаос, делает его космосом»¹⁶.

Но в том-то и дело, что она «божественна сама по себе», но при этом остается человеческим словом и не является словом Божьим. Да, риторика как слово имеет своим источником Божественное слово. Риторика также оформляет миф и присутствует в богословских текстах. Однако там она не только риторика или вернее, она там не главная. Но риторика, взятая только как риторика, риторика в обращенности на себя, где она есть альфа и омега, там, где риторическое выступает как смысловое, как истинное, как божественное, там риторика становится волей к власти. Когда по сути только пустая форма пытается представить себя как таковая чем-то содержательным, там она выступает как нигилизм. И разбираемая здесь статья М. Фуко представляет из себя риторическую пустоту, риторический хаос, где разбросаны осколки смысла. При всей своей риторичности она хаотична. Ведь тем и характерны тексты нигилизма, что в них аргументация идет от риторичности и эффектности фразы. «Между тем, если генеалог берет на себя труд прислушаться к истории, вместо того чтобы верить метафизике, — что узнает он? Что за вещами скрывается «совсем другая вещь»: не некая вневременная тайна их сущности, но тайна, состоящая в том, что у них нет сущности, что их сущность раз за разом была выстроена на чуждых ей основаниях. Разум? Но он родился совершенно «разумным» образом – из случая. Приверженность истине и строгость научных методов? – Из страсти ученых, из их взаимной ненависти, из их фанатичных, постоянно возобновляющихся споров, из необходимости одержать победу – оружие, медленно выковывавшееся в ходе личных схваток. А свобода – может быть, она есть то, что на уровне корней связывает человека с бытием и истиной? На самом деле, она не более чем “изобретение правящих классов”»¹⁷.

В забвении первоистока, а нигилизм именно к этому и призывает, происходит самообожествление, но это самообожествление и есть узурпация власти, желание власти. Ведь желание власти всегда есть желание Божественного. Но желание власти — это попытка стать истинным через власть, а не властным через истину. Истина не мыслится как первореальность, а первореальностью мыслится власть. Но власть как первореальность невозможна, она пуста. Поэтому человеческое замкнутое на себя оказывается пустотой, пустой риторической формой, и человеческому как только человеческому, чтобы укрепиться, приходится разрушать. «Оставаясь силой, служащей не самой себе, а истине, добру, красоте в пределе – любви, сила использует только свои собственные ресурсы, и поэтому только она есть сила в собственном смысле слова. Если же ее ресурсы заемны, если для своего пополнения она черпает отовсюду, где у нее есть возможность, тогда это слабая и недостаточная сила. Она уже не осуществляет самое себя, а разрушает все вокруг. Ее роль становится чисто отрицательной. Осуществить себя сила может в ином, в тех же истине, добре, красоте, любви – это и есть то самое самоопределение силы, без которых ее действия безвыходны и безысходны, представляя собой бессмысленные и разрушительные выбросы внутренне пустой энергии»¹⁸. В этой цитате, взятой из книги П.А. Сапронова «Власть как метафизическая и историческая реальность», высказана, наряду с прочим, очень существенная вещь. А именно та, что сила, когда ее ресурсы заемны и черпаются отовсюду, бессмысленна и пуста. Ведь что значит «заемность» ресурсов. Это когда я возвышаюсь за счет другого, как-то его дискредитируя, унижая, осмеивая, через это обретая собственную значимость, восполняя собственную ничтожность. Т.е. власть является самоцелью только для того, у кого ее в действительности нет. Настоящее могущество самодостаточно. Ему не нужно никому показывать и доказывать, что оно власть имеет. Настоящему могуществу не нужно «осуществлять власть». Т.е. делать из власти нечто существенное, чтобы через это как-то ощутить собственную значимость и неничтожность. Во что бы то ни стало сохранить лицо. Поэтому так важно, чтобы победило именно твое мнение, показать? «какой ты умный», а все остальные не очень. Поэтому, как сказано у П.А. Сапронова, настоящая сила осуществляется не в себе, т.е. она не является самоцелью, а осуществляется в другом, служит ему. Можно сказать так, что не сила осуществляет любовь, а любовь осуществляет силу. Сила не самодостаточна, ибо всегда нуждается в другом, чтобы себя осуществить, ибо сила осуществляет только силу. Но сила как первореальность осуществляется за счет насилия, разрушения, за счет того, что «занимает» бытие у другого. По сути все это есть повторение первородного греха. Суть которого в том, что человек захотел стать Богом, но приобрел лишь смерть. И поэтому не так уж не прав Хайдеггер, когда заявляет, в связи с Ницше, что нигилизм есть историческое движение, пронизывающее предыдущие века и определяющее собой ближайшее столетие, истолкование самой сути которого сводится к короткому тезису: «Бог умер». Однако нигилизм, как представляется, более сложное явление, чем мы находим его у Ницше, Хайдеггера или Фуко. Нигилизм, если мы всерьез отнесемся к тому, что он есть «историческое движение, пронизывающее предыдущие века», имеет свое начало в первородном грехе и не сводится лишь к смерти Бога. Духовное явление «Бог умер» есть лишь логическое завершение, результат нигилизма как исторического движения. «Бог умер» – это медленно, в течение веков, выходящее наружу следствие первородного греха. Сам же первородный грех не есть отрицание Бога, не есть еще отрицание сверхчувственного, а желание быть им. Нигилизм поэтому не есть, если так можно выразиться, воля к отрицанию, но прежде всего это воля к утверждению, которая, поскольку греховна, оборачивается в результате волей к отрицанию, оборачивается не истиной и жизнью, но мерзостью и пустотой. В данной статье не ставилась задача рассмотреть нигилизм во всем его многообразии. Но лишь была сделана попытка показать, насколько претензии нигилизма как современного сознания, т.е. нигилизма в его результате, а значит, в его глубинном существе, на то, чтобы быть метафизикой, философией и тем самым выражать некоторую «истину о сущем в целом», действительно обоснованы. Результат, как мы успели убедиться, оказался не в пользу нигилизма, первоначальных ожиданий нигилистического сознания, ярким выразителем которого и стал М. Фуко.

1 М. Хайдеггер. Европейский нигилизм //Время и Бытие. М., 1993. С. 64.

2 Там же. С. 82.

3 Там же. С. 82.

4 М. Фуко Ницше, генеалогия, история. // Альманах «Ступени» №1(11) СПб., 2000. С. 112.

5 П. А. Сапронов. Русская философия. СПб., 2000. С. 124.

6 М. Фуко. Ницше, генеалогия, история. //Альманах «Ступени» №1(11) СПб., 2000. С. 105.

7 Ф. Ницше. Esse Homo. Минск. 1997. С. 433.

8 М. Фуко. Ницше, генеалогия, история. //Альманах «Ступени» №1 (11), СПб., 2000. С. 105.

9 Ф. Ницше. Esse Homo. Минск 1997. С. 436.

10 М. Фуко. Ницше, генеалогия, история. //Альманах «Ступени» №1(11) СПб., 2000. С. 105.

11 М. Хайдеггер. Европейский нигилизм, //Бытие и Время. М., 1993. С. 67.

12 Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла. Минск, 1997. С. 63.