Об итогах круглого стола «Религия и СМИ»

От редакции

Рубрику «За гранью смысла» мы открыли еще в прошлом, 10-ом номере «Начала» рецензией на первые выпуски журнала «Православный летописец Санкт-Петербурга». Возможно, ее материалы смутили или смутят кого-то из читателей. Действительно, за­чем, как в случае с «Летописцем», одному православному изданию столь резко и одно­значно высказываться о качестве другого. Или как мы увидим в статье Т. Туровцева, столь бескомпромиссно приравнивать к нулю результаты круглого стола «Лиги рели­гиозных журналистов». Казалось бы, «своих» надо поддерживать, особенно в то время, когда столь велико сопротивление враждебных Церкви сил, столь редки еще всходы на ниве православного отношения к жизни и культуре. Есть основания и для недоумений иного плана, гораздо более прозаических, житейских. Наше время чем-то напоминает период гнездования морских птиц на прибрежных скалах. Нашел себе выступ, трещи­ну в камне — и устраивайся, оборудуй гнезда. То есть, в переводе с языка орнитологии на человеческий, сумел привлечь спонсоров «под идею», организуй дело, укрепляй «нишу», включайся в социальные связи, или попросту и совсем уж прозаически — кор­ми себя и сотрудников, живи сам и давай жить другим. Те же, кто в этой ситуации поку­шаются на благополучие чужих гнезд вместо того, чтобы максимально утеплять собст­венные, способны вызвать только недоумение и возмущение. Действительно, пришел на конференцию, да еще в качестве приглашенного, выпил чашку кофе за счет устрои­телей, а потом написал статью о том, что никакой конференции-то и не было. Стоило ли тогда вообще ходить, присутствовать на таком мероприятии? Или если ты обнаружил массу нелепостей в чьей-то книге или статье — зачем без всяких скидок сильно обличать их автора, и возможно, тем самым усложнять его существование. Не ходи, куда не сле­дует, не читай лишнего, занимайся своим делом, а время все расставит по местам. Все это, конечно, верно, точнее, понятно, но есть один вопрос: как поступать в этой ситуа­ции тем, чьим делом является смысл, ибо именно его ищет богословское и философ­ское исследование. Возможно ли в таком случае этот наш смысл не ограждать от попы­ток поставить его на службу птичьему благополучию или попросту говоря уничтожить. Допустимо ли не принимать во внимание постоянно и уже много лет длящееся в нашей стране обессмысливание жизни и оставаться при этом богословом или философом? Ответить на эти вопросы утвердительно нам не представляется возможным. Ведь смысл — это синоним бытия человека в качестве человека и сопротивление обессмыс­ливанию есть сопротивление расчеловечиванию. И не случайно в нашей, казалось бы столь бурно изменяющейся в последние годы общественной жизни на самом деле ничего не происходит. В ней отсутствуют события, так как со-бытие всегда свершается в бы­тии и всегда происходит от смысла. Так что волей или неволей каждый, кто заявляет о своей причастности к богословию или философии, должен оберегать область своих за­нятий от вторжения инородных начал, постоянно определять грань, которая отделяет смыслот бессмыслицы.Иначе легко искуситься самому иискусить других.

Понятно, что при этом казалось бы нарушается некая молчаливая конвенция, суще­ствующее между не государственными организациями, учебными заведениями, изда­ниями и т. д. требование — не толкай рядом стоящего. Но на самом деле последнее и не происходит. Ведь оказавшийся за гранью смысла упал уже прежде, чем его толкнули. Это произошло тогда, когда грань была им перейдена, а мы просто описываем, конста­тируем его падение, случившееся без нашей помощи, способствуем исправлению этого духовного ущерба. Действовать же «от имени смысла» нам позволяет не пустое само­мнение, а все та же подчиненность логике богословия и философии.

Рембрандт Харменс ван Рейн. «Апостол Павел в темнице». 1629. Фрагмент.

В июне этого года (2001 г. — прим.) прошел «круглый стол» под эгидой Гильдии религиозной журналистики (ГРЖ) на тему: «Религия и СМИ». Заранее не претендуя на полноту освещения всего сказанного за «круглым столом», нам все же хотелось бы выделить некоторые его ведущие идеи, некий «микроклимат», подспудно присутствовавший на нем. Мы не станем даже сколько-нибудь подробно исследовать сказанное открыто. Речь пойдет по преимуществу о том, что «всплывало» большей частью ненароком, ни разу специально не оговаривалось, что свидетельствует о «самоочевидности» для участников стола неких предпосылок обсуждения, своего рода конвенциональности. Действительно, не обсуждается то, что «всем известно», что часто произносилось раньше и потому воспринимается уже автоматически как нечто само собой разумеющееся. В этом моменте обнаруживается первая несообразность. С одной стороны, «стол» ищет критерии честности, компетентности работы светской религиозной журналистики, иными словами, ГРЖ столкнулась с существенными проблемами, с другой стороны, предложенные критерии не обсуждаются, а воспринимаются как изначальная взаимная договоренность. Действительно, были найдены, вернее, словно вытащены из закромов, нужные критерии, которые оформляли имплицитно статус, «атмосферу» круглого стола, но не было и следа законно ожидавшейся дискуссии. В качестве ведущего критерия честности и совести была озвучена так называемая объективностьподачи материала. Значительно менее часто употреблявшейся, но не в меньшей степени определяющей внутренний настрой «стола» была фраза: «любить свое, уважать чужое». Эта фраза оказывается даже своего рода методом, призванным обеспечить необходимый такт в столь «деликатной сфере, как религиозная жизнь». Беда здесь в том, что в силу пресловутой «самоочевидности» трудно усмотреть противоречивость, а потому, в конечном итоге, бесплодность подобных предложений. Если я люблю религиозную традицию, к которой принадлежу, если мне дороги ее обычаи, ее Предание, если я исповедую свою религию как истинную, то как я могу уважать чужое заблуждение? В конце концов, уважать можно то, что принадлежит личности, а не какую бы то ни было доктрину или учение. В этом смысле уважать можно, скажем, искренность исповедания другого человека, можно уважать его добрые дела, в конце концов право его личного выбора. В то же время, если человек воспринимается как личность, он, тем самым, перестает быть чужим, становясь ближним, которого ты не только уважаешь, но и любишь. «Любить свое, уважать чужое» — типично светская секулярная позиция, которая «своего»-то по существу не знает, чтобы действительно любить. Не знает в силу существенной дистанции в отношении предмета «любви», дистанции неизбежной, обусловленной фактом светскости. С этой дистанции только и возможно, что упомянутое «уважение». «Уважать и свое, и чужое» — так должен звучать призыв-критерий светского религиозного журналиста, таким он и является на деле. Это по-настоящему отражает хорошо знакомый «объективный» взгляд со стороны. Как тут не зауважаешь: христианству — две тысячи лет, исламу — полторы, буддизму — итого две с половиной тысячи!? За этим не может не стоять ничего серьезного! И т. д. Причем и «свое», и «чужое» зависит от этнических и (или) исторических условий, т. е. существует помимо личного выбора. Нельзя также пройти мимо того, что и «свое» и «чужое» рассматривается с одной и той же позиции — «объективной». Иными словами, не стоит заблуждаться в отношении различия дистанции: будто бы на «свое» мы смотрим из «своего» и на «чужое» также из «своего». Нет, позиция, точка зрения одна — «объективная». И в этом отношении нет принципиальной разницы, чтобы мы могли различить «свое» и «чужое».

Светский религиозный журналист, придерживающийся «объективной» позиции, похож на экскурсовода, ведущего группу по музею истории религий. Они идут по коридору мимо дверей с табличками. На одной из дверей табличка с надписью: «Христианство». Группа с экскурсоводом открывает ее и видит «фойе» с еще тремя дверьми, на которых написано: «Православие», «Католичество», «Протестантизм». По очереди двери открываются, «осмотр» сопровождается «объективным» рассказом экскурсовода. Кто-то из туристов спрашивает: «А почему они раскололись-то?» Гид-журналист отвечает: «Что-то по поводу «сына» не поделили. Ну, пойдемте дальше, нас ждут еще другие интересные «объекты». Группа переходит к следующей двери — «Буддизм». Впереди еще другие двери.

Мы набросали эту картину вовсе не подчиняясь чувствам иронии или злорадства. Наша цель состоит в том, чтобы определить, где находится сам «субъект», подающий «объективную информацию»? Ведь именно он и исчезает за личиной объективности, в то же время, как известно, объекта без субъекта не бывает. Если место обитания — «коридор», то что находится в этом «коридоре» или движется по нему? Выражаясь точнее, каково содержание сознания «субъекта»? Сохраняя дистанцию в отношении религиозных учений, будучи свободно от них, само светское сознание не может быть ничем не заполненным. В конце концов, оно заполнено тем, что позволяет этой дистанции существовать. Более того, это заполнение субъекта самим собой обусловливает данную дистанцию.

Начиная рассмотрение поставленного вопроса, следует отметить, что одна из основных проблем зафиксирована круглым столом в целом верно. Это, мягко говоря, недостаточная компетентность в религиозных вопросах тех журналистов, которые пытаются работать в данной сфере. Отсюда одна из главных целей ГРЖ, заявленная в пресс-релизе: «способствовать повышению уровня компетентности». Кто же станет возражать. Компетентность, тем самым, «объективность» декларируются как основные принципы корректности и тактичности. Слово «объективность» чаще других употреблялось участниками «стола». Это известный принцип, преследующий цель рассказать «все, как есть», «объективно», чтобы совесть была чиста. Удалил «субъективный фактор» — получил правду, равно «объективную реальность». Подобное стремление сродни естественнонаучному. Впрочем, оставим подобные сравнения. Чтобы приблизиться к решению поставленного нами вопроса, вспомним ценный для нас эпизод круглого стола. Один из его участников с явным укором воспроизвел выдержку из какого-то выступления патриарха Алексия II. Речь в ней шла о том, что поскольку, слава Богу, коммунистическая идеология сошла с исторической сцены, постольку ее место в сознании людей должна занять сегодня Церковь и христианское вероучение. Упрек, определенно, был ответом на претензии нового поработителя массового сознания. Дело вовсе не в общем контексте слов патриарха, и сейчас мы не собираемся исследовать существо этих слов. Знаменательно то, что светская журналистика (позволим себе это обобщение) по-прежнему не делает различий между идеологией и церковным вероучением. В последнем видятся не более чем властные амбиции и стремление к манипуляции обществом. Несмотря на некоторую сгущенность красок и сжатость описания, наша экспликация произведена, надо думать, верно. Действительно, разве не так называемая «свобода» беспокоит сегодняшнюю «интеллектуальную элиту»? Лишь бы не попасть в зависимость от навязываемых «точек зрения». Не мудрено, что слова патриарха вызвали «серьезные опасения». «Нет, сознание должно быть свободно, как же иначе достичь объективности», — думает журналист. Но в том-то и дело, что данная реакция — страх утратить мнимую независимость, а также желанная «объективность» в освещении чего бы то ни было — прямо взаимосвязаны, с той оговоркой, что, скорее, второе вытекает из первого. Объективность обусловливает свободу, отсюда и дистанция в отношении предмета освещения. И среди многих неясностей по-прежнему остается одна главнейшая: какую «объективную реальность» сможет отразить сознание не вполне различающее идеологию и вероучение? Ведь в этой ситуации большего, чем «описание религиозного процесса» (тоже фраза «стола»), «свободное сознание» сделать неспособно. Да и свободно ли оно? Действительно, не стал же человек божественно самодостаточным и самодовлеющим, чтобы порождать из себя самого исходящие смыслы. Мы говорили, что субъект, «объективно описывающий религиозный процесс», сам не пребывает в пустоте, что «коридоры» его сознания чем-то заполнены. Хорошо известно, что такое сознание питается так называемыми либеральными ценностями. Либерализм по преимуществу владеет сегодня «субъектом». Он и есть искомое нами содержание «субъекта.» Под понятием либерализм мы не имеем в виду то, что вкладывает в него, скажем, политология, описывая его как одно из основных политических течений. Либерализм стал сегодня принципом сознания, и потому подлежит не только политологическому, но и философскому комментарию. Будучи чистым принципом, замкнув свободу на саму себя, либерализм потерял содержание. Свобода и не может быть принципом, изводящим иное содержание из себя. Содержание исчезает, когда ни с чем не соотносится, как раз отношение свободы к чему-либо составляет содержание, наполняет ее смыслом и ответственностью. Ни с чем не соотнесенная свобода становится пустой свободой, бессодержательной, бесплотной точкой. Свобода как «точечный» принцип есть по существу произвол, действующий по отношению к иному вполне беспринципно. Замкнутая на саму себя, возводя себя до своего рода «архэ» милетцев, числа пифагорейцев, имитируя универсальный объяснительный принцип, свобода «выдавливает» из себя что-либо иное. Однако встреча с иным неизбежна. При этом ввиду отсутствия исходной соотнесенности с иным отношения с ним выстраиваются иначе. Пустая свобода исходит из точки произвола и не обретает себя благодаря иному содержанию, а поглощает его и ассимилирует. Не существует либеральных ценностей как ценностей данных изначально. Произвольная свобода, как деятельное и подчас агрессивное начало, разворачивается во вне и создает то, что принято называть либеральными ценностями. Так, легализация бизнеса, связанного с эксплуатацией эротической темы, не есть первично данная либеральная ценность, но есть следствие принципа пустой свободы, приобретшего в деятельности Ларри Флинта свою специфическую форму: свобода здесь стала легально распространяемой эротической картинкой, способной приносить прибыль. Слово здесь не первично — сначала слово, а затем свобода в слове, но произвол, поправший Слово. Не вдаваясь в существо данной проблемы, зафиксируем своеобразный феномен аксиофагии. Чтобы создать некую «ценность», либерализм должен «пожрать» другую. Таким образом, сознание рассматриваемого нами «субъекта» не свободно как раз потому, что не существует пустой свободы. Его нельзя назвать даже «относительно свободным». Более того, мы попытаемся показать, с учетом возможностей жанра отклика, что данная «свобода» во многом сходна с душевным состоянием предыдущего «властителя дум».

Коммунистическая идеология ушла со сцены, и ее место поспешил занять либерализм. Что предложили человеку, то он и воспринял. Так что совершенно напрасно обижаться на патриарха и на церковь как на претендующих поработить суверенное сознание, наподобие непрошеных гостей. Новый «хозяин» расположился здесь крепко. Отметим еще одно. То, что сознание светского человека, будь то журналист или любой другой, на самом деле не свободно, видимо, сокрыто от самого этого человека. Здесь стоит все-таки несколько конкретнее сказать, чем же оно занято. За всячески проводимой идеей «объективности» нельзя не усмотреть тянущегося вслед шлейфа сопутствующих характерных идей. Мы говорили уже об отстраненности субъекта, о «субъективном факторе», об «отражении объективной реальности». Сама постановка вопроса, стремление к «максимальной объективности» и неизбежная в связи с этим вторичность «субъективности» хорошо укладывается в один из важнейших, казалось бы, забытых, псевдофилософских, идеологических и, что ни на есть, «объективных» штампов. Мы имеем в виду знаменитое «бытие определяет сознание». Здесь правда требуется кое-что уточнить. Аналогия возможна не в буквальном смысле, а в отношении типологически совпадающей вторичности субъекта (сознания), отсюда боязнь «субъективного фактора» и потребность его преодоления. Как в одном случае «объективное описание религиозного процесса» не должно быть «испачкано» «моей личной, субъективной точкой зрения», так во втором — «объективная реальность» образует, определяет сознание субъекта, управляет им и диктует себя в целях наиболее точного своего «отражения». Аналогии могут быть продолжены. Так, в обоих случаях акт самоотвержения субъектом осуществляется в пользу и ради общества, при всем различии акцентов. С точки зрения марксизма-ленинизма, «подлинным субъектом истории являются народные массы», а светская религиозная журналистика стремится преодолеть «субъективный фактор», чтобы «общество получало максимально точную информацию» (из пресс-релиза). Предпринятый здесь опыт сближений штампов коммунистической идеологии с состоянием современного секулярного сознания — лишь попытка показать заведомую ущербность «объективного» подхода к поставленной цели, в результате которого на место одной идеологии хлынула другая. Это закономерное и неизбежное заполнение освободившихся «коридоров» сознания. И не стоит удивляться отмеченному типологическому сходству, — каким бы ни было идеологическое «древо», «корни» его растут из одной «бочки». То, что светское сознание по-прежнему засорено идеологией, обнаруживается не только через сохранность ее типичных словесных оборотов. Замеченная как бы вскользь в начале нашего «отклика» неспособность одного из участников «стола» отличить коммунистическую доктрину от христианского вероучения объясняется как раз тем, что идеология как таковая не в состоянии отличить от себя, в общем-то, любое вероучение, а также, добавим, и философскую систему. Потому и воспроизводились слова патриарха настороженно и даже враждебно одной частью стола и с внутренним, но тем же идеологическим одобрением другой. Надо сказать, что внутри собственного пространства идеологическая доктрина вполне отчетливо распознает чужое и при необходимости отторгает его, как это произошло между нацизмом и коммунизмом. Но не видя дальше «собственного носа», выглянуть из своей «бочки» и распознать чужое идеологии как таковой она не может. На этом примере хорошо видно, что рассматриваемый нами «объективный взгляд» по существу не видит ни своего, ни чужого. Он различает «ветви», но не знает, что у них один общий «ствол». Увидеть это ему не по силам, ибо для того необходимо посмотреть на себя как на «субъекта». Но возможно ли это с «объективных» позиций? Поэтому призыв «любить свое, уважать чужое» сродни лозунгу, которым временами играет секулярная религиозная журналистика. Это и есть лозунг-миф, где свое и чужое в пределе совпадают до неразличимости, наподобие мифологических космоса и хаоса, с той важнейшей оговоркой, что для светского сознания не существует другой обязательной в первобытной культуре оппозиции: сакрального и профанного. Таким образом, всякое вероучение для светского сознания, кому бы оно ни принадлежало, вполне «чужое» — в том смысле, в каком «чужды» друг другу огурец соленый и огурец маринованный. Этим обусловлены все «опасения» нашей «интеллектуальной элиты», связанные с так называемым ростом внешних форм религиозной жизни. Отсюда же модные сегодня попреки и уколы в адрес церковных иерархов: «Вы же сотрудничали с КГБ!» Воистину неиссякаемая «козырная» карта и вечная «фига в кармане», с легкостью при оказии извлекаемая! В то же время реальность исповеди, покаяния с перспективой онтологического личностного сдвига остается неведомой и, более того, не желает быть узнанной. Впрочем, ясно почему. С позиции «объективной точки зрения», т. е. бессубъектной, внеличностной данное неведение закономерно. Нежелание же ведать питается установкой на пресловутую «объективность».

Было бы неверным не назвать и перспективные идеи, все же прозвучавшие за круглым столом, хотя и не получившие развития. Одна из них, — вероятно, наиболее интересная, — дать рассказать человеку «о своей вере, о своей религиозной мотивации». Подобный подход, действительно, может оказаться и значимым, и интересным. Почему бы журналисту не помочь, не способствовать своими вдумчивыми, корректными вопросами раскрыться душе собеседника, дать рассказать ему о себе, о причинах его религиозного выбора. Подобный разговор может вывести, в известных пределах, конечно, к теме изменения внутренней жизни человека и отражения этого в так называемых внешних поступках, к теме подлинной перемены личности, ее нового рождения и пути становления. Мы не будем сколько-нибудь подробно останавливаться на том, почему эта идея не нашла при обсуждении существенной поддержки. В конце концов, достаточно ясно, что такие журналистские публикации вряд ли станут интересными «широкой общественности». Но в нашем небольшом отклике мы из всех выбрали именно эту идею, названную выше перспективной, потому, что она наиболее явно вступает в противоречие с основным умонастроением круглого стола. Бросается в глаза и то, что в случае, если беседа по предложенному «сценарию» состоится, в ней на первый план выйдет та самая «субъективность», которой тщательно следует избегать с точки зрения «объективности» — критерия компетентности и совести светского религиозного журналиста. Ликвидировать эту несообразицу мы предоставим самим журналистам, хотя вряд ли здесь следует ожидать особых успехов. Ведь не случайно названная идея прошла незамеченной. Дело тут в самой логической и психологической закономерности ситуации. Пафос «объективности», которым был захвачен круглый стол, в силу своей природы не может увидеть «субъект» в позитивной перспективе.

В завершении нам остается пожелать Гильдии религиозной журналистики не «объективности», которая, как мы пытались показать, отнюдь не сопрягается с честностью и ответственностью, а скорее вдумчивости и озабоченности. Озабоченности пониманием того, что «субъективный фактор» есть в каком-то смысле ключевой, ведущий в том, что светский религиозный журналист мог бы назвать «объективным религиозным процессом». Пониманием того, что этот «субъективный фактор» в своем существе даже показан быть не может с «объективной точки зрения», не говоря уже о его сколько-нибудь точном, соответствующем природе описании и постижении.

Журнал «Начало» №11, 2002 г.