«Крестьянство или христианство». По поводу статьи И. Илюковича
Статья И. Илюковича «Крестьянство или христианство»[1] представляет из себя заметный шаг в жанре православной публицистики. Автор убедительно показывает, что для сегодняшней России перечисленные в заглавии понятия практически отождествляются. В то же время необходимо ввести к позиции автора дополнительную коррективу: именно в сегодняшней России «крестьянский миф» играет не только негативную, но и позитивную в отношении церковной жизни роль.
См. также: Крестьянство или христианство? Круглый стол.
Ключевые слова: крестьянство, христианство, нигилизм, аристократизм.
Листая сегодняшние публицистические издания, которые называют себя православными, с прискорбием замечаешь, что авторы помещённых в них публикаций усиленно стараются подражать настоящей мысли, не подозревая, что это на самом деле такое. В этой ситуации статья И. Илюковича даёт если не надежду, то какой-то глоток воздуха. Можно оказывается, трезво и вдумчиво писать о насущных проблемах Церкви. Не совершать, с одной стороны, глупые наскоки на религию, как это делают сегодняшние «свободомыслящие», пародирующие деятельность французских просветителей, а с другой — не отождествлять простодушно отсутствие способности к разумному суждению с верой в Бога как таковой. Вывод автора в конце статьи вне зависимости от декларируемого отношения к вере и Церкви обоснован и объективен. С ним должен согласиться как «верующий», так и «неверующий», если тот и другой всё же сделают попытку понять написанный Илюковичем текст и главный его вывод: в сегодняшней России принадлежность к христианству, по существу, отождествляется с крестьянским мироощущением. Тем самым, оказывается, что горизонт Вселенской Церкви зауживается не только до национальных масштабов, к чему мы уже привыкли (миф о православии как русской вере, отождествление русскости и православности), но уже до душевного состояния одного (пусть и очень значимого прежде в России) крестьянского сословия, притом сословия в прежнем своём качестве исчезнувшего. Нельзя не согласиться с автором в том, что
«крестьянства как класса в современной России не существует, и попытка его воспроизведения в тепличных условиях монастырей или на приходах выглядит достаточно странной затеей, обращающей всю жизнь Православия в благостный миф. Этот миф не позволяет человеку Церкви ориентироваться в современном мире, лишает его возможности «различать духов» [1, с. 214].
Очень внятно заявляет И. Илюкович и о «необходимости переосмысления церковной жизни в ее культурно-социальном измерении». Нельзя не согласиться с тем, что необходим выход за пределы представлений и предпочтений, свойственных крестьянской душе, с её любовью исключительно к обряду, почитанию «батюшек» как носителей последних истин и т.п.
«При посредстве церковного «быта» и обрядовости у нас очень много говорится о послушании, покорности, смирении, следовании воли Божьей и т. п., но практически ничего о царственном достоинстве человека, о той высокой роли, ради которой он создан, о свободе, которая ему дарована, и о талантах, которые ему необходимо раскрыть. Современной Церкви не хватает момента аристократизма для выражения этих смыслов. Аристократизм, в его подлинном значении, предполагает иерархическую выстроенность общества, наличие в нем смыслового «верха» и «низа», где за «верхом» признается образованность, выделка ума, умение брать ответственность на себя, «взрослость» отношения к жизни. Аристократизм в церкви означает наличие в ней церковной элиты в лице общепризнанных авторитетных институтов, в идеале — богословски образованного епископата. Именно эта элита, а не простонародные «старцы», должна быть подлинным учителем христианской жизни и выражать позицию Церкви по тем или иным вопросам, глубоко и на понятном широкой публике языке. «Старцы» могут служить лишь харизматическим коррективом этой самой элите институциональной Церкви, но никак не могут занимать ее место» [1. с. 215].
Перенесение мощей благоверного князя Александра Невского. Санкт-Петербург, 12 сент. 2017 года. Фото Александра Петросяна.
Будучи благодарным автору за сказанное, не могу в то же время не отметить, что крестьянскость нашего православия не только «тормозит» возрождение Церкви в России, но и несёт в себе нечто, не побоюсь этого слова, спасительное. Надо только определить наши реальные духовные координаты, ту точку, с которой мы взираем на происходящее. Только что согласившись с И. Илюковичем в том, что нашей Церкви не хватает аристократического элемента, я не собираюсь от этого согласия отказываться. Но всё дело в начальной точке движения к нему. Из сказанного автором следует, что таковая точка — это тот же крестьянский миф, который должен как будто бы постепенно изживаться как нечто тотальное, объемлющее Церковь как таковую. «Харизматические коррективы» того же старчества сохраняются, но более уже не претендуют на нечто большее, нежели именно занимать место корректив. В рамках Церкви как сложившегося приходского сообщества всё складывается именно так. Но исходный пункт движения к Церкви большинства людей в сегодняшней России всё же иной. Современный человек в России начинает свой путь к Церкви в Церкви вовсе не с «крестьянской платформы», а из тяжелейшего и безысходного состояния нигилизма, где он не аристократ и не крестьянин, а тот, кто соответствует нигилистическому ничто, т.е. является по существу никем. У нас до сих пор не сложилось ничего подобного корпорациям. То, что называют, например, «средним классом», представляет из себя по уровню понимания его представителями своего личностного и гражданского состояния нечто бесконечно жалкое. Надо сказать, что и реальное положение тех, кто понимает, что нужно делать, не может быть не задето разрушительным влиянием нигилизма, когда где-то что-то с чем-то постоянное не срастается. Нигилизм в России не есть сознательно избираемая позиция, это скорее проклятие или несчастие. Но для такого нигилизма то, что названо здесь крестьянским мифом, служит как раз перспективой, а не имеющимся налицо состоянием, которое следует преодолеть.
Приведу один только пример. Я хорошо помню, чем были похороны в советское «время». Ничего более тягостного и страшного для наблюдателя, наверное, нельзя представить. Особенно когда неожиданно умирал мужчина, кормилец семьи. Растерянность сослуживцев и друзей, уже перед началом «церемонии» оглушивших себя водкой, периодически бросающаяся с жутким воем на гроб жена покойного. Это был именно звериный вой, хотя порой он сменялся чем-то напоминающим причитание: «На кого ты нас покидаешь…». Как будто бы прорывались спасительные голоса плачей из архаического прошлого. Но причитание это тут же вновь срывалось в вой. Маленький «митинг» у могилы, маловнятное прославление достоинств покойного, сопровождающееся испуганным заглядыванием в чёрную яму. Она была главным участником событий, их властительницей. «Ненасытимая прорва земли» — как предельно точно схвачено М. Цветаевой. Нет, не «могилка», не «мать-сыра» земля. В советское время она стала именно ненасытимой прорвой, чем-то не только страшным, но и непристойным, как что-то непристойное было и в пьяных, облачённых в грязные ватники могильщиках. Правда, они советовали порой сделать нечто «утешительное», например бросить в могилу медные монетки («так положено»). Никто исчезал в ничто, жизнь вне смысла бессмысленно и завершалась.
Пейзаж снесенного кладбища возле сытного рынка, Санкт-Петербург. Фото Александра Петросяна.
Этот жуткий ритуал запомнился мне с детских лет. И вот теперь я вижу, как женщина в черной косынке с покрасневшим от слёз, но принявшим почтительное выражение лицом семенит после отпевания за «батюшкой», который строго объясняет ей, что нужно делать на девятый, на сороковой день, через год, куда ставить свечи, как писать поминальные записки. И вот тут «ненасытимая прорва» оказывается потеснённой в своих правах. Жизнь покойного, оказывается, не закончилась и чего-то требует от близких и не закончится никогда, до самой собственной этих близких смерти. И всё это именно от крестьянскости, которая каким-то чудом вдруг проснулась и в батюшке и в женщине. Аристократизму воскреснуть было не из чего, а вот крестьянскость до времени всё же затаилась в уголках пустой нигилистической души. Да, в этом проявил себя самый минимум Церкви. Но Церковь — реальность особая, в минимуме одновременно парадоксальным образом обнаруживает себя максимум. Последние становятся первыми, покрасневшее от слёз лицо вдруг просветляется. Страдающим человеком вдруг ощущается спасительная длань Божия. Ведь в данном случае всё устроилось так, как должно, вечная жизнь о себе заявила. И вот уже женщина старательно учит сына, маленького мальчика, правильно «накладывать крестное знамение», и оба с суеверным страхом как бы заглядывают в неизвестный доселе мир, туда, где «жизнь бесконечная». Что будет дальше, когда рассеется или перейдёт в новое состояние в сознании этих людей «благостный миф», сказать невозможно. Но, по крайней мере, появляется надежда, что мальчик этот, когда малость повзрослеет, случайно не зарежет кого-нибудь «по пьяни», хотя полной гарантии на этот счёт, конечно, никто дать не может. Но где они таятся, «полные гарантии»? Напротив «дома культуры» или магазина в «населенном пункте» разбитый асфальт, мусор, грязь, человеческое непотребство. Чуть поодаль восстановленный, свежевыкрашенный «весёленький» храм. Перед ним газон, цветы, вымощенные плиткой дорожки. У входа на территорию джип настоятеля. Всё сделано с хозяйственной смёткой, по-крестьянски. Вряд ли обладатель джипа когда-нибудь преодолеет этот барьер. Но сам-то по себе он уже есть достижение, а не тормоз церковной жизни. Это кроха миропорядка, среди даже не скажу хаоса, а мусора, в который искрошилась человеческая жизнь, свидетельствует о том, что рай действительно существовал и, стало быть, существует. Конечно, в сравнении с тем, что «требуется», всё это может показаться крохами. Да речь-то и идёт о крохах, фрагментах. Но это крохи бытия, которое в сравнении с ничто беспредельно огромны. Ведь именно с ничто, а не с абсолютной реальности нам приходится начинать. И из его «прорвы» маковка восстановленного деревенского храма выглядит целой вселенной. Более того, само движение от нигилизма к аристократизму возможно лишь тогда, когда «крестьянскость» надёжно прикрывает наши тылы. Речь здесь, конечно, идёт не о некоей поэтапности, сначала нигилизм, потом крестьянское мироощущение, потом аристократизм, а о связи между двумя последними пунктами, не позволяющей нигилизму вновь завоевать оставленную территорию. Что-то в нынешней крестьянскости есть от того, что называется: пусть так, лишь бы хуже не было.
Фото Александра Петросяна.
Очень благодарен я в этой связи И. Илюковичу и за квалификацию книги «Несвятые святые»[2] в то время архимандрита Тихона (Шевкунова). У меня всегда возникало чувство тоски и безысходности, когда я слышал восторженные отклики на неё даже от тех людей, которых сам воспринимал всерьёз, что выглядело ещё более печально. И вот, наконец, трезвый и вдумчивый взгляд. С одной стороны, как пишет автор статьи, в книге Шевкунова представлен
«грешный» мир советской и постсоветской действительности, живущий по своим — зачастую криминальным — законам, где со всеми нужно уметь «договариваться» и непрерывно лгать, не прислушиваясь к голосу совести. «Мир лежит во зле» — так оно было всегда, что уж тут поделаешь? С другой стороны, некий особый мир «православия» — это мир мироточащих икон, церковных праздников и чудесных пророчеств. Есть некая особая «духовная жизнь», текущая, по преимуществу, в монастырях и около духоносных старцев. И если ты хочешь жить как христианин, то можешь «уйти из мира» в эти самые монастыри (что лучше всего) или, по крайней мере, регулярно приезжать туда в качестве паломника. Тебе нужно обязательно найти себе батюшку-духовника: он разрешит все твои вопросы и один будет знать о твоей «духовной жизни». Нужно будет на все дела просить его благословения, регулярно исповедоваться и причащаться. Причастие при этом понимается в индивидуально-терапевтическом смысле. Эта «духовная жизнь» ведется параллельно «грешной» земной, никак на ней не сказываясь и ничего в ней не изменяя. В лучшем случае она затронет круг семьи и ближайших друзей-родственников. Не подобным ли образом рассуждают о Церкви разные криминальные авторитеты или олигархи, так часто теперь мелькающие на экранах телевизора с иконами и христианской атрибутикой? Именно крестьянская вариация Православия позволяет им это безболезненно делать. Не по этой ли причине в России складывается абсурдная ситуация, когда повсюду идет строительство сотен церквей и все рядятся в истово верующих, а в стране разруха, с телеэкранов непрерывно льется ненависть и общественная жизнь продолжает деградировать?
Поверхностность, отсутствие рефлексии, нежелание задавать себе трудные вопросы — характерный признак текстов наподобие «Несвятых святых».
Этот «жизненный параллелизм» — характерная черта нашего православия, и автор зафиксировал его в книге Шевкунова очень точно. Одна лишь поправка: сам епископ Тихон Шевкунов вовсе не привержен «крестьянской вариации православия». Выше мы отметили, что в этой вариации всё же присутствует нечто настоящее и спасительное, выводящее из состояния нигилизма. Сказка ложь, да в ней намёк. Метаморфоза же владыки Тихона иного плана. Он использует крестьянский антураж для укрепления своей нигилистической позиции. Он чувствует, что книга найдёт своего читателя и знает, как ему понравиться, на какие кнопки следует нажимать в душах этих категорий граждан. Кроме всего прочего, он предлагает добродушно посмеяться над его историями людям, к церкви относящимся, что называется, скептически. Ведь здорово, благодаря сделанному автором открытию, оказывается и там есть нечто смешное, не так уж эти церковники непохожи на настоящих людей. Церковь открывается для них через нечто для них же экзистенциально важное, через то, над чем можно позабавиться, но с чем можно и встретиться именно через смех, так как другие способы встречи слишком обременительны и приносят мало удовольствия. Здесь Шевкунов повторяет на церковной почве подвиг Аркадия Райкина, примирившего в СССР всех со всеми именно на почве смеха. На спектакли Райкина ломились, книга Шевкунова пошла «на ура». Конечно, в книге не всё откровенно смешит, но всё развлекает, открывая перед обычным читателем удивительный монашеский «Диснейленд».
Вполне ли это честно со стороны автора? Думается, что не совсем. Ведь мы сталкиваемся, таким образом, с намеренной и ловкой профанацией исключительно серьёзных вещей. Вот один из эпизодов, описанных в книге. На идиотский вопрос, заданный министром культуры СССР Екатериной Фурцевой при её посещении Псково-Печерского монастыря его тогдашний настоятель, бывший фронтовик, ответил, что называется с «похабщинкой», после чего Фурцева была вынуждена убраться из обители в гневе и смущении. Сама по себе история как будто бы забавляет. Здорово наш современный православный запорожец отшил «турецкую султаншу»! Но на самом деле смешного мало. Здесь нет ничего от молодецкой забавы, да и не пристала она монаху. Нет ничего и от юродства, ведь юродство — это совершенно особый вид духовной жизни. Что же есть? По типу это дерзкий вызов сталинского заключённого лагерному начальству, замешанный на неизбежном для «лагерной пыли» нигилизме и цинизме. Мир рухнул, невиновные находятся в заключении, виновные же их осуждают и охраняют. Здесь нет ничего, имеющего прежний смысл. Нет ни мужчины, ни женщины, конечно же не в христианском смысле. Все нормы приличия отменены. В этом перевёрнутом мире уже нечего бояться и не на что надеяться, никто не признаёт друг друга в человеческом качестве. Настоятель «победил» высокопоставленную советскую чиновницу, обрушив ситуацию в нечто безысходное и страшное, в чём она растерялась, почувствовав себя «ничем», но ведь и победитель должен был принести себя в жертву тому же «ничто». Шевкуновым всё это было превращено в забавную историю с пошловатым подмигиванием автора читателю.
И вот что ещё интересно. Став популярным автором, пишущим о Церкви, Шевкунов как бы переместился в табели о рангах в ту самую Церковную аристократию, ведь писатель, даже если он пишет с крестьянским душком, сам — человек явно не крестьянского звания. Он смотрит на вещи из некоторой выше расположенной точки, нежели «простой» человек. Но церковная аристократия, которой я взыскую так же, как и И. Илюкович, на самом деле оказалась тем самым только дискредитирована, так как своим смеховым и намеренно поверхностным взглядом автор книги втянул её в пространство своего не преодолённого, а, наоборот, получившего пищу нигилизма. Ничто продаётся сегодня на книжном рынке лучше, нежели бытие, с ним потому надёжнее и увереннее жить. И здесь невегласие сельского батюшки оказывается более приемлемым для христианина, нежели лёгкое перо сделавшего церковную и литературную карьеру человека. Наличие литературных способностей ещё не решает вопроса об их правильном применении. Впрочем, в том жанре, в котором выступил Шевкунов, ситуация не столь безнадёжна, здесь есть и интересные находки. Я имею в виду книжку Майи Кучерской «Современный патерик»[3]. В отличие от Шевкунова, Кучерская ощущает эту нашу исходную нигилистическую предпосылку, которая обнаруживает себя в каких-то странных, порой даже пугающих поступках и душевных движениях героев книги из церковной среды. Её сочинение чем-то напоминает рассказы Зощенко, но лишённые по-настоящему спасительного в ситуации литературного мира этого писателя смеха. Кучерская не стремится расставлять акценты и давать оценки. В её тоне, напротив, звучит некая растерянность, непонимание того, чем же в смысловом отношении является та действительность, которую она, стараясь быть предельно точной в её деталях, описывает. Но об этом авторе особый разговор. Вообще хочется надеяться, что статьи в том жанре, в котором представил свой текст Илья Илюкович, будут появляться чаще. Это, возможно, позволит когда-нибудь составить относительно надёжную лоцию плавания по изобилующему мелями и рифами морю сегодняшней жизни нашей Церкви.
Журнал «Начало» №34, 2017 г.
[1] И.В. Илюкович. Крестьянство или христианство? // Начало. 2016, №33.
[2] Архимандрит Тихон (Шевкунов). Несвятые святые. Изд-во Сретенского монастыря, 2016.
[3] М. Кучерская. Современный патерик. М., 2008.
O.E. Ivanov
«Peasantry or Christianity». Regarding the article of I. Iliukovich
The article of I. Iliukovich Peasantry or Christianity is a significant step in the genre of Orthodox journalism. The author convincingly shows that for today’s Russia terms listed in the title are almost identical. At the same time, one must add to the statement of the author additional adjustments: «peasant myth» in today’s Russia plays not only negative, but also positive role in relation to the Church life.
Key words: peasantry, Christianity, nihilism, aristocratism.