П.А. Сапронов. Путь в ничто. Очерки русского нигилизма

26.09.2018 Б. А. Чистяков |

Рецензия на книгу П.А. Сапронова «Путь в ничто. Очерки русского нигилизма», СПб., 2010, 398 с.

Главным в позиции автора книги является достаточно аргументированное заявление о том, что доминирующий в российской действительности теперь уже почти столетие нигилизм предопределил вектор её исторического движения. Нельзя также не согласиться с тем, что выявленные автором модификации нигилизма (исторический, правовой, гражданский, национальный) пронизывают все сферы жизни, подавляют и угнетают ее, обращая в небытие. Есть ли противодействие скатыванию страны в небытие? Да, есть. К такому выводу можно прийти при внимательном прочтении рецензируемого труда. Поскольку если причиной усугубляющегося распада является нигилизм, то, следовательно, его преодоление будет началом оздоровления. Тем более, что опыт истории русской культуры, свидетельствует автор, чужд самоотрицанию.

Проговоренное автором мне представляется очень своевременным. Своевременным потому, что дух отрицания в современной русской культуре не только не преодолен, но тлетворное действие его остается вне сферы внимания тех, от кого зависит разворот страны на конструктивный путь оздоровления. Свидетельств тому множество. Нет необходимости убеждать кого-либо в том, что современные реформаторы в поисках решения проблемы в основном сосредоточились на экономических преобразованиях, рассматривая их как панацею от всех разрушающих страну недугов. Похоже, их воображению не продвинуться дальше пресловутого «бытие определяет сознание». Им невдомек, казалось бы, самоочевидное: что нигилистически настроенное сознание является не меньшим, а большим источником распада, чем провалы в экономике, которые сами в значительной степени являются следствием действия сознания с патологическими проявлениями. Ценность труда П.А. Сапронова состоит, в частности, и в том, что ему удалось раскрыть истоки кризиса на сущностном уровне. Тем самым он избежал повторения пресловутого опыта разработки очередной тривиальной выкладки, изобилие которых в научных, а точнее, околонаучных исследованиях поражает воображение.

В чем причина несомненного успеха автора? В частности, в том, что за основу исследования был взят один, но универсальный подход воспроизведения прежде всего сознания тех, кто, так или иначе, определял раньше и определяет теперь ситуацию в стране. Ведь разговор об отечественном нигилизме — это, другими словами, разговор о человеке, о наших соотечественниках. Для иллюстрации сошлюсь на одну из интерпретаций термина «нигилист», которую мы находим во «Введении» к книге П.А. Сапронова: «нигилизм в лучшем случае может претендовать на статут философской заявки, быстро обнаруживающей свою тщету. Но это вовсе не означает его невозможности в качестве жизненной позиции нигилиста — его умонастроения, душевного состояния и душевного строя. Да, в этом нет никакой строгости и никакой последовательности, когда нигилист отрицает, что почва бесконечно уходит у него из под ног, все крошится и рассыпается в прах. Нет ни дружбы, ни любви, ни просто порядочности; всякое знание обманывает в своей надежности и устойчивости; сам всеотрицатель и в себе находит только бесконечное ускользание и аннигиляцию всего и вся. Вроде бы действительно, никого и ничего нет — одна только пустота видимости, в которую решительно противопоказано вглядываться»^[1]. Страшная картина процесса самоуничтожения российского народа ярко и доказательно представлена в завершающих разделах рецензируемого труда.

Здесь мы видим, что от человека, от его жизненной позиции зависит, в каком направлении будет развиваться вся система смыслов культуры и жизнедеятельности государства. К сожалению, настоящей постановки проблемы человека не состоялось как во времена советского прошлого, так и в период так называемых реформ. Между тем, без обращения к этой проблеме оказывается совершенно невозможным очищение сознания — прежде всего, от советских идеологических штампов, без чего в свою очередь нельзя добиться сколько-нибудь ощутимых результатов в экономической, политической и других практических сферах. Например, наконец-таки заговорили о необходимости перехода от сырьевой к инновационной экономике, хотя невооруженным глазом видно, что нигилистически настроенные «дельцы» (термин, используемый автором книги для обозначения всех принадлежащих к числу так называемых олигархов, предпринимателей и других стремящихся к чистому обогащению людей) окажут пассивное сопротивление нововведениям, так как им и без того хорошо. Ибо существующий порядок (а точнее, беспорядок) для них вполне приемлем, поскольку он их породил, и чувствуют они себя в нем прекрасно. В этом невнимании к реальности опять-таки чувствуется дыхание основополагающих «истин» марксизма о том, что «бытие определяет сознание», что от базиса зависит надстройка, тем самым, вопросы, веками имевшие для человечества основополагающее значение и относящиеся к сфере духа, так или иначе, оказываются в трактовке «основоположников» и их последователей малозначительными. Из семидесяти лет национальной катастрофы никакие уроки не извлечены. Человек и нынче рассматривается как «продукт» каких-то производственных или природных процессов, по сути дела, не имеющий именно человеческого, в традиционном представлении, статуса. Вопросы религии, культуры, всегда стоявшие в центре исследования человеческой реальности, и в советские времена и теперь не выходят за пределы неких «дополнительных» тем, всё же главное внимание устремлено к обладающей магической, притягательной силой экономике. Но такое сознание и является нигилистическим, поскольку собственно человеческое в человеке как раз отрицает.

Судя по тому, как широко нигилисты представлены в русской классической литературе, можно предположить, что и в действительной жизни ХIХ века их было немало. К сожалению, ХХ век, а теперь уже и начало ХХI породили их преизбыточно. Нигилисты образовали целые слои и многочисленные конгломерации, которые своей разрушительной деятельностью, как уже говорилось, сдвинули и продолжают сдвигать страну на путь, ведущий в Ничто. Автор «Пути в Ничто» различает три разновидности нигилистов, встречающиеся в российской действительности. В петербургский период это интеллигент и революционер. Большевистский режим породил советского интеллигента, большевика и диссидента. Во времена послебольшевистские на арену выходят «реформатор», уже упомянутый нами делец и чиновник. Согласитесь, данная здесь классификация русских и советских типов не совсем привычная, но она даёт возможность описать всю исключительность и безысходность ситуации, которую мы переживаем.

Различение нигилистов в работе осуществляется ещё по одному признаку, а именно по соотнесенности нигилистического типа с рядом литературным и шире, художественным или с рядом реально-историческим. Нигилист может быть фигурой или созданной в воображении художника, или представленной в исторической реальности. Притом мы совершили бы ошибку, если бы стали рассматривать первый ряд фигур как менее значительный, нежели второй. Ведь в культуре создаются концентрированные образы той или иной реальности, душа нигилиста проявляется именно здесь, в то время как исторические типы могут быть труднее уловимы в том, что касается доминант их сознания. Чтобы получить возможность полнее показать то новое, что сделано П.А. Сапроновым, сопоставим характеристики реальных нигилистов с образами, извлеченными из литературной классики. Попутно отметим, что даже если ограничиться только той частью книги, в которой разбираются литературные источники, то и здесь автор поражает широтою и оригинальностью взглядов, аналогов которым в литературной критике мы найдём немного. Тем более, что интерес литературоведов к теме нигилизма сводится, как правило, к образу Евгения Базарова из известного тургеневского романа. В начале и мы будем придерживаться этой линии.

Рудаков К.И. «Базаров». Иллюстрация к роману «Отцы и дети» И.С. Тургенева. 1948-1949 гг.

В отличие от многих авторов, П.А. Сапронов утверждает в том, что, хотя Базаров и является своеобразным родоначальником нигилизма в русской литературе, в действительности он не есть «чистопородный нигилист» и, в конечном счете, свой нигилизм преодолевает. Аннигиляции в нем противостоит жизнеутверждающее начало, уберегающее его от «абсолютного и довершенного» нигилизма. Ему присуще «мужество быть», которое препятствует полному погружению нигилиста Базарова в Ничто. «До поры до времени он был уверенным в себе и вместе с тем благополучным, так как отрицание, по Базарову, основывалось на его «мужестве быть». Не будучи само по себе позитивным, оно послужило заслоном от притязаний нигилизма не только на отрицание внешнего мира, но и на самоотрицание».^[2] Преодоление нигилизма Базаровым произошло в момент последней встречи с женщиной, в которую он был страстно влюблен. Что в особенности важно, именно отвергнутая любовь к Одинцовой, а не что другое, послужила главной, можно сказать, экзистенциальной причиной его провала в нигилизм. И в то же время, «перед самой своею смертью Базаров соединился с нею, обрел на пороге надвигающейся кончины при жизни не дававшееся ему в руки. Как хотите, но это — преодоление нигилизма. Он не стал последней истиной базаровского существования, как бы близко ни подступал и ни овладевал Базаровым»^[3].

Существенным является то, что полномасштабным нигилистом (хотя с некоторыми оговорками) тургеневский персонаж становится не в том случае, когда низвергает авторитеты и многовековую традицию брака, а в ситуации катастрофы личного плана, наступившей вследствие отвергнутой любви и последовавшей за ней неизлечимой болезни и смерти героя. Происшедшее указывает на способность тургеневского нигилиста к глубокому и устойчивому чувству, которое делает возможным выход из состояния аннигиляции, самоотрицания. Прибавим к этому трепетную, искреннюю, трогательную любовь Базарова к родителям, и мы получим портрет отнюдь не нигилистической личности. Теперь становится понятно, благодаря каким интеллектуальным и душевным ресурсам Базарову удалось «выдавить по капле яд» нигилизма, преодолеть самоотрицание. Из трактовки П.А. Сапроновым базаровского нигилизма можно заключить, что духовно одаренные люди, если в силу чрезвычайных обстоятельств и способны соскользнуть на «путь в Ничто», то в силу той же самой одарённости они способны и найти в себе силы вернуться к жизнеутверждающему началу, не потеряв ощущения присутствия жизни в другом человеке. Иными словами, нигилизм для них не окончательное состояние. Правда, некоторые нигилисты, теперь уже у Ф.М. Достоевского, — и об этом в книге тоже сказано, — обладая незаурядной волей, аристократической выделкой и выдающимся умом, всё же остаются в рамках аннигиляции. Но в отличие от реальных нигилистов, революционеров и большевиков, их энергия отрицания направлена не на уничтожение других, а на самоотрицание. Базаров же, вообще говоря, явление исключительное среди нигилистов, поскольку, в отличие от всех остальных, он прошел путь «отрицания отрицания», то есть, еще раз это повторим, преодоления нигилизма.

Содержащаяся в работе характеристика Базарова позволит нам по контрасту глубже и полнее понять всю мерзость и пагубность нигилизма «самого главного революционера», наиболее показательного экземпляра уже из реально-исторического ряда. Ульянов-Ленин состоялся как «абсолютный и завершенный», чистопородный нигилист, что не может не вызвать исключительного неприятия.

В.И. Ульянов (Ленин)

В отличие от литературного героя, «самый главный революционер» не обладал «иммунитетом» против нигилизма. Более всего в нем поражает душевная опустошенность. Косвенно об этом свидетельствует он сам — своим признанием в том, что «перепахал» роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» Какой же скудной должна быть «почва», то есть душа, чтобы на нее могло так воздействовать произведение, обладающее весьма сомнительными художественными и, шире, смысловыми достоинствами. Такая душа уж явно не чернозем, скорее, какая-нибудь каменистая пустыня, на которой и сорняку не вырасти. Автор «Пути в Ничто» совершенно справедливо указывает на полную душевную опустошенность «вождя». Поскольку фигура Ульянова-Ленина все еще в почете (судя хотя бы по не убывающему изобилию памятников и бережно сохраняемому мавзолею), позволю несколько пространных цитат, показывающих эту внутреннюю несостоятельность предводителя революционеров.

В нем не было, замечает автор, «никаких намеков на возможные душевные излияния и признания. Никакой душевной откровенности с кем бы то ни было по поводу самого себя. И какая там дружественная откровенность, если друзей у «самого главного революционера» не было, а были только товарищи по партии. Вы скажете: такой это был человек, что политическая организация и политическая борьба забирали всего этого человека без остатка, не оставляя ему ничего своего, личного. Такое ведь бывает. И «самый главный революционер» здесь не единичен. В этом я как раз позволю себе усомниться… В том отношении, что всякое овнешнение человека совершенно не исключает, а, напротив, предполагает сведение счетов с самим собой. По поводу себя вначале нужно что-то решить и определиться, и только затем пребывать во внешнем. Такое решение может быть, например, полным выхолащиванием внутренней жизни, экстериоризации себя до положения знаменитого «автомата» или «винтика». Но оно явно неприложимо к настоящему случаю, потому что в нем мы имеем дело с тем, кто «автоматов» и «винтиков» был склонен видеть в других и не без успеха использовать их в этом качестве. Его решение по поводу себя было, конечно, другим. Это полная закрытость для других своего внутреннего мира, чистое бытие наедине с собой, которое в таком своем качестве ведет или к мукам и прострации одиночества, или к лихорадочной деятельности в качестве бегства от бытия наедине с собой. Очевидно, наш случай — второй»^[4]. Замкнутость, бегство от себя, попытка спастись от провала в пустоту за счет бешеной энергии, направленной на угнетение и подавление других — вот тот сгусток мерзости, которую выплеснул наш нигилист вовне, опустошая все вокруг себя. «Глядя в самого себя», «самому главному революционеру» пришлось бы… что-то в себе перерешать. Если бы какое-то подобие таких душевных импульсов имело место, то вряд ли из него получился такой чистопородный и неколебимый революционер, каким он был всю жизнь. Тщательно избегая встречи с самим собой, блокируя эту встречу, он только и мог жить вовне и во внешнем. Однако внешнее все равно не могло не нести на себе отпечатки внутреннего и даже не быть им. Откуда еще не то что чудовищная, а какая-то сухая и невменяемая в своей сухости жестокость «самого главного революционера». Он был согласен с гибелью миллионов соотечественников, и требовал ее не просто на основе революционной целесообразности, в стремлении уцелеть самому со своей преступной шайкой»^[5]. Обратите внимание, что нам предстоит, прежде всего, не политик, а именно внутренне изломанный человек, к несчастью для России, пожелавший решать свои личные, не без примеси патологии проблемы за счет включенности в политику. Пристальное внимание к Ульянову-Ленину оправдано не только потому, что он «самый главный революционер», но еще и в силу того, что в нем сошлись такие отрицательные свойства, которые в общем и целом присущи всей «преступной шайке», то есть практически всем революционерам включая большевиков.

Таким образом, сопоставив два типа нигилистов (напомним, первый — в качестве художественного образа, второй — реального персонажа), мы получили контрастную картину, в которой, незаурядная личность, Базаров именно благодаря своей человеческой одарённости сумел преодолеть нигилизм и уберечь себя от самоотрицания. Нигилист второго ряда, напротив, в силу своей незначительности, не только остался в лоне нигилизма, но, доведя себя до крайней степени самоотрицания, поставил Россию на край пропасти Ничто. Парадокс состоит в том, что заурядность породила незаурядные последствия для России от «неуемных и не отвечающих за себя действий» этой личности. Видимо, можно сказать и так: «Пустота обращает в пустоту все, к чему имеет отношение»^[6].

Однако продолжим сопоставление образов «вымышленных» нигилистов с реальными фигурами. На этот раз сопоставим «дельца» — тип, сложившийся в послебольшевистской России, и «негодяя», к таковым автор относит Петра Верховенского из романа Ф.М. Достоевского «Бесы». На мой взгляд, вполне очевидны точки сопряжения «негодяя» и «дельца». Оба нигилистических типа объединяет безличность, полное отсутствие самобытия, существование за счет других, т.е. паразитирование. Собственно, о Верховенском автор прямо говорит как о паразите, существование которого тесно связано со Ставрогиным, человеком аристократической выделки, умным и высоко ценящим свое личное достоинство. «…Через Николая Вселодовича Петр Степанович метит в «цари». Отчасти такой вывод будет верным. Но только в том отношении, что Верховенский страстно и мучительно влечется к Ставрогину, бесконечно восхищен его царственностью, то есть тем, чем не обладает даже в самой ничтожной степени. Ставрогин нужен Верховенскому, он готов почти раствориться в нем»^[7].

Если «негодяй» Верховенский паразитирует за счет обращенности к Ставрогину как к своей «половине», то «делец» в известном смысле отождествил себя с чужой собственностью, которая вдруг свалилась на него как манна небесная. Он тоже паразит, но теперь уже и в прямом и переносном смысле. В переносном потому, что богатство для него не только источник материального процветания, но и он сам, наполнение его личности, ибо вне богатства он ничего из себя не представляет. Собственность придает «дельцу» значимость и создает иллюзию полноценной жизни. Его жизнь — это «бытие при собственности». В ней он растворился, вне ее он блекнет и угасает, превращается в расплывшееся пятно. «…Инерция, струя, в которой движется жизнь дельца, предполагает его обращенность на свою собственность как на единственно существующую реальность. Ею и с нею делец вознесен на вершину, без нее он ничто… Отдыхающий и развлекающийся, делец предъявляет себя и другим как обладатель состояния: больше ему предъявить нечего, кроме крайней заурядности, серости, грубости, скованности, невыделанности и т.п. Состояние его незаурядно само по себе и освещает собой его обладателя, в его лучах он греется и сверкает»^[8].

Здесь, пожалуй, уместно вспомнить рассказ И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»: когда миллионер умер, о нем тотчас все забыли, так как ничем другим он не запомнился, кроме как своим богатством. Другими словами, при жизни он был «живым трупом», что сразу же обнаружилось после его теперь уже физической смерти. Нечто подобное происходит с нашим «персонажем» — дельцом, о чем свидетельствует автор. «Такая жизнь, если это действительно жизнь, предельно овнешнена: в ней человек от себя отчужден, ему себя не схватить, такого человека как будто уже и нет, он растворился в том, что ему принадлежит и существует для него. Последнее делец знает твердо, здесь его ничем не собьешь»^[9].

Другая точка сближения характеристик «дельца» и «негодяя» заключается во все той же пустоте и абсолютной несостоятельности, в неуверенности в подлинности своего бытия, в отсутствии ощущения твердой почвы под ногами. Делец — «человек свалившегося на него под знаком случая богатства. Ничем его ни освятить, ни подтвердить, ни оправдать делец хронически не способен. С позиции смысла он зависает в пустоте и невнятности… Он вопрос к себе и другим: да подлинно ли я (он) существую (существует), нет ли в этом некоторого морока, навождения, мнимости? Возможность подобного вопрошания ставит дельца на грань Ничто… Ему прямая дорога в нигилизм»^[10].

«Сородич» «дельца», «негодяй» Верховенский также обременен пустотой и беспочвенностю. Пустота не дает ему спокойно жить, понуждая к постоянному бегству от себя. (Вспомним, нечто подобное мы видели у Ульянова-Ленина.) «…Верховенский — это непрестанное бегство от себя, непрерывное пребывание вовне. От себя убегать нужно непременно, потому как в себе и на себе не сосредоточиться. Это обещает такую безрадостность пустоты, неясность тревоги и тоски, что непременно нужно из себя выбираться, и как можно быстрей»^[11].

Мы достаточно много наслышаны о разного рода криминальных событиях, связанных с «олигархами» и «предпринимателями», одним словом, с «дельцами»: то они убивают, то убивают их. Известно, что существуют и другие способы передела этой самой «свалившейся на голову» собственности. За подобного рода событиями просматривается неприглядная физиономия «дельца», алчного, хищного, вероломного, которому впору сказать: «Свету провалиться, а мне чтобы чай пить» (слова «подпольного человека» Достоевского). Понятно, что с такой мотивировкой трудно удержаться от соблазна совершить самое тяжкое преступление. Верховенский томится по насилию и убийствам. Ему, как и Базарову, тоже «ломать других надо», «но хитростью, ложью, преступлением — чем угодно из того, что ведет к цели».^[12] Неразборчивость в средствах для достижения цели, как мы могли убедиться, характерна и для современных проходимцев. По данному пункту близость современных «дельцов» к нигилисту Достоевского очевидна.

Пётр Александрович
Сапронов

Нигилистические проявления Верховенского воспроизвелись и в большевиках. Точка обнаруживается в их отношении к власти: ими обуревает одна и та же страсть — ненасытная жажда господства. О первом читаем у П.А. Сапронова: «Ему представляется само собой разумеющимся, что превосходство одного человека над другим не в порядочности, добродетели, совестливости и т.п., а только в способности господствовать»^[13]. А что же большевики (которые, кстати, также проходят, как мы помним, по ведомству нигилистов)? Упоение властью у них многократно усилилось. Теперь им подавай господство над миллионами. Тем беспощаднее была борьба за это бесценное для них «сокровище». «В первое десятилетие большевизма борьба за власть была сердцевиной партийной жизни, ее содержанием и самым глубоким смыслом^[14]. Большевик как фанатик был ослеплен «установкой на захват, удержание и расширение власти до последних и возможных пределов»^[15]. Все было подчинено «воли к власти». Страну ломали, истязали, истребляли ради усиления и удержания власти. Уничтожали друг друга и те большевики, которые вступали в эту беспощадную и не знавшую завершения схватку, чреватую полным самоуничтожением. Самые разрушительные, истощающие экономику и подрывающие и без того обессиленное государство проекты: коллективизация, индустриализация, ускорение темпов развития и т.п.: «всякого рода проектирование заведомо было направлено на укрепление и расширение власти большевиков»^[16].

Узнавая в большевиках и «дельцах» отвратительные черты негодяя Верховенского, невольно задумываешься о том, что Ф.М. Достоевский более ста лет назад распознал в русской жизни недуг, который не излечен до сих пор — недуг нигилизма, который, как и прежде, затягивает нас в бездну Ничто. Подводя итог вышеизложенному, правомерно заключить, что в книге П.А. Сапронова даны глубокие и точные оценки кризисного состояния нынешней России и что корни кризиса, как убедительно показывает автор, возникли и формировались задолго до катастрофы 1917 года.

Журнал «Начало» №23, 2011 г.

^[1] Сапронов П.А. Путь в Ничто. Очерки русского нигилизма. СПб., 2010. С. 7–8.

^[2] Там же. С. 146.

^[3] Там же. С. 149–150.

^[4] Там же. С. 286–287.

^[5] Там же. С. 289.

^[6] Там же. С. 286.

^[7] Там же. С. 177.

^[8] Там же. С. 367.

^[9] Там же.

^[10] Там же. С. 369–370.

^[11] Там же. С. 180.