П.А. Сапронов. Россия и свобода

Рецензия на книгу П.А. Сапронова «Россия и свобода», СПб., 2010, 671 с.

Книгу П.А. Сапронова «Россия и свобода» можно рассматривать как минимум в двух аспектах, историческом и метафизическом, на что указывает сам автор: «реальность, способ бытия свободы таков, что ее невозможно свести к чисто «физической» реальности. У нее обязательно есть еще и метафизическое измерение. На нее нужно смотреть как с позиций человеческо-исторических, так и sub specia aeternitatis. Применительно к русской свободе это означает, что она подлежит как историографическому, так и историсофскому и, далее, метафизическому осмыслению»^[1].

В то же время, автор ясно осознаёт невозможность зафиксировать четкую грань между свободой как таковой (метафизика) и свободой как поступком (историей). Свидетельство тому — использование и в первом и во втором аспектах одних и тех же источников: исторических сочинений, философских трактатов, произведений художественной литературы, мемуаров, правовых документов и т.п. Тем не менее, разграничение проводится, и оно, безусловно, необходимо. Именно благодаря глубокой теоретической проработке проблемы свободы, автору удалось убедительно доказать, что в той или иной степени реальность свободы была присуща всей русской истории. Таким образом, П.А. Сапронов помогает читателю убедиться в беспочвенности и легковесности нередко встречающихся утверждений, согласно которым реальность свободы чужда России и совершенно с ней не совместима. «Разговоры о неизменном тысячелетнем русском рабстве, или вовсе беспросветном, или на мгновения освещаемом то ли всполохами, то ли искрами свободы, в настоящем случае не приемлемы»^[2], — настаивает автор книги.

Чтобы осознать трудность решения проблемы, достаточно сослаться на суждение по данному вопросу Г.В.Ф. Гегеля. «Ни об одной идее нельзя с таким полным правом сказать, что она неопределенна, многозначна, доступна величайшим недоразумениям и потому действительно им подвержена, как об идее свободы…»^[3]. О весьма смутном и запутанном представлении о свободе писал и В. Виндельбанд. «При рассмотрении проблемы свободы мы повсюду встречаемся с предвзятыми мнениями, частью научного, частью этического и религиозного характера, повсюду с попыткой соединить при помощи далектических тонкостей вещи, по существу несоединимые; повсюду остроумие направляется на то, чтобы с помощью тонких различий и далеких обходов спасать одной рукой то, что упустила другая»^[4].

Конечно, нельзя судить об уровне представлений о свободе в России только по соответствующим статьям в толковых словарях русского языка и энциклопедических изданиях по философии, но всё же нечто существенное в отношении к этой теме они схватывают. Для начала обратимся к словарю известного русского филолога В. Даля. В его понимании свобода — это «своя воля, простор, возможность действовать по-своему, отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле»^[5]. Не подвергая это определение подробному разбору, достаточно отметить, что в нём главенствует скорее психологический, нежели метафизический момент. Свобода понимается как отсутствие препятствия для реализации импульса, природа которого неизвестна.

О понятии свободы, подстроенном под большевистсую догму, красноречиво говорит статья из «Толкового словаря» С.И. Ожегова. Приведем первые два пункта из нее: «Свобода: 1. в философии: возможность проявления субъектом воли на основе осознания законов развития природы и общества. Свобода есть познанная необходимость. 2. Независимость, отсутствие стеснений и ограниченность связывающих общественно-политическую жизнь и деятельность какого-либо класса, всего общества и его членов»^[6].

Приведенные здесь выдержки о свободе из различных источников позволяют показать то новое, что удалось сделать П.А. Сапронову в направлении осмысления свободы и оценить масштаб проделанной работы.

Отмечая значимость «России и свободы», надо также иметь в виду, что данная тема, и прежде всего проблема свободы самой по себе, так или иначе, рассматривалась в других книгах П.А. Сапронова, предшествовавших изданию рецензируемого труда. Таким образом, интересующее нас исследование аккумулировало идеи и результаты, полученные автором в течение нескольких лет, что служит еще одним свидетельством в пользу оценки книги как фундаментального труда. Сошлюсь лишь на некоторые книги автора. Нет сомнения в том, что идеи «Феномена героизма» (2005 г.) нашли развитие во второй части рассматриваемой сейчас работы «Реальность свободы в русском слове», и в особенности в главе «Свобода в русском героическое эпосе». Тема свободы, а следовательно, и рабства, многократно встречается в труде «Власть как метафизическая и историческая реальность» (2001 г.), каждый раз поднимая новые смысловые пласты.

Назову еще одну книгу, в которой изложенные мысли получают новый разворот в интересующем нас издании. Это книга П.А. Сапронова: «“Я”: Онтология личного местоимения» (2008 г.) Наконец, сам автор указывает на связь работы о русской свободе с ранее написанной им книгой «Русская культура IX—XX вв.» (2005 г.), замечая, что «настоящая книга в значительной степени является продолжением предыдущей книги автора»^[7]. Такая основательность в разработке темы делает вполне правомерным категорическое заявление автора по поводу России: «тотальное отрицание в ней реальности свободы есть не что иное, как отрицание страны и народа как таковых»^[8].

Продолжая характеристику книги как фундаментального труда, необходимо добавить, что данное качество нашло выражение в удивительной широте затронутых в ней тем. Думаю, не случайно, не в качестве обычной дежурной фразы в аннотации «Россия и свобода» рекомендована широкому кругу специалистов: философам, культурологам, историкам, политологам, литературоведам. Такому обширному охвату русской культуры способствовало то, что в основу исследования положена свобода, которая, в свою очередь, является своеобразным ключом к пониманию человека, взятого во всех его измерениях. «Наверное, можно утверждать, что через свободу человек определим наиболее глубоко и точно, ничего более значимого в нем нет»^[9]. Таким образом, П.А. Сапронов нашел «точку» (точнее, объяснительный принцип), оттолкнувшись от которой он смог прояснить и сделать доступным для понимания в русской культуре то, что раньше оставалось за его границами. Такой «точкой» — объяснительным принципом — в его труде является промысленная в её сущностных пунктах свобода. Она и пронизывает всю действительность русской жизни, касается всех ее сторон, хотя порой и существенно отличаясь от тех форм, которые приобрела на Западе. Можно сказать, что основная заслуга автора и состоит в том, что он взглянул на свободу как на универсальный принцип понимания человеческой реальности. И полагаю, что не будет преувеличением сказать, что П.А. Сапронову удалось в определённой степени снять ту неопределенность в представлении о свободе, на которую указал Гегель.

В метафизическом срезе автором выявлены следующие аспекты или отправные точки исследования. Первый аспект — наличие в свободе в целом двух ее состояний: внутренней свободы и внешней свободы. Второй — соотнесенность свободы с первореальностью, Богом. Третий(вытекающий из второго) — соотнесенность свободы и любви. Четвертый — соотнесенность свободы и личности. Пятый — рассмотрение воли в ее отличии от свободы. Шестой — «национальное лицо свободы». Все вместе взятое в итоге и дало возможность сформулировать тезис, согласно которому на протяжении всей своей истории Русь-Россия, хотя и в разной степени, обладала достоинством свободы, а значит и полноценным культурно-историческим бытием.

Остановимся на структуре свободы как реальности, включающей внутреннюю и внешнюю разновидности. Автор четко различает «свободу в поступке» и «свободу как реальность внутреннего мира человека». Причем в качестве смысловых пределов они полярны. Поступок — это действительность свободы, ее внешнее состояние. Хотя внутридушевное состояние — внутренняя свобода — это, собственно, и есть свобода: «По-настоящему же и гарантированно человек может быть свободным внутри самого себя, в душе и, прежде всего, в ее разумной части»^[10].

То, что свобода определяется прежде всего изнутри, поясняется ее общей характеристикой: «Стремясь быть свободным, человек, во-первых, осуществляет себя в качестве источника собственных действий, даже в самом действии он не выпускает себя из своих собственных рук. Наконец, и результат действия должен оставить человека независимым ни от кого, кроме самого себя. В свободе тем самым человек есть он сам в качестве и собственной предпосылки, и собственного действия, и собственного результата. Иными словами, будучи свободным, он себе довлеет и самодостаточен»^[11]. Внутренняя свобода возможна только для того, кто способен к самоограничению в своих желаниях, стремлениях и амбициях. Из книги можно заключить, что названные признаки свободы являются ее важнейшими характеристиками, отличающими ее содержание от несвободы и рабства.

Особенность внутренней свободы состоит в том, что, в отличие от внешней, которая проявляет себя в поступке, действии, для нее «выход во вне совсем не обязателен»^[12]. Скрупулезно исследовав структуру свободы, автор, признавая полярность двух ее видов: внутренней и внешней, в то же время допускает их сопряженность через промежуточное состояние. «Свобода в поступке и как реальность внутреннего мира человека — это ее полюса, смысловые пределы, между которыми еще как возможны промежуточные образования»^[13]. Вместе с тем внутренняя свобода примечательна тем, что внешние обстоятельства не могут её отменить. П.А. Сапронов убедительно показал, что даже в самые мрачные периоды русской истории свобода, в качестве внутридушевного состояния людей, способных к свободе, сохранялась. У творческих личностей, в данном случае, у Пастернака и Ахматовой, свобода «особая, не совпадающая с тем, какой она допускается или не допускается властью. У Пастернака и Ахматовой она не совпадала с той свободой, которую им предоставляли большевики»^[14]. Свобода как внутридушевное и интеллектуальное состояние сохранилась и в послебольшевистской России благодаря тому, что она «вызрела в большевистской России вопреки всем замыслам и усилиям режима. Самим своим существованием она продемонстрировала то, «как может сохраняться свобода в несвободной стране»^[15]. Попутно отметим, что признание наличия свободы в большевистской России, содержащееся в приведенной цитате, лишний раз подтверждает беспочвенность и безответственность попыток отрицать свободу в России.

Завершая тему внутренней свободы, следует подчеркнуть, что ее значение выходит за рамки исследования проблемы русской свободы. Не будет преувеличением сказать, что для тех, кто способен вдумчиво прочитать книгу, она может послужить серьезной «подсказкой» в повседневной жизненной практике. Рассмотренная здесь концепция внутренней свободы ориентирует читателя на формирование и развитие себя как личности, дает жизненные ориентиры для ее сохранения.

Пренебрежение к сущностным чертам свободы, нашедшим своё отражение в книге П.А. Сапронова, или не способность понять их уводит от реальности в область всякого рода иллюзий и подменяет подлинную свободу ее суррогатом, вместе с тем искажая адекватное представление о собственной стране, где живёт этот человек. Очень многим сегодня не кажется существенно важной тема религии. Между тем, как убедительно показал П.А. Сапронов, исчерпывающим образом понять сущность свободы вне ее соотнесенности со сверхреальностью, с Богом невозможно. Здесь всегда существует опасность соскользнуть на ложный путь самообожествления человека. Только что отмечалось выше, что свобода достижима через выбор, заключающийся в самоограничении. В этом состоит одно из противоречий свободы: чтобы оставаться свободным, то есть самим собой, нужно из бесчисленного разнообразия доступных человеку вещей выбрать то, что не противоречит его самоосуществлению, отбросив все остальное, и значит, ограничить себя. Такой выбор сделать нелегко, так как нет уверенности, что самоограничение не обеднит жизнь личности. Но, тем не менее, «оказывается, что самодовление и полнота достижимы как раз через самоограничение. Оно ведет не к оскуднению жизни, а к ее самососредоточению, к безусловному принятию того, что для человека несравненно важнее быть самим собой, чем овладевать внешним миром, вмещать его в себя. В конце концов, в этом и состоит оправдание свободы… В свободе человек бесконечно и неустранимо есть, и поэтому он, оставаясь человеком, божественен, несмотря на то, что он всего лишь частица огромного и бесконечно разнообразного мира»^[16]. Согласитесь, приведенный фрагмент можно воспринять как своеобразное восхваление человека, восхищение его божественностью в свободе. Однако далее автор показывает, что подобный взгляд на человека имеет свои пределы, обусловленный как раз христианским истолкованием его сущности.

Теперь перейдем к третьему срезу проблемы: соотнесенности свободы и любви. У человеческой божественности есть предел: ничто смерти, которое без истинной религиозной веры может завести свободу в тупик. «Да, свобода есть возможная для человека божественность. Но она же как полнота бытия совпадает с ничто»^[17]. Однако в тупик противоречия божественности, совпадающей с ничто, свобода попадает в том случае, когда она «остается самозамкнутой, не разрешающейся в реальность более высокую. Понятно, что этой реальностью является любовь»^[18].

Под любовью в русле рассматриваемой темы понимается «предвечный совет Троицы, ее домостроительство, и творение Богом мира, и Его промышение о мире, и боговоплощение и искупление, и страшный суд, и спасение, и многое другое более частное и ситуативное»^[19]. Любовь в своем пределе предполагает бытийственную полноту. Искренне, то есть безо всякого расчета или заинтересованности, любит тот, у кого все есть. Понятно, что в таком качестве она доступна только Богу. Человек, не обладающий полнотой бытия Бога, в своем свободном действии всегда обременен некоторой ущербностью. Поэтому его свобода, разомкнутая к Богу, выходит из тупика ничто, но не совпадает с любовью, являясь лишь ее частью. С другой стороны, вне любви она, как показано в богословском разделе книги, не может состояться во всей своей полноте и подлинности. Вот почему вне христианской веры, вне любви свобода остается запредельной для понимания. Свобода вне любви не достижима, а любовью она становится только тогда, «когда человек выбирает Бога»^[20]. Отсюда понятно, что пренебрежительно относящемуся к религии человеку, тем более атеисту, достигнуть адекватного понимания свободы практически невозможно. Зато безответственность в религиозных вопросах облегчает, в свою очередь, и обрушение в болтовню о несовместимости русской истории и свободы.

Из изложенного вытекает также, что свобода невозможна вне личности, так как она есть самоограничение человека, а значит, выбор. Но к выбору способна только личность, то есть субъект, обладающий внутренней свободой. В свободе «человек бесконечно и неустранимо есть», он самотождественный, он личность. Понятно, что свобода и личность взаимообусловлены. «…Реальность свободы только может быть помыслена в соотнесенности с человеческой личностью… Да, личность есть свобода. Существование личности предполагает свободу»^[21].

В книге «“Я”: Онтология личного местоимения» П.А. Сапронов настаивает на том, что «действительной первореальностью и, соответственно, точкой отсчета философской мысли, ищущей первоначала, является вовсе не бытие, а «Я»^[22]. Взгляд на «Я» как первореальность последовательно проведен и в книге о свободе. В частности, в главе, посвященной критике Н.А. Бердяева, утверждавшего первичность свободы и вторичность личности. Но П.А. Сапронов утверждает, что в этом случае свобода была бы бессубъектна, а свобода без субъекта — это хаос или воля. «Стремясь утвердить свободу в качестве сверхбытийственной первореальности, Бердяев утверждает ее, сближает и отождествляет с реалиями, откровенно несовместимыми с личностным бытием. Особенно сказанное приложимо к хаосу. Если хаос и есть свобода, то личность здесь совершенно ни при чем. Хаос, пребывание и растворенность в нем — это реальность еще и воли-вольницы…»^[23]. В свободе, в процессе выбора, человек всякий раз утверждает свою способность к самоотождественности, к «Я есть Я», к противодействию внешнему миру, угрожающему втянуть и растворить его в себе, поглотить и нивелировать его самобытие, т.е. обратить в раба. Рабство как раз и отличается от свободы тем, что человек всецело определяется не изнутри, как в свободе, а извне, внешними факторами, так называемой в обыденном представлении «жизнью».

Свобода, осмысленная под углом зрения личности, показана в книге через обращение к литературному ряду, к основным персонажам «Капитанской дочки» (Гринев), «Войны и мира» (Болконский) и трех романов Ф.М. Достоевского: «Идиот», «Братья Карамазовы» и «Бесы».

Философский взгляд автора на произведения классиков русской литературы раскрыл неоднородность, разнокачественность свободы по степени ее воплощения. У Гринева она аристократическая, у кн. Андрея — несостоятельная, а у героев Ф.М. Достоевского и вовсе загнана в тупик. Но что важно: ее состояние всецело зависит от личности — субъекта свободы. Гринев как личность вобрал в себя максимум ее достоинств. Вот и свобода его, образно выражаясь, «высшей пробы». А вот князя Льва Николаевича Мышкина и Парфена Рогожина «трясет» и заносит куда-то в бездну. Неудивительно, что свою свободу они загнали «в тупик».

Пятый аспект исследования имеет отношение, как мы помним, к различию и взаимосвязи реальностей свободы и воли. Они, как уже отмечалось, воспринимались в качестве единого целого. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что понятие «свободная воля» до сих пор используется в научных текстах. Работа В. Виндельбанда, на которую мы уже ссылались, так и называется — «О свободе воли». Между тем, из приведенного выше фрагмента главы, посвященной Н.А. Бердяеву, можно убедиться в том, что между свободой и волей имеются существенные различия, не исключающие, впрочем, и значительной близости. Исходная позиция автора состоит в признании обоих моментов: и взаимоисключаемости этих двух реальностей и их взаимообусловленности, наличия у них общего корня. «Собственно, свобода и есть пришедшая в себя, созревшая и доведенная до ума воля»^[24]. Вместе с тем, воля, предоставленная самой себе, вне соотнесенности с умом представляет собой стихийный поток, таящий угрозу самоотрицания для того, кому она принадлежит. «Волю, наверное, можно определить как свободу, которая чужда какому бы то ни было самоограничению. В ней человек себя не удерживает и к себе не приходит. Воля — это «что хочу, то и делаю», делаю до тех пор, пока «хочу» не насыщается и не угасает до следующего голода и вспышки. В чистоте принципа она тяготеет к саморазрушению, к тому, что «хочу» растворяет в себе хотящего»^[25]. Из приведенных положений, имеющих отношение к авторскому осмыслению образа эпического героя Василия Буслаева, правомерно заключить, что воля, если она конструктивна, обязательно должна быть связана со свободой посредством ума. В противном случае она превращается в энергию саморазрушения, что убедительно показано на примере анализа характерных особенностей указанного персонажа русского эпоса. И в главе о концепции свободы Н.А. Бердяева автор волю отождествляет с хаосом. В разбушевавшейся воле человек уничтожает себя собственными же действиями. Его личность полностью аннигилируется, исчезает в ничто. На фоне контраста свободы и воли еще больше убеждаешься в точности авторского определения свободы через его трактовку деятельности самоограничения.

Пётр Александрович
Сапронов

Но воля воле рознь. К такому выводу подводит А.С. Пушкин в «Капитанской дочке». Пугачев и Гринев, конечно, антиподы. Первый — воля, второй — свобода. Но в экстремальных обстоятельствах они каким-то непостижимым образом симпатизируют друг другу. Воля и свобода встречаются и пересекаются. «Для Гринева … в Пугачеве обаятельна и привлекательна та самая воля, но не в ее буйстве и непотребстве, а как мощь и широта натуры, независимость, способность к порывам щедрости и великодушия, короче, чего только нет в пугачевской воле и вольности»^[26]. Выражение предельно точное. Литературный ряд в том числе позволяет во многом выявить и национальное лицо русской свободы.

В целом же труд П.А. Сапронова настолько разнообразен и богат содержанием, что затронуть все его аспекты в одной рецензии совершенно невозможно. Эту книгу обязательно надо читать, чтобы не упустить ещё теплящихся сегодня очажков жизни, чтобы каким-то поистине уже чудодейственным в нынешние времена образом прикоснуться к смыслу понятия «русский человек».

Журнал «Начало» №24, 2011 г.

^[1] Сапронов П.А. Россия и свобода. СПб., 2010. С. 10.

^[2] Там же. С. 5.

^[3] Гегель Г.В.Ф. Сочинения. 1956. Т. 3. С. 291.

^[4] Виндельбанд В. О свободе воли. М., 1905. С. 4.

^[5] Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. IV. С. 15.

^[6] Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка. М., 1984. С. 626.

^[7] Сапронов П.А. Россия и свобода. СПб., 2010. С. 16.

^[8] Там же. С. 6.

^[9] Там же. С. 26.

^[10] Там же. С. 221.

^[11] Там же. С. 24

^[12] Там же. С. 7.

^[13] Там же. С. 13.

^[14] Там же. С. 631.

^[15] Там же. С. 632.

^[16] Там же. С. 24–25.

^[17] Там же. С. 25.

^[18] Там же.

^[19] Там же. С. 21.

^[20] Там же. С. 26.

^[21] Там же. С. 237.

^[22] Сапронов П.А. «Я»: Онтология личного местоимения. СПб., 2008. С. 108.

^[23] Сапронов П.А. Россия и свобода. С. 236.

^[24] Сапронов П.А. Россия и свобода. С. 523.

^[25] Там же. С. 78.

^[26] Там же. С. 147–148.