Рецензия на книгу О.Е.Иванова «Самосознание как основа метафизики. Опыт философской пропедевтики»

   Работа О.Е.Иванова «Самосознание как основа ме­тафизики» вводит нас в круг проблем, которые, как мне, кажется, дейст­вительно актуальны в наше время, когда люди изголодавшись без отве­тов на жизненно важные вопросы, с поразительной всеядностью загля­дывают как в философские труды, так и разного рода оккультные сочи­нения. Я, конечно, не думаю, что эта книга заставит их прекратить бес­смысленное собирание ответов на вопросы (без критической их оцен­ки). Ведь для того, чтобы самому начать поиски в этом направлении, нужно, по крайней мере, иметь эту почву под ногами. Такой почвой, в ча­стности, может стать работа О.Е.Иванова; как мне кажется, его книга заставит многих задуматься о том, где же границы собственно философ­ского знания, и по достоинству оценить содержащиеся в ней ответы.

Итак, О.Е.Иванов своей работой стремится ввести нас в собствен­но философскую проблематику. Ему нужно осуществить введение в философию так, чтобы это было введение именно в философию. С чего же начать, как избежать смешения философии и других областей человеческого знания. Первый шаг автора в этом направлении — об­ращение к тому, что же означает сам термин «философия». Слово же это, в переводе с греческого, означает «любовь к мудрости». Боль­шинство авторов, обращавшихся к проблеме того, что же такое собст­венно философия, не видели существенной разницы между фило­софским и научным взглядом на мир, разделяя их только по тому при­знаку, что философия, в отличие от других наук, есть «наука о мире в целом». Одно из таких определений философии, принадлежащее Н.О.Лосскому, приводит автор. Похожее утверждение можно встре­тить и у такого известного философа как С.Л.Франк. В противовес этим высказываниям автор цитирует высказывание В.Л. Соловьева, который называет философию стремлением к духовной цельности человеческого существа. Однако О.Е.Иванова смущает выражение «духовная цельность». Действительно сложно сказать, что может оз­начать это выражение применительно к философии. Есть еще и такое утверждение, принадлежащее М.Хайдеггеру: «Философия — ни нау­ка, ни мировоззренческая проповедь». Но и это определение кажется автору недостаточным. Ведь, чтобы сказать, что философия не наука, нужно предварительно увидеть ее общность с наукой и уже затем от­толкнуться от этой общности. Но есть у Хайдеггера и еще одно опре­деление, которое, по мнению О.Е.Иванова, уже ближе к сути понятия философии. «Философия есть нечто нацеленное на цельное и предельнейшее, в чем человек выговаривается до последней ясности и ведет последний спор». Как мы видим, в одном пункте эти столь раз­личные высказывания философов совпадают: в том, что философия, по их мнению, стремится к некоему «целому» в мире и человеке. Что же такое это целое в понимании О.Е.Иванова? И здесь автор обраща­ется к самому термину «философия», говоря уже не о любви к мудро­сти, а о любви к истине. Это вполне законный переход, так как муд­рость обычно связывают с обретением полноты истины. «Полнота же истины, — по О.Е.Иванову — предполагает полноту любви». Дейст­вительно, что еще достойно истины? Итак, в своем стремлении опре­делить сущность философии автор стремится не отходить от значе­ния самого термина.

Следующий шаг, сделанный автором, — проведение границы меж­ду философией и практическим миросозерцанием Востока. Дело в том, что эти области действительно часто смешивают. Философию автор называет «теоретическим миросозерцанием», в отличие от практического. Самое главное, что здесь следует заметить, это то, что в книге подчеркивается бесполезность философии как любви к зна­нию самому по себе. Практическое же миросозерцание стремится ис­пользовать знание для достижения человеком гармонии с собой и с миром. Со своей стороны замечу, что философия делает отношения между человеком и окружающим миром более гармоничными, одна­ко это не является для философа самоцелью. Мало того, философия выступает как гармонизирующий принцип только вне своего практи­ческого применения. При общении же между философами и не-философами, когда они проявляют себя именно как философы и не-философы, отношения между ними мало напоминают гармонию. Ведь и художник пишет картины, изображая реальность не так, как она пред­ставляется нашему поверхностному взору, но никогда не станет тре­бовать от окружающих, чтобы они смотрели на мир так же, как он. Практическое же миросозерцание предлагает людям перенять свою позицию, чтобы, как точно замечает автор, «занять некое прочное ме­сто в нравственном космосе». Но вопрос в том, есть ли в мире это прочное место и следует ли его занимать. Для европейского человека, каким бы он ни был безбожником, его жизнь — это всегда стояние пе­ред выбором. Даже если человек выбирает зло, все равно он знает, что делает выбор. В такой ситуации сложно говорить о каком-то прочном месте. Восточный же менталитет спокойно снимает эту проблему, смешивая добро и зло в некоем безличном единстве. Эта обезличенность видна и в самой установке практического миросозерцания на то, чтобы быть универсальным способом достижения гармонии. Кто-то может возразить, что ведь и христианство предлагает следо­вать некоторым общим для всех предписаниям. Согласимся, однако, предписания эти оставляют очень много места для человеческой сво­боды. Ведь как именно нужно возлюбить Бога и ближнего, какие дей­ствия и упражнения следует для этого проделать, нигде не указано.

Итак, философия — занятие не для всех. Исходя из этого, можно понять следующий шаг О.Е.Иванова на пути осуществления им сво­его опыта введения в философию. Автор развивает здесь ту мысль, что «ввести» человека в философию можно лишь тогда, когда он сам начинает философствовать. Хайдеггеровский «последний спор» про­исходит тем самым в самом философствующем субъекте. Именно он становится, по словам автора, «мостиком», «местом встречи» фило­софских представлений людей, которые сами никогда не смогли бы осуществить эту встречу.

Какие же перспективы видит О.Е.Иванов для сегодняшней мета­физики? Здесь автор предлагает нам отвлечься от той мысли, что мы должны сами начать философствовать, и обратиться к помощи тех, кто уже прошел этот путь самостоятельно. Наиболее близкой по про­блематике к нашей сегодняшней ситуации О.Е.Иванов считает не­мецкую философию, но с одной оговоркой. Дело в том, что он, как че­ловек православный, отталкивается от того, что «… Истина… уже дана нам в Откровении, и философия должна лишь выработать адекватное теоретическое отношение к Ней, найти себя в Ней». Так что, по мне­нию О.Е.Иванова, философское знание может занимать в наше время лишь периферийное место по отношению к богословскому. Но место достаточно прочное, если хорошо знать границы собственно фило­софского знания и не смешивать его с богословским, как это имеет ме­сто в теософии. Теософия, таким образом, лишается всякой легитим­ности и права на существование. Ведь мы можем всему давать опреде­ления, Бога же мы можем только называть (Благом, Истиной, Спра­ведливостью), так как Бог неизмеримо выше всякого знания о Нем. Если даже сущее видим мы неясно и не во всей его полноте, то что го­ворить о Сверхсущем? Как очень точно замечает О.Е.Иванов, и «уп­рощать мир — такое же нечестие, как и усложнять Божество». Ведь и в том, и в другом случае будет иметь место смешение Божественной природы с тварной природой мира.

Вот мы и подошли к тому, как же раскрывается автором проблема самосознания, самым тесным образом связанная с проблемой субъек­та философствования. О.Е.Иванов предлагает нам искать субъект философствования или истинно-сущее «в точке предела, максиму­ма» постижения сущего, которое по его мнению есть путь к Сверхсу­щему». В этом контексте автор разграничивает мифологическое соз­нание (каковым является и практическое миросозерцание) и собст­венно самосознание. Если для мифологического сознания никакая вещь не равна самой себе, все превращается во все, то предпосылкой самосознания, как замечает О.Е.Иванов, является отношение я=я. Конечно, это тождество не безусловно, так как человек находится в процессе становления, поэтому истине будет соответствовать и дру­гая формулировка «я становится я». Однако из этого не следует, что самосознание не нужно. Напротив обретение себя (пусть и неполное) в самосознании приближает нас не просто к лучшему пониманию того, что есть Я, но и тем самым — к Богу, так как человек все больше убеждается в том, что он — особенное творение Божие, отличное от других тварей.

Теперь, когда мы подошли к проблеме самосознания как необходи­мого условия для начала философствования, я позволю себе задер­жаться на этой проблеме, так как (что следует из названия книги) это ключевая тема всей работы О.Е.Иванова. Дело в том, что именно осознание себя в процессе познания мира и есть отличительная черта метафизики. Если взять научный подход, то он не предполагает по­стоянного обретения себя в знании (как об этом пишет и сам автор). Действительно, ученый слишком уверен в себе, чтобы себя где-то или в чем-то искать. Такому подходу автор противопоставляет подход фи­лософа, приводя высказывания Бубера о том, что отношение познаю­щего к познаваемому должно быть отношением Я к Ты. Дело в том, что, по мнению О.Е.Иванова, ученый в своем познании вольно или невольно присваивает себе полноту бытия, отказывая в бытии позна­ваемому, видя в нем нечто неустойчивое, втянутое в процесс беско­нечного становления. Но что или кто вовлекает познаваемое в этот процесс? По очень точному замечанию автора, это может быть лишь слепая воля к знанию самого познающего. Именно поэтому в книге научному отношению Я к Оно противопоставляется отношение Я к Ты. Дело в том, что такое отношение указывает уже на самостоятель­ность познаваемого, на способность его также воздействовать на по­знающего, на то, что источник его бытия не в познающем, а в Боге. С другой стороны, если познаваемое становится тоже самостоятель­ным, то это указывает на его общность, связь с познающим. Итак, про­исходит интересная вещь. При отношении к познаваемому как Я к Оно, познающий стремится предельно оторвать познаваемое от себя, утверждая, что не имеет с ним ничего общего, на деле же, напротив, лишает его самостоятельности (так как бытие приписывает только себе). При отношении же Я к Ты происходит обратное. В этом случае субъект познания признает свою общность с познаваемым, на деле же утверждает его самостоятельность. Отчего же так происходит? На­верное, оттого, что неистинная свобода, свобода для самоутвержде­ния оборачивается для познающего несвободой. Ведь не только объ­ект познания теряет в этом случае свою самостоятельность, но и сам субъект.

Ему необходимы все новые объекты для самоутверждения. В отка­зе же от полной свободы, в ограничении себя познающий обретает вдруг истинную свободу. Как раз ограничение себя в познании и свя­зано с познанием себя через познание другого, с нахождением своих границ. В книге приводится высказывание Протагора: «Человек есть мера всех вещей». Действительно, только измеримое может измерять все остальное. То есть, чтобы соотносить с собой познаваемое, по­знающий должен знать свои границы. Здесь и появляется самосозна­ние как постоянное осознание себя в познании, постоянное становле­ние собой, поиск себя. Впрочем, сказанное не отменяет того, что отно­шение к познаваемому как Я к Оно имеет вполне реальные основа­ния. Они связаны с тем, что человеку тесно в мире. Все-таки нельзя забывать, что человек хотя и конечен, но стремится к бесконечному. Если бы это было не так, он чувствовал бы себя в мире вполне нор­мально. Но в чем-то он «неотмирен», что-то все время терзает его и не дает покоя. Значит что-то все время будет выходить за границы при попытке человека ограничить себя. Отсюда видно, что если человек вполне серьезно решил обратиться к самопознанию, ему придется столкнуться с Сверсущим, так же как при познании мира ему прихо­дится иметь дело с самопознанием. Поэтому именно в точке самосоз­нания субъект познания еще и принадлежит миру, и уже не принадле­жит. Но при обращении к миру ему придется демонстрировать имен­но свою принадлежность, быть с миром на Ты, так как встреча может происходить только на одном уровне. Отношение же Я к Оно должно привести к разрыву общения с миром. В пределе своей «неотмирности» человек уже имеет очень мало общего с миром, хотя и обладает тварной природой. Ведь человек венец, вершина творения, им завер­шается творение, любое завершение выходит уже за рамки того, за­вершением чего оно является. Любой конец является началом. В том же смысле, в каком он является началом, он уже перестает рассматри­ваться как конец. Так что, если человека рассматривать как начало, то он предстает уже не в общении с миром, а в обращенности к Богу. Од­нако здесь уже совершается переход к богословию. Когда же человек начинает в общении с миром утверждать свою трансцендентность, он приходит к самоутверждению за счет мира. Чтобы обрести полноту бытия, человек должен обожиться, а не просто утвердить свое господ­ствующее положение в мире.

Свое настоящее место он обретает только в отношении к Сверхсу­щему. Если возвратиться к философии, то, наверное, самое важное здесь состоит в том, что она самим своим существованием указывает на то, что человек связан с миром неразрывной связью. Самосознание же — эта высшая точка в отношениях человека и мира, как об этом убедительно свидетельствует О.Е.Иванов всей своей книгой.

Журнал «Начало» №3-4 1996г.