Россия Р.М. Рильке

Райнер Мария Рильке

Трудно не впасть в тщеславие, когда приходится говорить о себе или о своей стране. Россию мне пришлось «объяснять» американцам, японцам, французам, швейцарцам, шведам, немцам (их было больше остальных) etc. в течение 15 лет с 1994 года, преподавая русский язык как иностранный. «Мода» на Россию в 90-е годы была экзотикой и шиком для иностранцев. Многие молодые студенты, приехавшие в Петербург, гордились своей храбростью, т.к. родители боялись отпускать их в Россию. Не буду называть стереотипы представлений иностранцев о России — они общеизвестны. Я бы не вспомнила об этой странице моей преподавательской деятельности, если бы не предпринятое исследование о взаимопроникновении русской и немецкой культуры. Начав изучать творчество Р.М. Рильке^[2], и в частности его отношение к России, удивилась дважды: 1) Рильке любил Россию, 2) взгляд на Россию моих студентов-немцев — «друзей» нашей страны — в основе своей был все тот же, что и 100 лет назад, и едва ли не совпадал со взглядом немецкоязычного поэта, посетившего Россию дважды: в 1898 и 1900 годах.

И тогда, в начале XX века, отношение к России среди немцев, в том числе среди художественной интеллигенции, было настороженным, отчуждённым и прямо враждебным ко всему русскому. Рильке не только не разделял общего предубеждения, но и прямо противостоял господствующему настроению.

«К числу сокровенных тайн и незыблемых опор моей жизни, — писал Рильке Саломе Лу в 1903 году, — принадлежит то, что Россия — моя родина»^[3]. «Чем только я ни обязан России, — признавался он в другом письме, — она сделала меня таким, каков я ныне, из нее я вырос духовно, она — родина каждого моего побуждения, все мои духовные истоки — там!»^[4].

Рильке был действительно многим обязан России. Вот ещё одно из признаний на этот счёт: «Россия… мне открыла ни с чем не сравнимый мир, мир неслыханных измерений, благодаря свойству русских людей я почувствовал себя допущенным в человеческое братство… Россия стала, в известном смысле, основой моего жизненного восприятия и опыта…»^[5].

Наша страна должна быть благодарна Рильке за стихи, вдохновленные Россией. Поэту, воспевающему Россию, удалось найти яркие необычные образы, какими насыщен «Часослов» — книга о русском Боге, русском иночестве и паломничестве. Созданная нерусским поэтом, эта книга проникнута великой любовью к России и верой в ее будущее. То же самое повторял он спустя многие годы: «и хочу Вас заверить сразу же, что… всё, что касается старой России (незабываемая таинственная сказка) — всё это осталось для меня родным, дорогим, святым и навечно легло в основание моей жизни! Да, всем пришлось пережить немало перемен, и прежде всего Вашей стране. Но если нам и не суждено дожить до её возрождения, то потому лишь, что глубинная, исконная, вечно претерпевающая Россия вернулась ныне к своим потаённым корням, как это было уже с ней однажды под игом татарщины; кто усомнится в том, что она живёт и, объятая темнотой, незримо и медленно, в святой своей неторопливости, собирается с силами для какого-то ещё, быть может, далёкого будущего?»^[6].

О страсти к России как одной из «сокровенных тайн» поэта Марина Цветаева пишет А. Тесковой^[7]. Восторженная поклонница Германии, она видела в Рильке родственное ей начало. «…Россию, — отмечает Цветаева, — он любил, как я Германию, всей непричастностью крови и свободной страстью духа…»^[8].

Рильке принимал Россию с восторгом и нежностью. Между тем его принятие России вовсе не тождественно её пониманию. Поэт не столько видел реальную страну, сколько мифологизировал по поводу России. Его мифто схватывал реальность, то точно так же создавал далёкие от реальности конструкции. Связано это с тем, что Рильке хотел найти в России то недостающее ему в Германии и на Западе вообще. В его ранних рассказах, посвящённых пяти годам пребывания в начальной военной школе в Санкт-Пельтене, живет тот хрупкий, мечтательный подросток, который так и не смог смириться с господствовавшей там атмосферой муштры, жесткой системы воспитания, нацеленной на то, чтоб отбить у юноши охоту к мечтательности и превратить его в блестящего офицера отживавшей свой век австро-венгерской монархии. Атмосфера опасного духовного равнодушия, царившая в военной школе, осталась в памяти Рильке как тяжелейшее время жизни^[9]. В России же Рильке искал другое, противоположное пережитому тогда и столь близкое ему. К пониманию же действительно иного, не зависящего от его переживаний, Рильке был не готов. «Его» Россия граничит с Богом:

«…Но ведь страна — не атлас… Она должна упираться на что-то вверху и внизу.

— …Может быть — с Богом?

— Да, — подтвердил я, — с Богом.

— И заметно это соседство?

— Оно заметно решительно во всём. Влияние Бога мощное. Сколько ни приносят вещей с Запада, все европейские вещи превращаются в камни, как только пересекают границу. Есть среди них и драгоценные камни, но только для богатых, так называемых “образованных”»^[10].

В определённом смысле по поводу границы Рильке сказано очень точно. Добавлю только, что пограничность совместима с отречением, пограничность может быть кризисной и далекой от благостности.

Итак, Россия привлекала Рильке по контрасту со всем тем, что ему не нравилось на Западе. В России он нашёл, как ему казалось, ту первозданную целостность, которая была утрачена западной цивилизацией. Он постоянно сбивается в своём осмыслении России на идеализацию — прозревание в ней первоначальной детской простоты и наивности. В эссе «Русская культура» Рильке досадует, что люди потеряли Бога и с ним естественность, что это является характерным для поздней эпохи и человечества, его созревания. Он зовет вернуться к Богу, зовет «обернуться», уверен, что все решит возвращение наивности, даже примитивности, именно этих черт детства. Того детства, которое поэта встречает в России.

В этом же эссе Рильке пишет о том, что Россия — страна, где «её Гомер умер совсем недавно»^[11]. Надо ли говорить, что сказанное поэтом не имеет отношения к реальности, что он, тем самым, выдавал «своё» желаемое за действительное. Конечно, Рильке видел экономическую отсталость тогдашней России, бедность её народа, но оборачивал эти тёмные стороны русской действительности в её достоинства. Русский человек, под которым Рильке разумел, прежде всего, смиренное и набожное крестьянство, — глубоко равнодушен к внешней материальной стороне жизни и обращён к внутренним духовным ценностям, заложенным в душе. Вот эта-то духовность русского человека и имеет великое преимущество перед Западом, который, по мнению Рильке, ее давно утратил.

Рильке считал Россию страной, развивающейся настолько медленно, что она всё ещё переживает свой первый день творения. По представлению Рильке, русский человек обладает всеми теми качествами, которые присущи творцу-художнику (иррациональность творческого процесса, порывы вдохновения, которые исходят от человека-творца, как бы подчиняясь некой высшей силе). В эссе «Русское искусство» он сравнивает русский народ с другими (народ-купец, народ-солдат, народ-ученый) и называет его народом-художником в первую очередь. И говорит такие вообще-то мрачные слова: «ничто из того, что идет извне, не пригодится России… Тяжелая рука Господа-ваятеля лежит на ней как мудрая отсрочка. Пусть эта страна испытает все, что ей причитается, тогда медленнее и яснее свершится её судьба»^[12].

По мнению Рильке, будущее России должно определяться не техническими достижениями, не политическими преобразованиями, а сохранением и вынашиванием ценностей народа-творца, без которых не было бы ни русского народного искусства, ни великой русской литературы: «Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как переводить: “тоска”. Там разные слова можно найти, как например, “боязнь”, “сердечная боль”, всё вплоть до “скуки”. …По-моему, ни одно из 10 слов не даёт смысл именно “тоски”. И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из “тоски” народились величайшие художники, богатыри, и чудотворцы русской души»^[13]. Сказано о русском человеке очень сильно и все-таки лестно для нашего национального чувства. Но как, какими примерами Рильке подкрепляет сказанное? Оказывается, в частности, ссылкой на творчество В.М. Васнецова, которого поэт относит к величайшим художникам. Такая восторженность, нечувствительность к масштабу творчества Васнецова легко объяснима предзаданностью взгляда Рильке на Россию. Всего лишь «правильные» картины и росписи последнего Рильке воспринимает как мощное и самобытное искусство, не считаясь с тем, имеет ли это отношение к действительности.

Испытывая глубокое уважение к проявлению творчества любого человека, и особенно настоящего мастера, не могу разделить взгляда Р.М. Рильке на творчество М.В. Васнецова. Рильке восхищался образами, созданными этим художником, считал их подлинными и несущими «бесконечное могущество и вершину любви»^[14]. Произведения М.В. Васнецова поэт называет красочной поэмой и видит в ликах созданных образов строгое благочестие и трепетное величие. Рильке приписывает, кажется, Васнецову роль творца, который даёт народу возможность расширить при помощи воображения содержание «тёмных икон»: «глядя в темноту икон, народ заселяет их бесчисленными богоматерями, и творческая его жажда вновь и вновь оживляет пустые овалы нежными ликами»^[15]. При этом Рильке уделяет в этом же эссе Андрею Рублёву только одно предложение в строках о русской древней иконе, «стиль которой в основных чертах восходит к школе Андрея Рублёва»^[16].

Андрей Рублёв, по утверждению В.Г. Брюсовой^[17], был знаком с искусством раннего Возрождения. Однако Рублёв, отмечает В.Г. Брюсова, оставался равнодушным к крутому перелому в целях и задачах живописи, к изменению в жанровой структуре и художественных средствах изобразительного искусства. Во времена Рублёва иконописцы видели цель своего творчества в служении Богу. «Почитание божества в обличии человека — Богочеловека — составляет суть любой религии. Но выражение религиозной идеи в художественном образе, зримо воплощающем божественность в образе человека, дано лишь гениям»^[18]. Нет, никак не могу увидеть в образах В.М. Васнецова воплощение божества в человеческом естестве и духовную природу надмирного. Правда, сказочные герои Васнецова благородны и поэтичны, красивы. Но они остаются сказочными, а значит, их нельзя принять с полной серьезностью. И я не «зрю нечтого», что возбуждало бы глубокий отклик в душе, вызывало бы во мне чистое радостное чувство, душевную приязнь, доверие, т.е. благодать, в качестве приобщения к гармонии, управляющей Вселенной. А вот вглядываясь в художественные образы, созданные Андреем Рублёвым, чувствую трепет автора, величавость и интимность его переживаний. Главное — прорыв к божественной реальности. А какой прорыв усмотришь в ликах персонажей В.М. Васнецова с их знаменитыми «васнецовскими» глазами? Есть у Рильке прямое сближение и отождествление Бога по-немецки и по-русски. Это тот Бог, который живёт в душе поэта и который для других умер. Этого Бога поэт находит в России:

Боже, ты велик, —
Но ты так тёмен…

Л.О. Пастернак «Рильке в Москве». 1928 г.

Рильке пишет матери: «…а все настоящие русские — это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете»^[19]. Видимо, по Рильке, таким образом выговаривается нечто имеющее отношение к божественной реальности.

«Сумрачный германский гений» видит Бога «тишайшим», «глубочайшим», «молчаливым», «тёмным» и «сумеречным», а не светлым, радостным, любящим. Скорее всего, это германская мистика, немецкое богочувство, идущее от Мастера Экхарта. Богословская мистика Экхарта представляет собой результат личного религиозного опыта, интуитивного познания Бога, открывающегося в мистическом, тайном, данном через откровение, в единении с Божеством.

Возвращаюсь к моему заявлению, что современные немцы, живущие в своём большинстве на уровне материального достатка и комфорта, идеализируют вслед за Р.М. Рильке «первозданную целостность», «детскую простоту и наивность, естественность» русского народа. Мои друзья-немцы с восторгом проводят свои каникулы в России: в Карелии, на Крайнем Севере, в Сибири, желательно там, где не ступала нога человека. И удивляются, почему я не хочу разделить с ними экзотику восьмидневного путешествия в нашем поезде на Дальний Восток, в места «первозданные».

Журнал «Начало» №24, 2011 г.

^[1] Марина Цветаева перефразировала слова Рильке о России в статье «Поэт и время» (Медон, 1932).

^[2] Райнер Мария Рильке (нем. Rainer Maria Rilke, полное имя: Renе Karl Wilhelm Johann Josef Maria Rilke — Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке; 4 декабря 1875, Прага — 29 декабря 1926, Вальмонт, Швейцария) — австрийский поэт-символист.

^[3] Письмо к Л. Андреас-Саломе, 15 августа 1903 года // Рильке и Россия: Письма. Дневники. Воспоминания. Стихи. СПб., 2003.

^[4] Из письма Рильке к литератору Леопольду фон Шлёцеру от 21 января 1920 года // Вriefe. Том 2. С. 51.

^[5] Из письма Б. Пастернаку, 1926 года // Райнер Мария Рильке. Записки Мальте Лауридса Бригге: Роман. Новеллы. Стихотворения в прозе. Письма. М., 1988.

^[6] Из письма Рильке М. Цветаевой, 17 мая 1926 года // Предисловие Н. Литвинец к кн.: Райнер Мария Рильке. Записки Мальте Лауридса Бригге: Роман. Новеллы. Стихотворения в прозе. Письма. М., 1988. С .5–6.

^[7] Анна Антоновна Тескова — чешская писательница, учительница, переводчик, родилась в 1872 году.

^[8] Из письма к Анне Тесковой от Третьего дня Пасхи 1927 года. В кн.: Марина Цветаева // Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990.

^[9] Об этом он рассказывает в прозаической зарисовке «Пьер Дюмон» 1894 года.

^[10] Р.М. Рильке. Рассказы о Господе Боге. Как на Руси появилась измена // Райнер Мария Рильке. Рильке и Россия: Письма. Дневники. Воспоминания. Статьи. Стихи. СПб., 2003. С.328–329.

^[11] Гомер т.е. первоначальная простота, ясность и вместе с тем жизненность.

^[12] Р.М. Рильке. Ворспеде. Огюст Роден. Письма. Стихи. М., 1971. С. 173.

^[13] Из письма к А.Н. Бенуа 28 июля 1903 года // Райнер Мария Рильке. Рильке и Россия: Письма. Дневники. Воспоминания. Статьи. Стихи. СПб., 2003.

^[14] Эссе «Русская культура». Указанное издание. С. 612, 613.

^[15] Там же. С. 613.

^[16] Там же. С. 609.

^[17] Брюсова В.Г. Андрей Рублёв. М., 1995.

^[18] Там же. С. 131.

^[19] Из письма к матери, 18мая 1898 год // Азадовский К.М., Чертков Л.Н. Русские встречи Рильке // Р.М. Рильке. Ворспеде. Огюст Роден. Письма. Стихи. М.: Искусство, 1971. С. 288.