Святость как поступок в романе С. Унсет «Кристин, дочь Лавранса»

Автор обращается к теме святости в художественной литературе.  Как одной из проекций святости в статье рассматривается поступок, который выводит на путь героического, при том, что в героизме, в свою очередь, присутствует нечто, что святости противостоит. В центр исследования ставится главная героиня произведения норвежской литературы «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет.

Ключевые слова: святость, героизм, художественная литература, роман, поступок, путь святости, супружество, монашество

Святость – это то, к чему призван каждый христианин. Так можно обозначить термин «святость» в самом широком его понимании. Человеку вообще свойственно заблуждаться и ошибаться, и хорошо известно положение о том, что «и святые грешны». Святой не значит хороший или правильный – к слову, в переводе с греческого языка «святой» означает «предназначенный Богу».

Одним из выражений святости может быть поступок. Конечно, не всякий поступок, но такой, с момента совершения которого становится понятна принадлежность человека Богу. Примером такого поступка может служить эпизод из жизни Кристин – героини романа Сигрид Унсет «Кристин, дочь Лавранса». В одной из последних его глав читаем:

«Наконец-то странствования по жизни завели ее так далеко, что она могла оглядеть, как ей казалось, всю свою жизнь словно с вершины самой высокой горы. Теперь ее дорога вела вниз, в сумеречную долину, но пока еще ей была дарована милость понять, что и в одиночестве монастыря и у врат смерти ее ожидал тот, кто всегда видел человеческую жизнь такой, какой представляется нам жизнь людских поселений с вершины горы. Он видел и грехи, и горести, и любовь, и ненависть в людских сердцах так, как видны нам богатые усадьбы и бедные лачуги, тучные нивы и невозделанные пустоши, лежащие рядом на одной и той же земле. И он сошел вниз, к людям, он странствовал среди народов, побывал и во дворцах и в хижинах; он собрал горести и грехи и богатых и бедных и взял их с собою на крест. «Не счастье мое и не гордыню мою, а мой грех и мое горе, о Иисусе сладчайший…» Она подняла глаза ввысь, туда, где на головокружительной высоте над триумфальной аркой было вознесено распятие» [1, кн. 3, с. 373].

Исходя из вышеприведенных строк понятно, что главной героине Кристин выдался не самый простой жизненный путь, прежде чем в конце романа мы обнаруживаем ее в монастыре, в котором она несет монашеское служение. Во время одной из самых страшных эпидемий чумы, несмотря на риск заразиться смертельной болезнью, Кристин ухаживает за тяжелобольными. Несчастных страдающих людей располагали в монастыре, большинство из которых нашли там последний приют. Как правило, в обывательском представлении, любой поступок, который сразу же не приносит явной выгоды, человеком рассматривается как некий обмен: вот, я сделаю доброе дело, а мне что-нибудь за это будет – и при этом не забывает хвалить себя за то, какой он хороший человек.

Здесь все совсем не так. Кристин понимала, что, скорее всего, заразится и умрет от чумы. Так впоследствии и произошло. И все же это не помешало ей спасти ребенка из рук ослепленных горем жителей, решивших принести его в жертву для того, чтобы страшная чума ушла. Преодолевая страх, она вошла в заброшенную зараженную лачугу, чтобы предать земле тело уже умершей матери мальчика. В этом поступке также не было сделки, обещавшей ей что-то взамен. В данном случае уместно говорить о преодолении себя и, в конечном счете, отказе от себя. А он означает, что теперь центр находится вне тебя и твоих интересов. Здесь нет выбора, остается только одно – путь за Христом: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16,24).

Можно заметить, что на протяжении всей жизни Кристин были те особенные моменты – некие смысловые точки (знаки), в которых возможно разглядеть обещание будущего, жизни под знаком святости. В данном случае, это те поступки героини, в которых ярко проявляется ее личность. В каждом из них присутствует момент личного выбора, направляющего движение жизни Кристин. Чтобы их отследить, необходимо вернуться в начало книги.

Перед нами семейная сага, повествующая о скандинавском средневековье XIV века. Средневековый мир Норвегии тесно переплетен с язычеством. Религиозная жизнь героев связана с древними поверьями и традициями, кажется даже, что в этом нет особенного противоречия.  Странным образом христианство и язычество проникли друг в друга и находятся в постоянном сообщении и взаимодействии. «Кристин, дочь Лавранса» начинается с родословия, довольно подробно описывается история семьи, вокруг которой разворачиваются основные события. Точно так же было естественно и для скандинавских саг начинать повествование с обращения к роду, именам и деятельности отдаленных предков.

Кристин в детстве. Кадр из фильма «Кристин, дочь Лавранса». Режиссёр: Лив Ульман. 1995 год. Германия, Норвегия, Швеция.

Вскоре в романе появляется маленькая девочка со светлыми волосами. Она – дочь зажиточных хуторян, окруженная любовью и заботой родителей. В семилетнем возрасте отец впервые решает взять ее с собой в горы. Именно тогда Кристин встречает горную деву, которая, по всеобщему мнению, хотела заманить ребенка и запереть в гору:

«Но тут она заметила чье-то лицо среди листвы – там стояла женщина с бледным лицом и пышными светлыми, как лен, волосами – большие светло-серые глаза… и вот женщина подняла руку, показала венец из золотых цветов – им она поманила ее к себе» [1, кн. 1-2, с. 22].

С осторожностью, чтобы не впасть в суеверие, полагаю, что это был первый знак, тот самый момент предобещания чего-то отличного от обыденного. Идет время, и Кристин превращается в красивую девушку, а ее внешний облик удивительно походит на горную деву. И не случайно первая книга саги называется «Венец». Обращаясь к слову «венец», можно выделить в нем много значений: это и царская корона, и венчальный венец, и символ победы. Но также среди прочего есть еще терновый венец Христа – образ страдания и самоотречения, преодоления смерти.

После довольно неспешного и размеренного повествования о сельской жизни героев с их перипетиями события начинают развиваться стремительно: в результате несчастного случая погибает друг детства Кристин. Для того, чтобы неприятная история забылась, отец переносит уже запланированную свадьбу дочери, а Кристин было решено отправить в монастырь на год. Во время одной из прогулок Кристин встречает своего будущего мужа Эрленда. Род Эрленда, сына Никулауса, превосходит по богатству и знатности род Кристин, дочери Лавранса. Невозможность брака очевидна всем вокруг, к тому же Кристин уже помолвлена. С момента этой встречи для Кристин начинается борьба с семьей, с самой собой и даже с Эрлендом. Перед нами разворачивается жизнь и любовь как поединок, который всегда подразумевает встречу равных личностей. Раскрываясь, героические черты в Кристин проявляются в отношениях с Эрлендом. Их любовь разворачивается не только как «союз души с душой родной», но и как «поединок». Но поскольку поединок предполагает равных и настроенных на победоносное действие людей, то есть возможность говорить о встрече героя с героем. Однако проявляется героическое у них по-разному.

Да, у Эрленда путь героя, но этот путь уже как будто решен заранее. Обстоятельства в его жизни только помогают выявиться героическому: он незаурядный и не без внешней привлекательности потомок знаменитого рыцарского рода. К тому же, героический путь для мужчины того времени не редкость, а даже заранее предполагаемый выбор. А близость рода Эрленда к королевской семье практически не оставляет возможности для другого пути. Естественно, что жизнь землевладельца-хуторянина для Эрленда скучна, чего-то недостает ему в этом размеренном существовании. Поэтому его решение отправиться в военный поход не вызывает удивления у читателя. Этот поход – как дело рыцаря – вполне естественен и предполагаем. Некоторое время спустя Эрленд становится участником заговора против недостойного короля. Он возложил на себя ответственность за дело, за которое никто кроме него не был готов взяться. Отнюдь не корыстные мотивы побудили его оказаться на стороне заговорщиков. Он понимал, что в случае неуспеха ему грозит смертная казнь за государственную измену. Но лишиться чести, забыв о справедливости и долге, для него равнозначно смерти. В этой связи вспоминается скандинавская «Сага о Ньяле», где читателю представлен воин, чье состояние духа во время поединка сродни тому, что переживает Эрленд:

Тот, чье сердце не знало
Страха на поле брани:
Вовек шлемоносный воин
В вихре дротов не дрогнет,
Скорее умрет, чем отступит [2, 72].

Кадр из фильма «Кристин, дочь Лавранса». Режиссёр: Лив Ульман. 1995 год. Германия, Норвегия, Швеция.

Без сомнения, Эрленд тоже храбрый и отважный воин. Только героическое проступает в непосредственном соотнесении со смертью. Пока властвует обычная жизнь, баланс героического и обыденного еще не решен ни в чью пользу. В конечном итоге путь Эрленда решается героически – гибелью в неравном поединке. Во время последней ссоры, когда гордость переполняла супругов и не позволяла никому из них сделать шаг к примирению, Кристин подверглась несправедливому обвинению. Узнав об этом тогда, когда дело зашло уже очень далеко, Эрленд бросился защищать жену с оружием в руках и получил смертельную рану. Эрленд долгое время жил в одиночестве вдали от своей семьи и Кристин, и жизнь для него как будто уже закончилась. В определенном смысле так и было – жизнь рыцаря без подвига невозможна. Томление и уныние заполнили его существование. И вот призыв – оскорблена честь супруги, а значит, и честь всей семьи. Эта битва стала своего рода облегчением и освобождением для Эрленда. Обратив боевой пыл на обидчиков, он в последний раз утверждает себя как рыцаря и героя.

Другое дело – Кристин. Если особенно не вглядываться, то, на первый взгляд, очевидных предпосылок к героическому у нее нет и быть не может: Кристин – женщина, и ее жизненные задачи совсем иные, нежели у ее супруга Эрленда. Она находится не на виду, она хозяйка огромного поместья и заботливая мать. Казалось бы, где тут выход в героическое? И все-таки ресурсов некой исключительности в ней оказывается гораздо больше. Пожалуй, с самого детства ощущается что-то в характере Кристин, в ее повадке, как будто пока скрытое, но которое обязательно раскроется как героическое и не только.

Последние слова Эрленда перед смертью подтверждают, что на протяжении всего супружества они находились в состоянии любви-поединка: «Слишком много было меж нами такого… что нельзя назвать… христианским благочестием и супружеским согласием… чтобы мы с легкостью… могли проститься друг с другом» [1, кн. 1-2, с. 272]. Действительно, нельзя с полной уверенностью назвать их жизнь христиански благочестивой. И супругами, у которых прошла вся жизнь в мире и согласии, их тоже не назовешь. Но эти последние слова Эрленда не должны вводить в заблуждение. Был поединок, но поединок не врагов, а любящих. Любовь была, может быть, гораздо большей, чем у иной добропорядочной пары.

Уместно выделить еще один эпизод. Это некая вспышка – один из самых ярких моментов, и он является переломным в жизни главной героини Кристин. Единственный сын Симона Дарре, помолвка с которым была разорвана и который позже стал мужем сестры Кристин, тяжело заболел. Больше недели мальчик лежал в постели в лихорадке и не реагировал на происходящее вокруг. Угасала последняя надежда на выздоровление ребенка. Тогда Кристин решилась на то, что, как признается она сама себе, не совершила бы даже для своих детей: «не осмелилась бы прибегнуть к такому крайнему средству – отвести руку Создателя, если он протянул ее к живой душе». Насколько сильна ее вера, можно убедиться не единожды: первые детские впечатления от литургии, общение с монахами на протяжении почти всей ее жизни, паломничество с первым ребенком и несколько других примеров. А когда она сидела со своими больными детьми, она могла лишь твердить: «Господи, ты возлюбил их больше, чем я… Да свершится воля твоя…» [1, кн. 3, с. 42].

Но сейчас Кристин готова на нечто страшное и невозможное. Преодолевая страх, ночью она идет к церкви. Ей необходимо спасти этого ребенка: «Но она чувствовала, что это будет уже не та Кристин, какой она была, прежде чем пустилась в этот путь…» [1, кн. 3, с. 42]. Подходя к церковному холму и кладбищу, впервые она не осмелилась преклонить колена перед крестом. Найдя могилу бедняка, произнесла словно заклинание:

«Удели же мне кусок дерна с твоей кровли» [1, кн. 3, с. 42]. Взамен сняла с пальца золотое кольцо и зарыла его глубоко в землю…  Ребенок вскоре поправился, и жизнь семьи Симона пошла своим чередом.

Это была ворожба. Для Кристин, которая, несмотря ни на что, очень религиозна, это действительно поступок, не укладывающийся ни в какие допустимые рамки. Но, оказавшись в этой ситуации перед умирающим ребенком, она решила отдать все, что может. Не было здесь и раздумий: грех это или не грех, отстраниться ли благочестиво или все-таки выразить таким образом благодарность Симону, в свое время так много сделавшему для нее. Вероятно, ворожба оправдывается потому, что становится не просто языческим ритуалом, а поступком самоотвержения. Речь уже идет о жертвенности, и значит, можно говорить о том, что древние суеверия, переплетенные с христианством, преодолеваются. В поступке Кристин христианство высвечивается, а язычество, как ни парадоксально, уходит куда-то в тень.

Статуя Кристин, дочери Лавранса в Nord-Sel, Норвегия. Скульптор: Kari Rolfsens.

Надо сказать, что в данном поступке, хотя и языческом внешне, пути святости и героизма совпадают в своей безоглядной решимости и готовности к свершению, к подвигу. Наверное, это и есть тот момент, когда героическое в поступке Кристин можно истолковать в перспективе святости. Кристин понимала, что ворожба – угроза погибели ее души. Тем не менее, ради спасения ребенка она поставила на кон свое спасение. Но все это происходит потом, после того, как мальчик начал поправляться. Только тогда, осознавая уже совершенное, она готова отвечать перед Богом:

«Да, Господи, то был грех, но пусть он падет на мою голову»[1, кн. 3, с. 46].

Это очень важный момент, когда жизнь Кристин больше склоняется к пути не героическому, а тому, который продолжается под знаком святости. Вот что пишет П.А. Сапронов о путях святости и героизма в контексте невозможности их полного совпадения:

«Святость и героизм по самому своему существу противоположны и несовместимы. Нельзя быть одновременно святым и героем, совершать подвиг святости, совпадающий с героическим деянием. Если начала святости и героизма сосуществуют в одном человеке, то они борются в нем, стремятся друг друга вытеснить или растворить в себе… При всей их несовместимости святость и героизм, точнее же, пути святости и героизма пересекаются, в каких-то своих частях совпадают, прежде чем бесповоротно разойтись» [3, с. 294].

Как уже выше отмечалось, поступок, при совершении которого становится очевидным принадлежность человека Богу, находит свое выражение под знаком святости. В этой связи, мне кажется, к месту будет привести в пример эпизоды из жизни архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). Свое пастырское служение он начал в 1920 году, именно тогда он был посвящен сначала в чтеца, а затем – в диакона. Немыслимо, но во время продолжающихся репрессий духовенства, он, будучи врачом, ученым и автором трудов по хирургии, приходил в больницу и в университет в рясе с крестом на груди, а в операционных установил иконы Божьей Матери и молился перед началом операций. В своей автобиографии «Я полюбил страдания» он вспоминает, что все это производило сенсацию, и к нему пришли далекие от религии студенты во главе с профессором:

«Что поняли бы они, если бы я им сказал, что при виде кощунственных карнавалов и издевательств над Господом нашим Иисусом Христом, мое сердце громко кричало: “Не могу молчать!” И я чувствовал, что мой долг – защищать проповедью оскорбляемого Спасителя нашего и восхвалять Его безмерное милосердие к роду человеческому» [4].

Этим словам он будет верен до конца жизни. Наверное, в другом случае и с другим человеком было бы возможно поступить иначе, к примеру, где-то смиренно промолчать и уж точно не вступать в открытое противоборство с представителями новой власти. Во многом известность и любовь к нему его пациентов и прихожан, равно как и понимание властью необходимости присутствия хирурга в больнице, на какое-то время отвращали неизбежное. И все же святитель Лука провел в ссылке в общей сложности 11 лет. От него требуют отречься от священного сана, и он, преодолевая ужасы тюремного заключения, лишь сетует на свою неразумность и ропот на Бога, а позже продолжает оперировать и служить Богу. Его жизнь станет подвижничеством.

Конечно, можно называть поступки святителя Луки героическими, как в случае с Кристин, дочерью Лавранса. Но героизм стремится к поступку-подвигу только человеческими силами и внешними средствами, а персонажи, о которых здесь говорится, идут дальше человеческого. К месту будет привести еще один эпизод из автобиографии святителя:

«Как я уже говорил раньше, у меня никогда не было и мысли о священстве, но слова Преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв устами архиерея и, ни минуты не размышляя, ответил: “Хорошо, Владыко! Буду священником, если это угодно Богу!”» [4].

Как будет угодно Богу, т.е. принять безусловно призыв Божий, обратить свое существо к Нему – такое внутреннее наполнение в своей основе имеет христианский поступок. Человек действует по воле Бога, со смирением отходит от самого себя как от центра и источника происходящего. Тогда героическое самоутверждение отступает, оставляя свое место христианскому подвигу, но вся выдержка, смелость, готовность отказаться от себя в наличной данности, присущие герою, остаются необходимыми и святому.

Снова обратимся к последним главам романа «Кристин, дочь Лавранса» с тем, чтобы присмотреться к моменту перед тем, как Кристин отправляется в монастырь. Ее сыновья выросли, и каждый из них вступил на свой жизненный путь. В доме главенствует новая семья, и Кристин больше не хозяйка своего поместья: «Матушка, матушка, простите нас! Простите нас за то, что мы отобрали у вас власть и могущество, загнали вас в угол…» [1, кн. 3, с. 354]. Понимая свою ненужность, Кристин делает выбор между тем, чтобы остаться досаждающей невестке свекровью, т.е. играть роль тяжелую и для нее фальшивую, или уйти. И снова, как и в истории с ворожбой, она поступает не так, как поступило бы большинство женщин на ее месте. Но теперь это даже не выбор – на сей раз это решимость оставить все, чем жила прежде, уйти в неизвестность.

Если Кристин больше не нужна в своем доме, то это не значит, что не нужна вообще. Несомненно, нужна, но только для чего-то совершенно иного. Преодолев гордость (отпустив «власть и могущество» в доме), она ставит в центр жизни нечто другое. Тогда на первый план выходит готовность уйти в никуда, то есть оставить все, выйти в смерть. Здесь уместно вспомнить слова отца Савелия Туберозова из романа Николая Лескова «Соборяне»: «Жизнь кончилась, начинается житие».

Вот тут бесповоротно расходятся пути святости и героизма. Герой находится в состоянии самообращенности, да, он может быть в состоянии отказа от себя в момент подвига перед лицом смерти, но все равно возвращается к самому себе. В святости все иначе. Святой вверяет себя Богу полностью, и тогда «смерть» преодолевается: «Смертию смерть разрушив». Здесь для Кристин происходит выход из героического в святость.

Журнал «Начало» №35, 2018 г.

Литература:

1. Унсет Сигрид. Кристин, дочь Лавранса. Кн. 1–3. Петрозаводск, 1986.
2. Сага о Ньяле. Исландские саги. Государственное издательство художественной литературы. М., 1956.
3. Сапронов П.А. Феномен героизма. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2005.
4. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Я полюбил страдание. Автобиография. https://azbyka.ru/otechnik/Luka_Vojno-Jasenetskij/ja-poljubil-stradanie-avtobiografija/#0_4

J.A. Kuznetsova

Holiness as an act in the novel S. Unset «Christine, daughter of Lawrence» 

The author refers to holiness in fiction. As one of the projections of holiness, the article deals with an act that leads to the heroic path, while а heroism is opposed to holiness. The main heroine of the Norwegian literature «Christine, the daughter of Laurence» Sigrid Unset is put in the center of the research.

Keywords: holiness, heroism, fiction, novel, act, the path of holiness, marriage, monkery