Уверенность в невидимом
«Узнав о Воскресении Иисуса Христа, Мария пришла к императору Тиберию и подарила ему яйцо с возгласом «Христос Воскрес!». Император усомнился в этом…
— В это так же трудно поверить, как в то, что, это белое яйцо может стать красным! — произнесла Мария Магдалина.
И в тот же момент яйцо стало алым».
Согласно этому преданию, символ Воскресения был воспринят христианами, и со временем красить яйца на праздник Пасхи вошло в обыкновение. В качестве самого скромного пояснения здесь можно отметить, что скорлупа изображает гроб, а красный цвет указывает одновременно на пролитую Христом кровь за людей и на Его царское достоинство. Многие художники обращались и продолжают обращаться к этому символу, например: в иконописном ряду нередко можно увидеть Марию Магдалину с алым яйцом в руке, Пьеро делла Франческа на своей картине «Алтарь Монтефельтро» запечатлел этот образ, соотнося его в смысловом плане с Богородицей, и самый близкий нам по историческому расположению Сальвадор Дали тоже довольно часто прибегал к изображению яйца, из которого в его интерпретации рождается новая жизнь.
Но все же, как возможно поверить в то, что яйцо — алое? На картине это именно так, а значит, для художника совершенно очевидна «алость» яйца, мало того, другим оно просто не может быть.
— Но, постойте, как же? Яйцо ведь должно быть белым! — справедливо возразят мне.
— Да, оно должно быть белым, — без колебания соглашусь я. Но тут же добавлю, что яйцо, конечно же, все-таки алое, хоть и белое. И, кстати, на картине не только лишь просто яйцо.
Каламбур и хитроумная игра слов? Нисколько. Для меня эта картина Андрея Попова о вере — об уверенности в невидимом: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1).
С первого взгляда картина предельно проста по композиции: на ней изображены часть стола и яйцо. Относительно того, что я назвала столом, необходимо сделать уточнение: стол или стул; но подобного рода выбор в обозначении предмета в данном случае не так принципиален, поэтому назовем эту незатейливую деревянную конструкцию столом — тем, что представлено как некая опора, призванная что-то удержать или расположить на своей поверхности. Таким образом, простой добротно сколоченный стол каким-то странным образом удерживает хрупкое яйцо — вот первые мысли об увиденном.
Фото картины, сделанное художником (Андрей Попов)
Но, чуть внимательнее присмотревшись, возникает мысль, что вовсе не стол держит яйцо, и не потому, что яйцо, согласно физическим законам, вообще-то не может в таком положении устоять на ровной поверхности стола. Все с точностью до наоборот — яйцо удерживает стол, потому как стол и возможен только пока существует это алое яйцо, более того, только оно и делает возможным нахождение всех остальных предметов в мире. Подобное утверждение, конечно, может показаться сначала довольно странным и скорее всего не самым очевидным, и поэтому нуждается в пояснении. Полагаю, стол здесь выражает образ всех вещей, так называемого, материального мира. В качестве обоснования своих слов отмечу вполне заметную деталь — картина условно разделена на две части: верхняя часть, где преобладает пространство небесного, и нижняя часть, где расположился мир земной. К тому же, композиции картины явно задана вертикаль, что является художественным указанием на мир горний и мир дольний, первый из которых по преимуществу восходит к реальности большей, чем человеческая. Кстати, цветовые акценты, на эти миры указывающие, тут совсем не случайны, чему есть подтверждение: небесно-голубая и красно-коричневая полосы на столешнице так решительно обозначены художником, что невольно заостряют внимание на этом делении. Возможно, это отсветы двух миров встречаются в центре картины. Принимая вышесказанное, становится понятно, что миру видимого принадлежит стол, а миру невидимого — алое яйцо. Удивительно, но ощущения, что яйцо вот-вот упадет куда-то вниз, в бездну, не появляется. При всем этом оно, словно балансируя на краю стола, находит свою точку равновесия и останавливается ровно так, как должно. А должно ему было остановиться в покое, по замыслу художника, не иначе, как в той самой последней точке, в которой все еще можно удержаться в мире земном. Выходит, что не так уж резко и бесповоротно картина разделена на два мира. Довольно сложно определенно сказать, какой из этих двух образов более всего притягивает взгляд. Очевидно, конечно же, что взгляд останавливается в центре картины, в той точке, где удерживается яйцо. Но каким-то образом яйцо и столешница соотносятся друг с другом, в определенном смысле даже образуют единое и нечто в этом совместном пребывании объясняют. Попросту говоря, одно без другого здесь невозможно. Таким образом, принадлежащее миру небесному в то же самое время может соотноситься и с миром земным. А значит, два мира встречаются, находятся во взаимодействии и на каком-то уровне проникают друг в друга, потому как у них один Творец — «Творец неба и земли, всего видимого и невидимого».
Но не слишком ли много пространства художник отвел той части, где расположился стол? Получается, что изображению относительно небольшой части стола принадлежит чуть ли не половина картины. Ведь, если мысленно представить каким бы стол мог быть целиком, то, вероятнее всего, он бы просто «вышел» из пространства картины, т.е. элементарно не смог бы в нем уместиться полностью. Удивительно, но почему-то и яйцо на фоне неба вовсе не выглядит таким уж маленьким — нет, его принадлежность и значимость в небе задана его величиной относительно облаков, которые словно расступаются перед этим символом Воскресения. При всей заданной масштабности стола и яйца, они так органично соотнесены между собой, что никакого разрыва величин или преувеличений тут нет. Кстати, никакой условной или фактической нагруженности на картине тоже не обнаруживается. На мой взгляд, картина меньше всего похожа на карикатуру. К слову, мне также совсем не хочется определять ее к какому-либо стилю или направлению изобразительного искусства. Самым главным для меня стало то, что эта картина, в общем-то не претендующая встать в ряд полотен на религиозную тему, вдруг явилась примером того, как в культуре, а значит, и в живописи, в ситуации практически абсолютной секулярности, в 2018 году, можно выразить присутствие Бога в мире.
Бесконечный процесс поиска правильного оформления картины…
Как владелец картины, я, конечно же, с особенным вниманием и скрупулезностью в нее вглядываюсь, мне чрезвычайно интересна каждая деталь. И неожиданно — и далеко не сразу — мне открывается, что на самом деле, все-таки между столешницей и яйцом есть почти неразличимое пространство — вот открытие! Никакой последней «гранью», как мне показалось в самом начале, хрупкое яйцо за стол не «зацепилось», никакой точки опоры оно найти в нем и не могло. Алый образ просто пребывает над столом: одновременно в мире невидимого и видимого. Ведь вопрос об опоре здесь был так важен, потому что вопрос «стола» в каком-то смысле есть вопрос об основании мира, о миропорядке, т.е. на самом деле о том, чем держится весь мир — мир как акт божественного творения. И неслучайно, кстати, художник не предъявляет нам полностью весь стол, действительно, достаточно было показать только его часть в качестве образа мира видимого. В ином случае, мне пришлось бы погрузиться в предметно-материальный мир и двигаться словно по цепочке, ища основание и опору, отталкиваясь от самых обыкновенных вещей и конструкций: стол стоит на полу, пол есть часть дома, сам дом расположился на фундаменте и т.д. В конечном итоге, в поиске первопричины, мне было бы никуда не деться от Бога-Творца — начала всего: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» (Откр. 1:8).
P.S. Мария Магдалина не поздравляла императора с праздником так, как зачастую мы привыкли повторять выученные словно формулу слова «Христос Воскрес!», нет, она пришла объявить о Воскресении как о реальности произошедшего события, как о факте. Это было утверждением — уверенностью в невидимом.