Дэвид Харт. Красота бесконечного. Эстетика христианской истины
Рецензия на книгу: Харт Дэвид. Красота бесконечного. Эстетика христианской истины. ББИ, 2010, 673 с.
В статье представлен взгляд на некоторые проблемы, поднятые в книге Д. Б. Харта «Красота бесконечного. Эстетика христианской истины». Автор высказывает предположение, что богословие красоты, развиваемое Хартом, способно дать новый импульс развития православной теологии. Богословие Харта, по мнению автора статьи, является впечатляющим соединением традиционного православного богословия и философии постмодерна.
Ключевые слова: Красота, теология, постмодерн.
Дэвид Бентли Харт
Дэвид Бентли Харт (род. 1965) – американский философ и теолог, переводчик, в 2017 году в его переводе вышел Новый Завет. Он достаточно популярный эссеист, чьи статьи можно встретить в ведущих, самых влиятельных изданиях США, например, «Нью-Йорк таймс» и др. Помимо всего прочего, Харт сделал академическую карьеру и востребован как профессор и приглашенной лектор. Как публицист Харт затрагивает самые разнообразные вопросы: искусство, философия, политика, литература. Насколько можно понять, это автор с темпераментом трибуна, его тексты одновременно очень продуманны и хороши в плане эрудиции и ассоциативного ряда, а вместе с тем им написаны страницы, «кровью сердца, соком нервов». В особенности этот «пафос» свойствен его новой книге «Опыт Бога», вышедшей по-русски в прошлом году под названием «Бог. Новые ответы у границ разума».
В самом общем виде Харта можно сопоставить с Клайвом Льюисом: что Харт, что Льюис (для своего времени) – оба по-своему создавали современную апологетику, опирающуюся на широкий круг вопросов культуры, искусства, философии. Еще одно обстоятельство, связывающее этих двух авторов, – уверенность в том, что христианство, и христианская теология в частности, остается чуть ли не единственным в современном мире оплотом противостояния тоталитарным идеологиям и практикам (действующим, например, под покровом консюмеризма). С другой стороны, теология, как ее понимает Харт, есть вызов упрощенному, даже ложному рационализму людей науки (вроде С. Хокинга, создавшего теорию мемов – по сути, новую мифологию). Теолог всегда апеллирует к Логосу, вера в Бога предохраняет ratio от идолотворчества и идолослужения.
Уже в сознательном возрасте Харт принял православие, до этого он был членом Американской епископальной церкви. Православие в Америке связано с именами А. Шмемана, Г. Флоровского, И. Мейендорфа, и опыт русского церковного зарубежья не обошел стороной нашего автора, хотя он, как можно понять, принадлежит константинопольской юрисдикции, а не церкви русской традиции – Православной Церкви в Америке. В сущности, это ни на что не влияющее обстоятельство. Здесь позицию Харта можно охарактеризовать как экуменическую. В 2008 г. появилась его статья «Миф о схизме», в которой он привел много примеров того, что после 1054 года и до XVIII века католики и православные взаимодействовали, причащались друг у друга вполне официально (хотя практика перекрещивания тоже существовала). Экуменизм Харта даже превышает обычный межконфессиональный уровень. В своей последней книге, помимо христианской традиции и философии, он опирается на мистический опыт и теологию индуизма, суфизма, и т.п., что, впрочем, не приводит нашего автора к религиозному релятивизму или синкретизму. Вся палитра православной мысли в XX веке от софиологии до неопатристики и неопаламизма, от «евхаристической экклезиологии» до персонализма и разных версий христианского экзистенциализма, и греческих и русских, Харту отлично знакома, хотя красками этой палитры он практически нигде не пользуется, что само по себе очень интересно. Все это разнообразное наследие им растворяется в собственной, оригинальной философско-богословской позиции. По крайней мере, создается впечатление «пресуществления» непримиримых полюсов богословских подходов, таких, например, как софиология по типу булгаковской и персонализм в стиле Вл. Лосского или А. Шмемана.
Переходя к тематике книги, нельзя не остановиться на названии, в нем очень компактно передан основной посыл и что-то вроде метода исследования. Одна значимая отсылка – это понятие бесконечного. Как объясняет Харт, сам термин берется в смысле, который задавал этому слову Григорий Нисский, бесконечность – Бесконечность Бога. Не вдаваясь подробно в этот богословский сюжет, нужно отметить, что Григорий Нисский – один из тех авторов, кто сочетал платонизм и христианство. В отличие от неоплатонической трактовки, Бог у Григория не является единым, простым и сверхсущим началом (причина бытия должна быть «выше» бытия и для Платона и для неоплатоников). Бог – беспредельное бытие, Григорий Нисский подчеркивает трансцендентность и свободу Бога. Будь Он, как у платоников, единая и сверхсущая причина – это привязало бы Бога к миру, делая Его принципом единства сущего. Ведь сущее мыслится платониками как единое, разумное и одушевленное тело (космос), что на другом уровне повторяет мифологему мира-тела. Трансцендентность единого только усиливает его функцию – быть причиной бытия (быть = быть единым, всё единое сущее имеет трансцендентную причину – само Единое).
Харт Дэвид. Красота бесконечного. Эстетика христианской истины. ББИ, 2010, 673 с.
Беспредельный Бог Григория/Харта соотнесен с миром как бесконечное с конечным, помимо всего это предполагает истинную трансцендентность Бога и, вместе с тем, возможность трансцендирования конечного к своей причине. Еще один аспект беспредельного, отмечаемый Хартом, в том, что в классическом рационализме оно всегда понималось как минимум бытия и смысла (беспредельное – это лишенность самого себя, по Аристотелю), этот факт оказывается решающим для уже современной реинтерпретации этого понятии. Хартовский подход на своем уровне повторяет идею, высказанную Хайдеггером в статье «Слова Ницше «Бог умер»»: сверхчувственный мир идей утратил свою действенность. Волной этого катастрофического события накрыло всю западную интеллектуальную традицию и культуру, в конечном счете, это стало окончательным крушением платонизма и вместе с ним стали если не рушиться, то, во всяком случае, терять свою убедительность испытавшие сильное влияние платонизма и аристотелизма теологические системы, как патристические, так и схоластические (соответственно, для XX века – неопатристические и неосхоластические).
Ситуация постмодерна – это ситуация суда и искуса, а Харт склонен очень серьезно воспринимать вызов времени, требующего переосмысления пройденного пути. Более того, для него, как в свое время для Флоровского, важным направлением и предметом критической реакции выступили различные теологические псевдоморфозы – от древних, таких, например, как концепция вечности адских мук, которую Харт приписывает Августину, до современных, постмодернистских псевдоморфоз. При этом он исходит из мысли, что постмодернистская философия наследует существенные особенности старой метафизики, например, согласно этой философии, умереть может только бог, как боги античной мифологии, или Бог философского теизма. Таким образом, структура сущего не меняется, меняются предметы-сущности, лежащие на «полках» бытия (как могут быть переставлены книги – с нижних полок на верхние). Постмодерн наследовал также пафос философии и «метафизической теологии», волю к власти, например.
Очень подробному разбору основных концепций и подходов философии постмодерна посвящена первая половина книги, около двухсот страниц, за этим разбором достаточно интересно наблюдать. Ведь Харт «рубит сук, на котором сидит». Если постмодерн – законное детище традиции, восходящей к Платону и Декарту, с одной стороны, к платонизирующей теологии (так же, по Хайдеггеру, виновной в «забвении бытия», как и метафизика), с другой стороны, то включенный в эту традицию философ вынужден отрицать основания своего собственного утверждения или вообще отказаться от философского гражданства, что значило бы утерять право на голос в великих философских спорах.
Харт избирает третий путь: традиция многообразна, внутри неё есть центр и периферия, на которой существовали просто периферийные (бесконечность, например), тупиковые или просто слабо осмысленные темы и сюжеты. Скажем, триада «истина, добро и красота» исчерпывающим образом освоена философией и доведена до состояния «нигилизма» (что констатировал Хайдеггер) в плане истины (весь классический рационализм, рациональная теология) и добра (философская этика), а красота или Красота, по Харту, осталась в тени своих старших сестер, никто или почти никто толком в истории философии ей не давал говорить со своего голоса. Платон сводит её к предикату бытия, красота (греч. κάλλος) в платоновской этимологии от καλέω – звать, соответственно, красота была голосом, зовом истины бытия. Поэтому она связана с несовершенным – чувственным бытием, она – свидетельство об истине, но не истина.
Если первая часть книги – своего рода философская пропедевтика, критика понятийного языка постмодерна, то во второй части автор предпринимает что-то вроде переноса всех значимых тем христианского богословия с классического онтологического (бытие, благо) и гносеологического (истина) основания на пока еще туманное основание Красоты. По ходу дела оказывается, что речь идет не о новой интерпретации, а о возвращении к изначальному как библейскому, так святоотеческому видению (в силу разных обстоятельств маргинализированному, в частности, по причине не соответствия стандартам рациональности, задаваемым антиками, а в Новое время «хорошо забытому»). Так, например, для библейской традиции (и ветхозаветной, и новозаветной) огромную роль играла тема Славы Божией, Бог присутствует («шхине») в своем народе, скинии, присутствие выражается в блеске, сиянии Славы, что неразрывно со славой-хвалой (еврейская «кавод», греческая δόξα) со стороны человека и всего творения: «всякое дыхание да хвалит Господа» (Пс. 150).
Если смотреть на этот сюжет пользуясь философской оптикой, легко прочитать его как классическую дихотомию «сущность-явление». Через доступное нам явление мы познаем трансцендентную сущность, хвала δόξα становится «мнением», а потом и понятием. Но насколько такого рода редукция оправдана? Бог не скрывается за Своей Славой, Слава не является Его самоадаптацией, приглашающей человека, точнее, его высшую рациональную идентичность, к «удивлению», за которым должно последовать постижение – последовательность рациональных операций. Слава – это не эманация, умаленное присутствие трансцендентного в имманентном, а Сам Бог, способный оставаться Самим Собой в любой точке творения. Сияние Славы – это предельное, что мы можем увидеть, хвала – предельное, что мы можем понять и высказать. В каком-то плане, быть сиянием славы и есть «природа» Бога. Как говорил Григорий Богослов, Бог в вечности созерцает «вожделенную светлость своей красоты … светозарность трисиянного Божества» [1, с. 26]. «Вожделение» Красоты – причина стремления к Богу и у Григория Нисского. Здесь мы видим, что перед нами вечное событие Троичного Бога, которому во времени становится причастно все сотворенное. «Вожделение» Красоты и вожделение к красоте – тот божественный эрос, о котором писал Дионисий, Эрос – любовь-вожделение, как и Красота – имена Бога, по Дионисию. На этой основе Харт развивает свое объяснение, почему Красота эта бесконечна, трансцендентна и нематериальна.
Здесь, в пику Платону, красота уже не зов (обещание), а дар, интенциональный по своей природе и неотделимый от Слова, в целом от Бога Троицы (слово предполагает отклик, дар принимается или отвергается). Мы остаемся в неведении о сущности – природе Бога, но само событие Славы, по Харту, открывает возможность нового, более адекватного богословского видения и языка.
Дэвид Бентли Харт
Здесь Харт проходит по достаточно тонкой грани, сам хорошо сознавая, так сказать, издержки и своих исторических реконструкций, и всего, что может быть построено на этом основании. Слава, сияние, красота – как ни уточняй эти понятия, содержат в себе упорно сопротивляющийся гносеологический остаток. Если угодно, гностический уклон содержится в самих понятиях и его не удается полностью вынести за скобки, Платон упорно не хочет уходить со сцены. Нельзя окончательно удалить простую, но фундаментальную интуицию, что красота, сияние, слава, дар – чьи-то, принадлежат кому-то или чему-то, «я» или «бытию». Красота, сияние, слава могут мыслиться как обрамление, явление или образ, они могут представлять некоторое смысловое ядро, ведь красота почти всегда что-то значит. Осмысляя самотождество красоты по типу «я есть я» или «бытие есть», мы окажемся в ситуации человека, у которого есть ключ, не подходящий ни для одного замка.
Напряжение этих вопросов снимается Хартом по принципу нейтрализации симптомов: если прекрасное – это фундаментальный опыт, в котором нам дается бытие в его силе, интенсивности (а не в истинности, что достигается посредством мышления), то нет никаких причин останавливаться и спрашивать, что и почему – это всегда будет умалением этого опыта. И все же без рефлексии он также будет неполон.
В сущности, теоэстетика, – то направление в богословии, которое развивает Д. Харт, – и есть такого рода рефлексия, которая позволяет расширить дисциплинарные границы и обогатить язык богословия.
Завершая наш обзор, нельзя не отметить интересную параллель: в советский период, уже с 30-х годов XX века, многие мыслители со сложившимися философскими или прямо теологическими интересами вынуждены были уходить в эстетику. Среди них можно назвать Г.Г. Шпета, А.Ф. Лосева, позднее М.М. Бахтина, С.С. Аверинцева, С.С. Бычкова и др. Сюда еще можно прибавить некоторое количество авторов – выходцев из искусствознания и литературоведения. Идеологический диктат в таинственном свете красоты как-то ослаблял свою мертвую хватку. Интересно, что такое богословие «под маской» иногда трансформировалось в своего рода проповедь, как, например, у Д.С. Лихачева – будучи поначалу вынужденной маскировкой, оно в конце концов, обрело свой стиль, свой голос. Икона, вырезанная, допустим, из журнала «Огонек», наклеивалась на картонку и помещалась в доме или храме, «мерзость запустения» отступала. Прекрасное возвращало себе измерение сакрального, оно целило, образовывая бытие на месте небытия.
Сегодня богословие стало говорить от своего имени, но, как ни странно, общезначимости и авторитета, который был у анонимного богословия позднесоветской эпохи, возрожденная теология так и не обрела. Книга Харта возвращает нас к утерянному где-то в конце восьмидесятых модусу богословского высказывания.
Журнал «Начало» №37, 2020 г.
Литература:
- Григорий Богослов. Песнопения таинственные // Григорий Богослов. Собрание творений. СПб.-М., 1994. Т. 2.
УДК 23/28
Makhlak K.A.
David Hart. The beauty of the infinite. The aesthetics of Christian Truth, BBI, 2010, 673 pp.
The article presents a look at some of the problems raised in the book of D. B. Hart. «The beauty of the infinite. The aesthetics of Christian truth». The author suggests that the theology of beauty developed by Hart is capable of giving a new impetus to the development of Orthodox theology. Hart’s theology, according to the author of the article, is an impressive mix of traditional Orthodox theology and postmodern philosophy.
Key words: Beauty, theology, postmodern.