Евхаристическое богословие протопресвитера Александра Шмемана и его влияние на современную практику причащения
Наследие о. Александра Шмемана
Материалы международной конференции
Конференция в Соколовско
17–21 мая в небольшом польском городке Соколовско (бывш. Герберсдорф) в Нижней Силезии прошла богословская конференция: «Наследие прот. Александра Шмемана», организаторами которой выступили местный приход Церкви Св. Архистратига Михаила, Институт богословия и философии и Свято-Князь-Владимирское братство (Германия). Перед началом конференции Польской Автокефальной Православной Церкви от имени Свято-Успенского мужского монастыря в г. Тихвине были переданы частицы мощей святых мучеников, пострадавших за Христа, как в древние времена, так и в период большевистского террора в России. Высокопреосвященнейший Архиепископ Вроцлавский и Щецинский Иеремия и настоятель Церкви во имя Св. Архистратига Михаила митрофорный протоиерей Евгений Цебульский выразили благодарность дарителям. Божественная литургия перед началом конференции прошла в сослужении протоиерея Евгения Цибульского (Вроцлав), протоиерея Михаила Рара (Берлин) и иерея Михаила Владимирова (Санкт-Петербург). Богослужение отличала удивительная атмосфера единодушия совместно молящихся поляков, белорусов, украинцев, карпаторосов и русских.
С докладами на конференции выступили О. Иванов (Санкт-Петербург): «О месте философии в богословии о. Александра Шмемана», К. Махлак (Санкт-Петербург): «Экклесиология протопресвитера Александра Шмемана в контексте богословской мысли ХХ века», протоиерей Михаил Рар (Берлин): «Евхаристическое богословие протопресвитера Александра Шмемана и современная практика причащения», ксёндз Богдан Фердэк (Вроцлав): «Сравнительный анализ литургического богословия Юзефа Ратцингера и Александра Шмемана», Е. Евдокимова (Санкт-Петербург): «Протоиерей Александр Шмеман и владыка Антоний Сурожский», протоиерей Владимир Мисиюк (Белосток): «Литургическое богословие протопресвитера А. Шмемана и проблема языка современного православного богослужения», Б. Кнорре (Москва): «Наследие протоиерея А. Шмемана в социо-культурном контексте современного российского православия», В. Барановский (Санкт-Петербург): «Труд протоиерея А. Шмемана и диалог церквей». По поводу затронутых на конференции тем высказал своё мнение Высокопреосвященнейший владыка Иеремия.
В ходе конференции автором книги «Новомученики и исповедники Святогорской пустыни XX века» О.Е. Евдокимовым (Санкт-Петербург) был сделан доклад по поводу привезенных из России святынь.
Кроме того, председатель Свято-Князь-Владимирского братства Д. Рар представил книгу о своём отце, видном деятеле русской эмиграции Глебе Александровиче Раре, заглавием которой стали строки гимна Народно-трудового союза российских солидаристов: «И будет наше поколенье давать истории отчёт…».
Особую благодарность участники конференции выразили сотрудникам дома св. преподобномученицы Елизаветы при Церкви св. Архистратига Михаила Анне и Рафаилу Джимиры, не только принявших участие в самой встрече, но и сделавших всё возможное для удобства пребывания гостей. Ими же после окончания конференции было организовано посещение культурно-исторических достопримечательностей Нижней Силезии. Здесь же нельзя ещё раз не вспомнить митрофорного протоиерея Евгения Цебульского, деятельное и молитвенное участие которого ощущалось во всём, что бы ни происходило.
На конференции царила удивительная атмосфера внимания к обсуждаемым темам и благорасположения участников встречи друг к другу. Показательно, что многие гости, приехавшие главным образом из разных областей Польши и Чехии, не являясь специалистами в церковной проблематике или гуманитарной области, в то же время проявили живой интерес к разговору. Это даёт авторам докладов надежду на то, что их работа не только оказалась плодотворной в профессиональном отношении, но и затронула реальные проблемы жизни православных приходов восточной Европы и Германии. В настоящем номере журнала мы публикуем некоторые доклады, прозвучавшие на конференции.
Протоиерей Михаил Рар
Евхаристическое богословие протопресвитера Александра Шмемана
и его влияние на современную практику причащения
«Совершение Евхаристии — это одна беспрерывная, постоянная радость, поэтому ее не совершают в дни Поста; и, однако, в Церкви всегда присутствует плод Евхаристии — Святые Дары. Подобно тому, как Христос видимо вознесся на небо, но в то же время невидимо присутствует в мире, так же как Пасха, которая празднуется раз в год, но в то же время лучами своими освещает всю жизнь Церкви; подобно тому, как Царство Божие должно еще наступить, но уже теперь — посреди нас, так же и Евхаристия. Как таинство и торжество Царства, как праздник Церкви она несовместима с постом и не совершается Великим Постом; но как благодать и сила Царства, действующая в мире, как дар «существенной пищи» и оружия в нашей духовной борьбе она действительно небесная манна, которой мы живем в течение нашего странствия по пустыне Великого Поста»[1].
В самый первый год моего обучения в Свято-Троицкой Семинарии (Джорданвилль, Нью Йорк) мой друг и однокурсник из Англии, Миша (ныне протоиерей Михаил) Таратухин, в преддверии Великого Поста дал мне прочесть книгу протопресвитера Александра Шмемана «Великий Пост». Отчетливо помню, как Миша добавил при этом, что после чтения этой небольшой книги он «только начал по-настоящему понимать нашу веру». Не лишним будет сказать также, что книги отца Александра Шмемана в духовном сердце Русской Православной Церкви за границей, мягко выражаясь, большой популярностью не пользовались. «Парижское богословие», одним из самых ярких представителей которого как раз и является отец Александр Шмеман, в среде консервативных «зарубежников» рассматривается как выражение модернизма и либерализма «левых» бердяево-булгаковских кругов русской эмиграции. Тем не менее, нам, молодым семинаристам, не грозило сожжение на костре, поскольку ректор Семинарии, приснопамятный Митрополит Лавр (в то время еще Архиепископ, впоследствии Первоиерарх РПЦЗ), с глубоким пониманием относился к потугам своих питомцев расширить свой богословский кругозор посредством даже полусамиздатской литературы издательств «идеологического противника».
Книга «Великий Пост» и мне открыла иной мир — мир духовного, а не ритористически обрядового и дисциплинарного восприятия своей веры. Только теперь я стал опытно понимать, что активное участие в церковной жизни приносит радость. И сегодня, четверть века спустя, я всем желающим поглубже познать православную веру в первую очередь рекомендую именно «Великий Пост» Шмемана. Ну, а затем и прочие книги того же автора.
Меня глубоко впечатлили вдумчивость и трезвость мышления автора, чуждые идеологической однобокости и излишней патетичности. И вот эта «революционная» мысль, что причастие и исповедь — два разных таинства. Я задавался вопросом: а как же быть с «Катехизисом Православного Исповедания» ныне уже прославленного в лике святых Митрополита Филарета Московского (Дроздова), согласно которому «желающий причаститься должен обязательно приступить к таинству покаяния»? Как насчет привычного с детства и будто бы незыблемого правила, что после семи лет можно причащаться только после исповеди?
Отец Александр убедительно показывает, что ни в истории Вселенской Церкви, ни в практике современных Поместных православных церквей не найдется повод к оправданию такого восприятия. Да и наша собственная литургическая жизнь при более внимательном наблюдении свидетельствует о том, что в древности причастие за каждой Литургией было нормой для всех христиан, а исповедь — чрезвычайным средством для приема отпавших от веры или впавших в тяжкий, смертный грех. Судите сами: слова «примири и соедини его Святей Твоей Церкви» (из разрешительной молитвы) вряд ли относятся к повседневным грехам, типа нарушения постных дней, опоздания на Всенощную, увлечения футболом или выброса продуктов питания после истечения их срока годности. Но мы еще попозже вернемся к данной проблематике.
Усладившись «запретным плодом», я тогда в другой книге отца Александра «Евхаристия — Таинство Царства» соприкоснулся с учением, раскрывающим подлинный смысл Таинства Церкви.
В 12-ой главе, озаглавленной «Таинство Причастия», он пишет:
«За века своего длительного развития Литургия подвергалась многим изменениям. Но не было в ней изменения более глубокого и более значительного, чем то, которым по сей день отмечена последняя часть евхаристического священнодействия — чин причащения святым Дарам Тела и Крови Христовых. Поскольку же часть эта поистине завершает и исполняет святейшую тайну Евхаристии, а тем самым и всю Литургию, остановиться на ней, вернее, на исказивших ее изменениях, мы и должны в начале этой (…) главы.
С самого начала причастие всех верных на Литургии воспринималось Церковью как очевидная цель Евхаристии и осуществление слов Спасителя: «да ядите и пиете за трапезой Моею в Царстве Моем» (Лк. 22:30). Поэтому «формою» Евхаристии была трапеза, исполнением ее — общее причастие. Все это самоочевидно и в православной перспективе не требует доказательств.
Объяснения требует факт постепенного в истории отпадения все большего числа членов Церкви от этого восприятия Евхаристии, сведение ее к восприятию индивидуальному. Современный верующий и церковный человек не видит необходимости приступать к причастию за каждой Литургией. Из Катехизиса он узнает, «что Церковь матерним гласом завещевает исповедоваться перед духовным отцом, и причащаться Тела и Крови Христовых, ревнующим о благоговейном — четырежды в год, или и каждый месяц, а всем непременно — однажды в год» (М. Филарет, Катехизиз, Прав. Испов. ч. I, вопрос 90). Желающий приобщиться должен обязательно приступить к таинству покаяния, и, наконец, это нужно подчеркнуть, если какой-либо мирянин и возжелает причастия «сверх обычной нормы», то желание это, за неимением и полным отсутствием ссылок на соборное, церковное восприятие таинства, характеризуется обычно как искание «более частого причащения», а не как исполнение членом Церкви своего христианского призвания, исполнения своего членства в Теле Христовом. Все это так прочно вошло в церковную жизнь и укрепилось в ней, что в Катехизисе имеются особые вопросы о том — «какое участие в Божественной Литургии могут иметь те, которые только слушают ее, а не приступают ко святому причащению?» Ответ на это: «Они могут и должны участвовать молитвой, верой и непрестанным воспоминанием Господа нашего Иисуса Христа, Который именно повелел сие творить в Его воспоминание» (заметим, именно вкушение Даров заповедал Христос в словах: «приимите, ядите … пейте от нея вси…»). Заметим также, что вопросы эти — о непричащающихся, и ответы на них относятся фактически к огромному большинству Церкви, а не к каким-либо исключительным случаям. Увы, исключение в этом учении составляют причащающиеся…
Что же произошло? Как совершилось и почему веками держится эта метаморфоза в восприятии — не только церковным народом, но и епископатом, духовенством и, наконец, богословами — самой сущности Евхаристии, сведение ее к «одному из таинств», одному из «средств освящения». Как это ни покажется странным, попыток ответить на эти вопросы мы почти не находим в нашем официальном академическом богословии. Между тем, как я заметил выше, речь идет не просто об эволюции церковной дисциплины, упадке благочестия, западных влияниях и т.д., а о духовном повороте в самосознании, самовосприятия Церкви в целом. Речь идет, иными словами, об экклезиологическом кризисе, на котором мы и сосредоточим наше внимание»[2].
Автор называет все своими именами. Экклезиологический кризис — уклонение от нормы, от нормальной церковной жизни в результате редкого причащения ее членов привело к кризису Церкви (на самом деле: сколько процентов наших крещеных «православных» исповедались и причастились хотя бы раз в жизни после того, как они покрестились?). Проблема сегодня, однако, не только в редко исповедающихся, но и — в часто исповедающихся. Как ни парадоксально это звучит, но именно они разучились каяться.
Я поясню: часто «исповедующиеся» говорят так: «осуждаю ближних, ссорюсь с мужем, не могу ладить со свекровью» — и так чуть не каждую неделю; а кающиеся, может быть, раз во время Великого или Рождественского поста говорят: «согрешила неуважением к мужу, непочтительным отношением к своей свекрови. Я теперь поняла, что во всем в значительной степени была виновата я сама. Не было у меня терпения, любви, желания понять другую точку зрения. Причина тому — моя гордыня, полное отсутствие во мне смиренномудрия, о котором мы просим во время поста. Я поняла, что Господь мне дал именно такого мужа, именно такую свекровь для моего же спасения и исправления. Я попросила прощения у них за свою дерзость и раздражительность. Прости и Ты меня, Господи! Я такая неблагодарная! Обещаю Тебе, Господи, что впредь буду любить, терпеть и уважать своих ближних». Разница, думаю, очевидна.
После истинного и искреннего покаяния православный христианин месяц — два, а то и пол года будет иметь в себе радость и мир о Господе, он — прощенный грешник, станет теперь любить родственников, других прихожан, соседей, коллег и пр. (см. Гал. 5:22, 23). А к следующему посту ему Господь пошлет еще более глубокое осознание своих душевных немощей — таких, которых он доселе не замечал в себе. Ну, и заодно он за исповедью признается в повседневных грехах, в «рецидивистских» срывах. Главное ведь то, что часто причащающийся (но не исповедующийся каждый раз перед этим) не перестает каяться. Он постоянно проводит внутреннюю работу над собой, он читает канон и молитвы к причащению, он соблюдает все положеные церковным уставом постные дни, он молится на Всенощной и на Божественной Литургии. «На таковых несть закона» (Гал. 5:23) — а следовательно, не нужен им, по меткому определению отца Александра Шмемана, никакой «билет на причастие». Ведь беда в том, что сегодня двадцатидвухлетний батюшка себя видит в качестве вершителя судеб: «три дня постилась? Каноны с акафистом читала?» (именно на ты, хотя прихожанка, пришедшая на исповедь, годится ему в прабабушки) — Если нет, то даже к исповеди не допустит… Это что, предвосхищение Страшного Суда? Это так он понимает слова Спасителя о власти «вязать и решить?»
Но прислушаемся дальше к словам отца Александра из его книги «Евхаристия» (гл. 12. Таинство Причастия):
«Самое распространенное обычное объяснение постепенного исчезновения причастия — состоит в ссылке на недостоинство подавляющего большинства мирян приступать часто к чаше и потому необходимости для них как бы дополнительных требований и гарантий. Миряне живут в миру, в постоянном контакте с его нечистотой, неправдой, греховностью, ложью и потому нуждаются в особом очищении, особом приготовлении, особом усилии раскаяния.
Это объяснение я называю благочестивым, ибо оно действительно в лучших своих выражениях и объяснениях исходит из сознания греховности, из «уважения» к святыне, из страха перед своим недостоинством. В том или ином виде страх этот присущ всякой религии. В средневековом христианстве он пронизывал всю жизнь: «Согрешихом, беззаконовахом, неправдовахом пред Тобою…». Нравственным идеалом общества, не всегда соблюдаемым, но оказавшим огромное влияние на христианское общество, становится аскетизм, часто в его крайней форме. А упадок белого духовенства, засвидетельствованный, например, в канонах, составленных Трулльским Собором (691 г.), приводит к тому, что к монашеству переходит и возглавление церковной жизни. Мы не имеем возможности останавливаться здесь на причинах и формах этого многогранного процесса. Важно для нас то, что он приводит постепенно к клерикализации Церкви, ко все большему отдалению друг от друга духовенства и мирян. Меняется вся атмосфера Церкви. <…>
В конечном итоге, сакрализация и клерикализация побеждают. Это видно и в развитии храма и его устройства, которое все больше и больше подчеркивает отделение мирян от духовенства. <…> Вход в алтарь, приближение к святилищу оказалось запретным мирянам, их присутствие на Евхаристии стало пассивным. Она совершается за них, для них, но в совершении ее они не участвуют. Если раньше черта, отделяющая «мир сей» от Церкви, обнимала собою мирян, то теперь она исключает их, и об этом как раз и свидетельствует определение их как мирян (греч. космики), а не как прежде — лаиков, членов народа Божия (греч. лаос), людей, взятых в удел и своих Богу…
В наши дни приготовление к причастию — и это понятно в свете сказанного выше о восприятии причастия как акта частного, личного — стало приготовлением также частным. В наших молитвословах печатаются молитвы перед причастием, но в сам текст и обряд Литургии они не входят, за исключением двух-трех, читаемых перед самым причащением. (…) Взятые сами по себе, эти молитвы — в большинстве своем прекрасны, одухотворены и бесконечно полезны. Речь, следовательно, идет не о них, а о месте их в Литургии, в Таинстве.
Дело в том, что нигде в Литургии, от начала анафоры, т.е. Литургии верных, и до самого конца ее, мы не находим ни одной ссылки на участие в ней двух категорий молящихся: причащающихся и непричащающихся Святых Тайн. Напротив, мало-мальски внимательное чтение пре-анафоральных, анафоральных и пост-анафоральных молитв не может не убедить нас в том, что после отослания оглашенных (а в ранней Церкви — и «кающихся»), «дверем затворенным» совершается Евхаристия — одновременно и принесение бескровной жертвы, и приуготовление верных к причащению святых Тела и Крови Господа»[3].
Прот. Александр Шмеман
В предисловии к своей книге «Евхаристия» отец Александр ратует за возрождение первоначальной, полноценной евхаристической жизни Церкви. И потому,
«мы, православные, должны найти в себе силу погрузиться в это евхаристическое возрождение Церкви. Речь идет не о “реформах”, “приспособлениях”, “модернизации” и т.д. Речь идет, напротив, о возврате к тому видению, к тому опыту, которым изначала жила Церковь»[4].
По окончании духовной семинарии мне в начале 1990-х годов посчастливилось обучаться на Православном Богословском Факультете в г. Пряшеве (Чехословакия). На одной из лекций наш профессор по патрологии протоиерей Стефан Пружинский, касаясь темы великих учителей Церкви «золотого века» патристики, выразил свою — для моих ушей тогда весьма оригинальную — мысль о том, что святитель Василий Великий был великим реформатором четвертого века. Вы себе можете представить, что подобное определение в ушах выпускника Джорданвилльской семинарии и убежденного «карловчанина» применительно к величайшему отцу Церкви звучало довольно странно, но глубоко почитаемый мною профессор сразу добавил: «он был истинным реформатором, в самом лучшем смысле этого слова».
Но почему я привожу пример св. Василия Великого в контексте учения отца Александра Шмемана? Дело в том, что отец Александр — в свое время и доселе подвергающийся обвинениям в крипто-протестантизме и неообновленчестве — искал пути найти ответы на вызовы обмирщвленного общества. И сделал он это обращением к богатому духовному и литургическому наследию Вселенской Церкви, отнюдь не впадая в болезнь западного «aggiomamento». Ведь и великий каппадокиец стоял перед вызовом эпохальных социальных и политических преобразований тогда только начавшейся константиновской эры. Если в годы подпольного существования церковная и литургическая жизнь была предельно проста, Церковь с выходом из катакомб должна была справиться с проблемой воцерковления огромной массы бывших язычников. И Церковь нашла путь — путь реформы литургической, обрядовой и административной сторон ее жизни. Если катакомбные христиане собирались на преломление хлеба по вечерам (ведь и воскресенье в языческой Римской империи было рабочим днем) и причащались всего лишь после агапы, то вследствие реформы Василия Великого причащение Тела и Крови Христовых теперь стало предваряться так называемым евхаристическим постом. Видимо, принявшие христианскую веру не столь по личному убеждению, а, скорее, в угоду христолюбивому Императору или как дань новому времени, бывшие язычники стали превращать вечерю любви древних христиан-исповедников в некоторое подобие языческих оргий. А реакция Церкви привела к тому, что отселе причащаться можно было только натощак и в трезвом состоянии. Добавим здесь, что Литургия св. Иоанна Златоуста представляет собой опять-таки слегка реформированную версию Литургии св. Василия Великого, которая, в свою очередь, является более основательным реформированным вариантом Литургии св. Апостола Иакова.
Здесь важно отметить следующее: уставные и обрядовые изменения всегда имели место в жизни Церкви, но сама сущность Церкви, по словам А.С. Хомякова, никогда подмене не подлежала. Так, таинство Духа Святого первоначально совершалось через «возложение рук» (см. Деян. 8:17), но уже в апостольский век, в силу обстоятельств, было видоизменено, так что оно по внешней форме теперь стало совершаться под видом всем нам известного Миропомазания (см. I Иоан. 2: 20). И, наконец, не будь у нас реформ Синодального периода, множество мирян мужского пола следовало бы анафематствовать, поскольку брадобритье в допетровский период влекло за собой отлучение от Церкви…
При всем этом будет роковой ошибкой пренебрегать народным благочестием или просто чувствами верующего народа. На то и существует соборность в Церкви, чтобы соборным путем решать подобные вопросы. Протоиерей Кирилл Фотиев, ныне покойный друг Шмемана, сразу после кончины отца Александра в статье, посвященной его памяти, обращает внимание на опасности опрометчивого и радикального изменения существующего порядка:
«К привычным с детства формам богослужебной жизни обращена вся любовь верующего народа, и мощные силы стоят на страже их неизменности: реформы обряда, а отнюдь не сущность вероучения, породили русский раскол; а приказанный сверху переход на «новый стиль» вызвал не изжитый до сих пор раскол Церкви Эллады»[5].
Свой упор на традицию преобразований в жизни Церкви во все времена я сделал потому, что для определенных кругов внутри нашей Церкви понятия «консерватизм» и «традиционализм» per se исключают всякую возможность внести какие-либо изменения в ныне существующую церковную практику (даже если тот или иной обычай соблюдается, скажем, только одной определенной церковной юрисдикцией или был введен любимым батюшкой). Современные ревнители обрядового благочестия отстаивают свои обычаи, словно восходящие к апостольскому времени! Консерватизм и традиционализм для них заключается в том, что они по букве «сохраняют» и «передают следующему поколению» формы и обряды, которые в определенный исторический момент и в конкретных исторических условиях могли иметь свое оправдание — но отнюдь не сохраняют и передают дух Священного Писания и Предания, которым руководятся и который выражают церковные каноны. В их понимании Православие — система одних запретов и предписаний, а не благодатная радость имеющего Царство Божие внутри себя (см. Лк. 17:21).
Отец Александр Шмеман за весь свой европейский период богословских образования и творчества глубоко изучал историю Церкви. Это был его любимый «конёк» в молодости. Вряд ли будет последовательным обвинять именно его в излишней тяге к модернизму. А судить надо по плодам. Как справедливо отметил на январском съезде духовенства Белгородской и Старооскольской епархии протоиерей Димитрий Карпенко,
«еще в 70-х годах прошлого столетия православные христиане Америки жили в традиции «нечастого» причастия. Благодаря усилиям таких прославленных пастырей как протопресвитер Александр Шмеман и протопресвитер Иоанн Мейендорф сегодня посещаемость воскресных литургий и праздников Православной Церкви в Америке (…) — самая высокая среди православных юрисдикций в США»[6].
Этому положительному процессу отец Димитрий в своем докладе съезду противопоставляет нынешнее положение в Болгарской и Сербской Православных церквах. У болгар норма подготовления к Причастию состоит из одного месяца умеренного поста (видимо, с растительным маслом), у сербов — из одной недели строгого поста (сухоядение). Не секрет, что храмы у них полупустые и даже церковные люди причащаются один или два раза в год.
Но стоит ли нам оглядываться на других? Недавно опросы населения РФ выявили статистический факт, что около 80% россиян себя считают православными (прекрасно!), но из них всего лишь 44% верят в Воскресение! Нетрудно догадаться, что основная масса наших крещеных язычников, ежегодно приходящих «святить пасхи и куличи», нуждается в разумном снижении барьера воцерковления. Ведь крестить детей все приходят, но что такое Причастие — они понятия не имеют. А облегчить им доступ к величайшему Таинству мы обязаны. Я сам наблюдаю сегодня, что благочестивые прихожане (а не «захожане»!) в нашей Русской Церкви, постившиеся на протяжении всего Великого или Рождественского поста и исповедовавшиеся в канун самих Праздников, в некоторых храмах даже нашей Берлинской епархии на Светлой седмице или на святках не допускаются к Причастию без поста и покаяния. Спрашивается: а сами батюшки, служащие в эти дни, тоже постятся и исповедуются каждый день? — Неужели такие духовники не замечают, что они возлагают «на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим» не дотрагиваются до них (Лк. 11:46)?! Неужели нельзя Светлую седмицу или святки рассматривать как единое целое, как один праздник, к которому мы все готовимся сорокодневным постом, и во время которого мы наслаждаемся духовными плодами этого продолжительного времени воздержания?! Или мы умнее соборного разума Церкви, который определил в эти дни не быть посту и даже келейно не преклонять колена? Какое же тут покаяние (кроме исключительных случаев), какой же тут пост?!!!
При этом понятно одно: если все желающие причаститься каждый раз должны предварительно исповедоваться, то у священника не хватает никакого времени на полноценную исповедь. Учитывая тот факт, что на одно чтение разрешительных молитв уходит одна или две минуты (в зависимости от того, читает ли он обе молитвы или только одну последнюю), плюс поклоны перед Крестом и Евангелием, благословение батюшки и пр., то исповедь может быть только «сербская» («грешен, каюсь»), или священник такой строгий, что к нему подойти смеет только ничтожное меньшинство присутствующих на службе.
А нет ли у нас третьего пути?.. Разумеется, резкое отрицание отцом Александром Шмеманом индивидуализма в Церкви (находящего свое крайнее выражение в пятиминутном посещении храма во время Литургии с возжиганием свечей во время чтения Евангелия или Евхаристического канона), не должно, однако, исключать пастырскую заботу о каждом отдельно. К сожалению, когда человек, может быть, впервые пришел на исповедь, движимый житейской или душевной скорбью, остро нуждаясь в пастырской опеке, у священника нет возможности уделить ему необходимое количество времени ввиду того, что к нему также должны еще подойти все прочие прихожане для исповедания своих обычных грехов (т.е. получить «билет на причастие»). Отметим, что в наше время редкое причащение относительно немногих, как это было в советское время (а в диаспоре — в годы первой, второй и третьей эмиграции), перерастает в частое причащение многих в пост-советское время. Становится очевидным, что священникам уже чисто физически становится невозможным должным образом исполнять свои пастырские обязанности. И что нам делать? Как справиться священникам со все возрастающим числом прихожан и все-таки сохранять возможность душепопечения о каждом члене прихода? — Мне видится один, признаюсь, несколько радикальный метод ограничения потока исповедающихся. В минувшую Великую четыредесятницу я, полушутя, пригрозил каждому епитимией (земные поклоны и пр., вплоть до вкушения рыбы на Пасху), кто задумает перевыполнить мною установленную норму исповедания. Только так я смог, не задерживаясь с началом Литургии, принять на исповедь и тех, кто по разным обстоятельствам исповедуется только 1–2 раза в год.
Прот. Александр Шмеман
Напомню здесь, что поместные церкви «греческой традиции» (Константинопольская, Александрийская, Антиохийская, Элладская, Кипрская, Албанская) данной проблемы не знают, ибо там не существует практики обязательной исповеди перед причащением уже благодаря тому, что не всякий священник имеет архиерейскую грамоту, разрешающую ему принимать исповедь. Зато наблюдается другая крайность: причащается практически кто хочет, без какого-либо обязательного подготовления. Подытоживая все выше сказанное, замечу: мне представляется, что поместные церкви «русской традиции» (к которым относится и Польская Православная Церковь) не должны пойти путем снятия всех возможных ограничений и причащать всех подряд без разбора. Нельзя не согласиться с прот. Димитрием Карпенко, который говорит, что для редко причащающихся существующая практика (трехдневный пост, три канона, правило к причащению) вполне оправдана. И, соглашаясь с учением отца Александра Шмемана, он добавляет, что «задача пастыря состоит в том, чтобы вдохновлять верных для постоянного участия в Таинствах и помочь выработать разумное и посильное правило подготовки»[7].
Затронутая нами сегодня и поднятая отцом Александром Шмеманом уже полвека тому назад проблематика — как видно на примере новейших церковных публикаций — начинает, правда еще очень осторожно, обсуждаться в компетентных кругах РПЦ. Некоторые священники Берлинской Епархии Московского Патриархата среднего и молодого поколения с благословения нашего Владыки Феофана уже исполняют учение выдающегося литургиста второй половины двадцатого века на деле. Разумеется, пастырский подход, учитывающий имеющийся у каждого прихожанина индивидуальный опыт церковной жизни и духовный рост, в равной степени требует и ответственного подхода самого прихожанина. Такая постановка вопроса, на мой взгляд, в справедливом объеме соответствует той роли мирян («лаиков») в Церкви, которая с древних времен приличествовала народу Божьему и которая, благодаря трудам протопресвитера Александра Шмемана, должна вновь стать его достоянием в Теле Христовом.
Журнал «Начало» №25, 2012 г.
[1] Протопресвитер Александр Шмеман. Великий Пост. М., 2002. С. 50.
[2] Протопресвитер Александр Шмеман. Евхаристия — Таинство Царства. Второе издание. Париж, YMCA-Press, 1988. С. 286–288.
[3] Там же. С. 289–291.
[4] Там же. С. 11.
[5] Протоиерей Кирилл Фотиев. «Русская Мысль» от 22.12.1983. Цит по: Протопресвитер Александр Шмеман. Великий Пост. М., 2002. С. 122.
[6] Протоиерей Димитрий Карпенко. Подготовка к причастию: канонические нормы и практика Поместных Православных Церквей // Доклад на ХХ съезде духовенства Белгородской и Старооскольской епархии 10.01.2012.
[7] Там же.