Секулярный и богословский взгляд на природу зла

В статье представлен взгляд на проблему зла в контексте классической патристики и современной науки. Автор высказывает предположение, что современная наука (такая как этология), не ставящая прямых теологических вопросов и не апеллирующая к авторитету Священного Писания, способна стать опорой ответственных богословских суждений по остающимися до сих пор сложными темам происхождения зла и его природы.

Ключевые слова: зло, Христос, этология, агрессия

Мое сообщение посвящено одной современной теодицее – как её возможностям, так и ограниченности такого подхода к ней. Вначале важно максимально кратко обрисовать современное положение традиционных богословских подходов и суждений о зле, его происхождении и о том, как богословие способно или не способно объяснить зло в нашей жизни. Не вдаваясь в подробности патристических или схоластических концепций зла, можно вынести из этой многовековой традиции одно очень устойчивое убеждение: зло – это нарушение в созданном Богом порядке бытия. Зло Бог не творит, о мнимости его природы Георгий Флоровский приводит слова свт. Григория Нисского: зло «несеянная трава, без семени и без корней» [1, с. 9] . Другими словами, если для Бога зла как первоначала нет, его нет и для творения, оно случайно, периферийно. Однако нельзя не заметить, что классическая интерпретация зла как небытия или недобытия сильно смягчала остроту проблемы. Метафизическая анестезия нейтрализует зло, оно, в силу своей иррациональности и ирреальности, становится невидимым для философской и теологической «оптики». Ведь только бытие – «есть», а познаваемо только сущее. Так Иоанн Дамаскин пишет, что Бог, не являясь причиной зла, даже не знает о его существовании, ведь для Бога зла нет, а знание, между тем, предполагает сходство познающего и познаваемого. Знать зло, заключает Иоанн Дамаскин, значит быть причастным злу [см. 2, с. 55]. Суждение Иоанна Дамаскина обнаруживает ограниченность традиционного, платонического в своей основе, рационализма, сознаваемую и отцами (вообще мало писавшими на эти темы).

Бруни. Ф. А. «Моление о чаше».
Середина 1830-х. гг.
Холст, масло. 246х134,5 см.
Государственный Русский музей.

Зло остается тайной, так можно понять, даже для самого Бога. Между тем, Новый Завет сохраняет в понимании зла, в признании зла парадоксальный радикализм. Зло обладает колоссальной силой, силой разрушительной, убедительно заявляющей о себе как о «сущем», так что и сам Бог, кажется, склоняется перед этой силой (а не перед призраком или тенью силы) в бессилии Креста: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46). Останавливая Петра, напавшего на раба первосвященника, Иисус говорит о легионах ангелов, что пошлет Отец, если захочет предотвратить радикальное зло – богоубийство. Но Отец безмолвствует, ангелы не появляются, зло торжествует. Бессилен Сын, бессилен и Отец, Христос воскрес, но радость Воскресения не дает нам забыть, как глубоко вошло зло если не в Его бытие, то, во всяком случае, в Его жизнь, ранило саму Жизнь. И, как ни парадоксально, именно Крест примирил Бога и человека, хотя, казалось бы, должен был рассорить куда радикальнее, чем это произошло в раю с Адамом или после, с допотопным человечеством. Перемещаясь в современность, можно сказать, что да, «чары Платона» рассеялись и не знающий о зле Бог Иоанна Дамаскина выглядит курьезом, мало кого убеждающим. И здесь, в ситуации нашего времени, поставившего вопрос о возможности богословия после Освенцима и ГУЛага, радикальность Писания начинает сиять новым светом, освобождая и само богословие от «не-разговора о зле».

И богословие вынужденно стоит на распутье между условным платонизмом и радикализмом Писания.

Положим, язык сущности не убеждает: представление о зле как о деструктивном свойстве благой природы, зле как порче и паразитарной сущности, возвращающем нас обратно к Платону, а от Платона к мифу о постоянно хаотизирующемся космосе. Положим, это так, тогда можно задаться вопросом: зачем вообще нужен был миф – как обычный, так и философский? Вероятно, дело в том, что Откровение соотнесено со средой, которая в каком-то смысле рассеивала или даже искажала то, что человеку говорит Бог. В конце концов, на вопрос о зле может ответить только Он, и это будет ответ Бога, и мы знаем этот ответ применительно к «жизни будущего века». Но не знаем его применительно к «здесь и сейчас».

Человек же стремится найти свои ответы, он рассуждает внутри длящейся истории, наполненной событиями, поэтому миф неизбежен. И, уже окончательно переходя к секулярным интерпретациям, если старая мифология зла утратила свое влияние, то можно предположить, что источником новых аналогий для теологии может стать «мифология» современности. Чтобы проиллюстрировать эти возможности, хочу обратить внимание на далекого от богословия автора, основателя этологии – зоопсихологии Конрада Лоренца и сделавшую его знаменитым книгу 1963 года «Das sogenannte Böse zur Naturgeschichte der Aggression» (в английском переводе «So-called evil, Toward a Natural History of Aggression»). Русская версия получила название «Агрессия, или так называемое зло» [3].

Книга Лоренца, написанная в послевоенное время, имела большой успех, ученый получил Нобелевскую премию. Лоренц – основатель этологии, зоолог-эволюционист, популярный и почитаемый – в 2015 году посмертно был лишен профессорского звании honoris causa Зальцбургского университета за участие в национал-социалистической партии (в годы Второй мировой войны он был военным врачом, попал в плен под Витебском в 1944 г. – разговор о зле не был для него чистой теорией, здесь он тоже был эмпириком, «включенным наблюдателем»).

Лоренц исследует внутривидовую агрессию, рассматривая её как проявление зла в животном мире, его герои – живые существа от тропических рыбок до животных со сложной социальной организацией (серых гусей, уток, крыс, волков, приматов). Зло-агрессию исследователь рассматривает как внутривидовой феномен: только обращенная к себе подобным агрессия является злом. При этом, чем выше индивидуализация внутри вида, тем выше возможность агрессии. Другими словами, животные, узнающие друг друга (что является признаком сложной социальности), «злее» не запоминающих друг друга животных и рыб. Запечатление-импринтинг – механизм, обнаруженный Лоренцем у социальных животных, например, у серых гусей, позволяет накапливать и передавать опыт, запомнить друг друга и взаимодействовать. Импринтинг – это примитивное самосознание, одновременно индивидуализирующее и социализирующее особей вида. Лоренц склоняется к мысли, что «запечатление» своего рода – ответ на опасность агрессии и взаимоуничтожения равных по силе, способных причинить друг другу критический ущерб «тяжеловооруженных», в его терминологии, животных. У таких животных (гуси, крысы, волки), по Лоренцу, в процессе эволюции выработался механизм торможения агрессии. Он считает, что агрессия спонтанно (даже без внешних раздражений) накапливается и требует выхода. Но срабатывает торможение, и агрессия редуцируется в примирительный ритуал. Например, «триумфальный крик» у уток и чаек является выражением единства сложившейся пары (это могут быть как самец и самка, так и однополые друзья). Зло агрессии обращается благом – дружбой, любовью. Интересно, что оскал у «тяжеловооруженных» (когтями, зубами, рогами) животных, например, волков, означает обоюдное желание погасить конфликт, избежать кровопролития, и, хотя животные не улыбаются, он заменяет им улыбку, отсюда Лоренц делает вывод, что, возможно, наши человеческие улыбки – эволюция оскала у животных.

Лукас Кранах Старший «Адам и Ева».
1526 год.
Дерево, масло, 117×80 см.
Институт искусства Курто, Лондон

Возвращаясь к нашим богословским темам, можно сказать, что Лоренц самым неожиданным образом вернул секулярному миру две важнейшие истины. Древо познания добра и зла как совмещение несовместимого –  запрета Бога («смертию умрешь») и обетования, заключенного в различении добра и зла, без которого человек как осознающее себя «Я» непредставим. Интересно, что христианская экзегетика очень быстро связала нарушение запрета (грех) и смерть как его последствие, хотя в Ветхом Завете грех упоминается позднее, в словах Бога, обращенных к Каину. Т.е. можно подумать, что нарушение запрета, за которым последовало наказание (смерть) и изгнание людей из рая, еще не было грехом, а вкушение рокового плода и обретение тем самым нравственного сознания само по себе предполагало смертность и изгнание (когда Адам стал «как бог», он обрел способность самостоятельно заботиться о себе).

Теперь обратимся к явному и уже названному злу – греху Каина, которому Бог говорит достаточно странные слова: «И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лицо твоё? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт. 4, 6-7). Каин еще не убийца, человеческая кровь не пролилась, и Бог не оставляет надежды, что он не воплотит в жизнь задуманное, ведь грех еще «у дверей», и Каин может его преодолеть, «господствовать над ним». Говоря языком Лоренца, агрессию ещё можно перенаправить – и оскал станет улыбкой. Но произошло то, что произошло, и Бог уже сам берет под контроль «грех», предотвращая вызванную первым убийством эскалацию зла, давая Каину защитную метку. В параллель библейской истории, кажется, подходит замечание Лоренца о том, что очень неправильно считать человека хищником, у хищников – волков, львов – агрессия к себе подобным тормозится, ведь они легко могут убить друг друга, а у «слабовооруженных» и торможение слабое, ведь их агрессия не опасна. Человека же, как природное существо, можно отнести к «слабовооруженным», но слабость с лихвой компенсируется изобретенным человеком оружием. И Бог предупреждает Каина, не рассчитывая на тормозящий агрессию инстинкт хищника.

Второй мотив, становящийся, может быть, чуть более понятным благодаря Лоренцу, – это тема «счастливой вины», felix culpa. Это представление соотносило преступление Адама и искупительную миссию Иисуса Христа. Адам согрешил, но в результате его падения и всех его ужасающих последствий человек получил больше благ, чем Адам в раю. Как пишет блаженный Августин, Бог «решил, что лучше делать из зла добро, чем допустить, чтобы совсем не было зла» [4]. Таким образом, вина – грех, зло – каким-то неведомым образом сплетены с судьбой творения, с замыслом Бога о мире. Такой подход делает Бога некоторым образом заложником творящегося в мире зла, Он не готов его предотвратить, только исправить, обратив в благо.

Лоренц на своем уровне вполне солидаризируется с Августином, описывая, как зло агрессии становится благом единения и дружбы.

Журнал «Начало» №37, 2020 г.

Литература:

1. Флоровский Г., прот. Tenebrae noctum // Богословский сборник. Выпуск.2.  М., 1999.
2. Творения преп. Иоанна Дамаскина. Христологические, полемические трактаты, слова на богородичные праздники. // Пер.: Д. Е. Афиногенова // творения. М., 1997.  М., 1997.
3.  Лоренц К. Агрессия, или так называемое зло.  М.,  1994.
4. Бл. Августин. Энхиридион к Лаврентию, или о вере, надежде и любви // Блаженный Августин: Творения: В 4 томах. Т. 2: Теологический трактат. СПб.: «Алетейя», 2000. 757 с. https://azbyka.ru/otechnik/Avrelij_Avgustin/enhiridion/

УДК 23/28; 216

Мakhlak K.A.

A secular and theological view of the nature of evil

The article presents a look at the problem of evil in the context of classical patristics and modern science. The author suggests that modern science (such as ethology) that does not pose direct theological issues and does not appeal to the authority of the Holy Scriptures can become the basis for responsible theological judgments on such complex issues as the nature and origin of evil.

Keywords: evil, Christ, ethology, aggression