Немецкие проповеди Майстера Экхарта и Иоганна Таулера

Майстер Экхарт

О САМОПОЗНАНИИ ИЛИ О СОВЕРШЕНСТВЕ ДУШИ

Если кто хочет достигнуть высочайшего благородства своей сущности и созерцания высшего Блага, т.е. самого Бога, то он должен обрести познание самого себя, равно как и вещей вокруг него, вплоть до самого высшего. Лишь так достигнет он своей подлинной чистоты. Ради нее, мой возлюбленный, научись познавать самого себя — для тебя это лучше, чем если бы ты узнал все свойства твари. А как тебе можно познать себя, тому, заметь, двоякий способ.

Сначала обрати внимание, как обстоит дело с твоими внешними чувствами: глаз в любое время одинаково готов к видению как зла, так и добра, а равно и ухо к слышанию того и другого, и так со всеми чувствами. Вот и должно им со всею серьезностью обратиться к благу.

После того прислушайся к своим внутренним чувствам. Это благородные силы, которые находятся в душе, как низшие, так и высшие. Низшие прислуживают высшим силам и, вместе с тем, внешним чувствам. Поэтому они находятся столь близко от внешних чувств, что видимое глазом сразу становится предметом вожделения (Begehren). Если происходит затем упорядочивающая работа, то вожделение передается другой силе, которая зовется представлением (Betrachtung). Она созерцает вещь и передает ее третьей силе, которая называется рассудком (Vernunft). Так очищается созерцаемое прежде чем достигнет высших сил души. Третья душевная сила столь благородна, что принимает созерцаемое без всякого образа и подобия и, в таком виде, возводит к высшим силам. Там созерцаемое удерживается памятью (Gedächtnis), схватывается разумом (Verständnis) и наполняется волей (Wille). Это суть высшие силы души, и они соединяются в единой природе. И все, что творит душа, творит также и единая природа в силах.

Что же такое эта единая природа души? Твердая вера (Gewißheit). И настолько неизмерима эта природа, что ее нимало не заботит пространство, как если бы его вовсе не было. Будь у человека возлюбленный друг за тысячу верст от него, все равно устремился бы он к нему всею душой, изо всех сил, и любил бы там своего друга.

Сердечные братья, теперь посмотрите внимательно, как правильно и как благообразно всякая сила упорядочена и установлена на своем месте и является при этом единой природой. Память есть некая сила, оберегающая все, что другие силы ей преподносят. К этому она предназначена. Другую силу называют разумом. Она так благородна, что ей, раз уж она в состоянии постичь высшее Благо, т. е. самого Бога, все прочие силы должны прислуживать, как только могут. Третью силу зовут волей, и эта сила столь благородна, что повелевает и запрещает, смотря по своему желанию. А чего она не желает, от того свободна и независима.

Учителя задают себе вопрос: что более благородно, разум или воля? Разум охватывает собой иные нам вещи. В этом заключено его благородство. Воля же обладает всеми вещами для себя самой. И где разум ни на что более не способен, там воля воспаряет в благородство веры. Вот достоинство воли. Однако это превосходство власти у воли не от нее самой. Ей достается помощь от других способностей и от веры.

Из какой же силы этой душевной троицы происходит вера? Из связующей силы души — из познания происходит она. И становится вера плодородна в воле, а воля в свою очередь плодородна в вере. Таким образом, свет веры есть основание преизбытка в воле.

Но более высокое есть то, что умеет совершенно познавать. И потому познание здесь выше воли. А все-таки воля, в качестве таковой, обладает величием и благородством, которые получает она от высшего Блага, т. е. самого Бога. И получает она благодать и само высшее Благо в этой благодати. Ибо что получает душа, то получает она от воли, а не от прочих. Благодатью высшего Блага укрепляются в единстве природы другие способности, и тогда возгорается свет силою Святого Духа. Из этого света исходят все деяния души. Подлинное свидетельство присутствия этого благодатного света — когда человек свободной волей отвращается от иных ему вещей и обращается к высшему Благу, т. е. к самому Богу.

Посмотрите теперь, как душа может прийти к своему высшему совершенству: если душа носит Бога, то изольется в душе родник божественной любви, который возвратит душу обратно в Бога, так что человек уже не сможет творить ничего иного, кроме духовидных деяний. О чудо из чудес! Я думаю о том слиянии, что имеет душа с Богом: Он заставляет ее радостно — блаженно изливаться из себя, и уже ей мало сущих вещей. Да ей не хватает даже самой себя! Родник божественной любви струится на нее и отбирает ее у самой себя на ту сторону, к ее первичному истоку, которым является единственно Бог. К нему идет душа за своим высшим совершенством.

Св. Августин говорит: «Как обстоит дело с Богом, точно так и с душой. Поглядите, как она устремляется к образу Святой Троицы». Бог троичен в Лицах и един в Природе. К тому же, Бог пребывает во всем, и в каждом Он находится весь. Довольно будет сказать, что все места суть одно Божье Место. Точно так же обстоит и с душой. Бог обладает предвидением всех вещей и образует все вещи в своем предвидении. Это природа Бога. То же и с душой. Она также троична по способностям и едина по природе. Душа также пребывает во всех частях тела и во всякой части присутствует целиком. Подобно и все части есть обиталище души. И также есть у души предвидение, и она образует все вещи, какие только возможно. Таким образом, душа обладает всем, что только можно высказать о Боге — всем тем же самым.

Теперь я хочу побеседовать с вами об Имени Пресвятой Троицы. Когда говорят об Отце, Сыне или Святом Духе, — говорят о Божественных Лицах. А если говорят о Божестве, говорят о Природе. В Божестве три Лица едины в силу единства Их Природы. Причем едины как некое слияние без различений. В одном и том же потоке Отец изливается в Сына, а Сын в Отца, и оба Они изливаются в Святого Духа, а Святой Дух — в Них Обоих. Потому-то говорит Господь наш Иисус Христос: «Кто Меня видит, видит Отца. Отец Мой во Мне и Я в Нем».

Это слияние в Божестве — словно речь без слова и без звука, слышание без ушей и видение без глаз. Узнайте вы и о благородной душе, которая обладает таким же удивительным излиянием в себе. Там, где высшие силы и природа подобны по качеству, изливается одна сила в другую и являет себя без слова и без звука. Блаженна та душа, что восходит здесь к созерцанию Вечного Света. А о том, чем является божественная Природа, тварь еще никогда не ведала. Один учитель говорит: «Божественная Природа есть Божественная Красота». А я добавлю: «в красоте этой сияние и отсвет, ибо светит каждое из трех Божественных Лиц другим и самому себе». И еще скажем о Вечном Слове Отца. Св. Августин говорит об этом в пяти утверждениях, как бы прямо относя их к Господу нашему Иисусу Христу:

«Я прихожу как слово из сердца — из него оно сказано. Я прихожу как свет от солнца. Я прихожу как молния от пламени. Я прихожу как благоухание цветов. Я прихожу как поток вечного источника».

Итак, Вечное Слово выговаривается в Лице Сына и остается Богом по своей природе и в своей природе. Точно так же все вещи в своем пределе истекают во время. Но в вечности беспредельны. Там они

— Бог в Боге. Послушайте об этом: если бы был некий мастер, который содержал бы в себе все искусства, и если бы он создал всяким искусством некоторое произведение, то ведь все равно все искусства остались бы заключенными в нем. Мастер владеет искусствами. То же и с первообразами всех вещей. Они суть в Боге Бог.

Теперь зададим вопрос: «Как все вещи вливаются назад в свой Первоисток?» И вот посмотрите: всякая тварь изменяет в человеческой природе свое имя и облагораживается ею, в человеческой природе она покидает свою природу и возвращается в Первоисток.

Это происходит двояким образом: во-первых, человеческая природа обладает способностью творить благороднейшее в духовидных делах, ибо в духовидных делах дух изливается назад к своему Истоку. Второе же есть следующее: то, что усваивает человек из еды и питья, становится в нем плотью и кровью. А по учению христианской веры, это тело по скончании веков должно воскреснуть. Тогда возродятся все вещи, но не сами из себя, а в том, кто их преобразил. Тогда одухотворится человек, и весь станет духом, и истечет духом назад, к Вечному Истоку. Тогда подтвердится, что вся тварь имеет нечто вечное в человеческой природе. В этом увидят также Верность, Доброту и Любовь Бога, увидят, что Он хочет забрать к Себе своего верного слугу полностью. И будет заключено тогда все во всем, и все во всем — Единое.

Теперь мне могли бы сказать: «Все это прекрасно и хорошо сказано, дорогой друг. Однако как же это получится, чтобы я пришел к чистейшему благородству?» Для этого послушайте внимательно: Бог есть то, что Он есть, а что Он есть, то мое, а что мое, то я и люблю, что же я люблю, то любит меня и влечет к себе, и что меня приняло к себе таким образом, тому я принадлежу больше, чем самому себе. Смотри те же, любите за это Бога, ибо становитесь вы богом с богом. Более: излишне говорить об этом.

О свободе духа запомните следующее: дух должен быть так свободен, чтобы не зависеть ни от каких сущих вещей и чтоб они от него не зависели. Нет! Ему надобно быть еще свободнее, чтобы не ждал он от Бога никакой награды за все свои труды. Дух величайшей свободы должен забыть всякую самость и со всем, что он есть, влиться в бездонное море своего Истока. Но тем, кто отказывается от самих себя и следует за Богом в истинном отречении — как бы Бог мог допустить, чтобы не излилась благодать в такую душу, отвергшую себя самое в любви. Он изливает в нее благодать, наполняет ее, дает ей Себя Самого в благодати и возносит к созерцанию Своего Божества.

Это совершается в вечности, а не во времени. Здесь же, во времени, душа только предчувствует сказанное мной об этой святой жизни. Сказано же было это, дабы узнали вы, что никто не сможет взойти к своему высочайшему, чистейшему благородству в познании и в жизни, пока не примет на себя добровольную нищету или не уподобится нищим. Это ведь для всякой чистоты — наилучшее.

Так восхвалим же Бога за Его вечную доброту и попросим, чтобы забрал Он нас, наконец, к Себе. Да помогут нам в этом Отец, Сын и Святой Дух. Аминь.

ОБ ОТРЕШЕННОСТИ

Много писаний прочел я и искал в них со всею серьезностью и усердием, какова же лучшая и высшая добродетель, что более всего приблизила бы человека к Господу, и посредством которой человек наиболее уподобился бы тому образу, в коем пребывал он в Боге, когда между ним и Богом не существовало никакого различия, пока Бог не создал твари. И когда я углубляюсь во все эти писания, докуда может добраться в познании мой рассудок, то не нахожу ничего, что было бы столь незамутненным, как чистая отрешенность, свободная от всякой твари. Потому-то и сказал Господь наш Марфе: «Одно только нужно». Это звучит равносильно следующему: «Кто хочет быть неомраченным и чистым, тому надобно иметь лишь одно, и это одно есть отрешённость».

Учителя более всего славят любовь, подобно ап. Павлу, который говорит: «Чтобы я ни делал, если не имею любви, тоя— ничто».

А я отрешенность славлю более любви (Minne), ибо лучшее, что есть в любовной страсти (Liebe) — так это то, что она принуждает меня любить Бога. А ведь много драгоценнее, ежели я влеку Бога к себе, чем ежели себя к Богу. Так происходит оттого, что мое вечное блаженство заключено в том, чтобы я воссоединился с Богом, и более подобает Богу войти в меня, чем мне в Бога. Что именно отрешенность влечет ко мне Бога, это я тем доказываю, что всякая вещь предпочитает существовать на своем естественном месте. А ведь естественное место Божье — единство и чистота. Они же исходят от отрешенности. Потому должен Бог по необходимости отдать себя отрешенномусердцу.

Далее, славлю я отрешенность более любви потому, что любовь меня к тому влечет, чтобы все претерпеть ради Бога. Отрешенность же влечет меня к тому, чтобы ничего иного не воспринимал я, кроме Бога. Ведь это же гораздо более драгоценно — не воспринимать вообще ничего, кроме Бога, ибо в страдании человек все еще соотносится некоторым образом с тварью, от которой надлежит ему пострадать, отрешенность же, напротив, пребывает свободной от всякой твари.

Славят учителя и смирение прежде прочих добродетелей. А я славлю прежде всякого смирения отрешенность, и вот почему: смирению возможно существовать без отрешенности, совершенной же отрешенности нет без совершенного смирения. Ибо смирение выходит к отрицанию собственной самости и поставляет самое себя ниже всех тварей. А отрешенность остается сама в себе. Ведь невозможно же никакому выхождению быть столь благородным, чтобы пребывание в себе при этом не было чем-то еще более возвышенным. Совершенная отрешенность обращена на ничто и не поставляет себя ни ниже, ни выше твари. Не желает она быть ни внизу, ни наверху, не хочет ни подобия, ни неподобия, не жаждет ничего иного, кроме как быть отрешенной, ею не отягощается ни одна вещь.

Еще хвалю я отрешенность прежде всякого сострадания, ибо сострадание есть не что иное, как выхождение человека из самого себя вовне, к скорбям своих ближних, так что сердце его сокрушается тогда. А отрешенность довлеет себе, пребывает в себе самой и ничто не сокрушит ее. Вот почему, когда размышляю я обо всех добродетелях, то не нахожу ни одной столь беспорочной и так же ведущей нас к Богу, как отрешенность. Человек, пребывающий таким образом в столь совершенной отрешенности, восхищен в вечность тогда, и ничто преходящее не тронет его более. Уже не по вкусу ему ничто из земного. Это разумел апостол Павел, когда сказал: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2,20).

Теперь ты мог бы спросить: что же такое отрешенность, если так блаженна она сама в себе? Должно узнать тебе о том, что истинная отрешенность есть не что иное, как дух, который во всех случаях жизни, в радости ли, в горе ли, в чести ли, в унижении, пребывает недвижим, будто огромная гора против слабого ветра. Эта отрешенность возносит человека в величайшую боговидность, насколько можно твари иметь боговидность. Таковое уподобление Господу происходит из благодати, ибо благодать отвращает человека от всего временного и очищает его от всего преходящего. Должно знать тебе также: быть пустым от всяческой твари значит быть полным Бога, а заполниться тварью— опустеть от Бога.

Тогда кто-то может спросить, обладал ли Христос неподвижной отрешенностью, когда сказал: «Душа моя скорбит смертельно»? А Мария, когда стояла у креста? Разве не говорят столько о ее плаче? Как же все это совместимо с неподвижной отрешенностью?

Тут должно узнать тебе: во всяком человеке суть два человека. Один зовется внешним человеком — сей есть чувственность человеческая; человеку тому служат пять чувств, действующих, однако, не из себя, но от силы душевной. Другой человек зовется внутренним человеком — сей есть сокровенное человеческое. Знай же, что каждый, кто возлюбил Бога, уделяет внешнему человеку от сил души своей не более, чем-то необходимо пяти чувствам; а сокровенное обращено не к пяти чувствам — оно лишь наставник и руководитель, который хранит человека, чтоб не жил тот в похоти, как многие, подобно скотам неразумным. Да такие, в сущности, и должны называться скорее скотами, нежели человеками. Итак, душа покоится на силах, кои дарует она вовсе не пяти чувствам — силы эти отдает она внутреннему человеку. И если человеку предлежит некая возвышенная и благородная цель, то стягивает, душа в себя все силы, которые одалживала она пяти чувствам, — такой вот человек и зовется восхищенным в вечность. Однако же есть так много людей, изводящих силы душевные всецело на внешнего человека. Это те люди, которые все чувства и помыслы свои направляют на внешние и преходящие блага, те люди, которые ничего не ведают о внутреннем человеке. И как, к примеру, добрый муж отбирает у внешнего человека все силы душевные, в то время как высшую цель несет в себе, так и те скотоподобные люди отнимают все душевные силы у человека внутреннего, истощая их во внешнем человеке. Знай же, что внешний человек может, пожалуй, быть совершенно погружен в деятельность, а внутренний при этом — свободен и недвижим. Так же и во Христе был человек снаружи и человек внутри, и так же в Госпоже нашей Богородице. Что рекли они о вещах внешних, то делалось в них внешним человеком, внутренний же пребывал в неподвижной отрешенности. Уясни это через следующий образ: дверь затворяется и отворяется, держась на дверных петлях — вот я уподобляю внешнюю створку двери внешнему человеку, а дверную петлю уподобляю человеку внутреннему. Ведь когда дверь затворяется и отворяется, движется туда — сюда внешняя створка, а петля остается в неколебимой неподвижности и нимало не меняется. И у нас тем же образом.

Однако невозможно Богу во всех сердцах действовать Своей волей всецело. Ибо хотя и всемогущ Он, но тогда лишь действует, когда находит готовность или восприимчивость. Во многих сердцах есть некоторое «то» или «это», в чем может оказаться и нечто, от чего невозможно Богу действовать как подобает Высочайшему. Ибо, когда сердце должно покоиться в готовности к горнему, тогда следует тому, что названо «тем» или «этим», изойти из сердца. Так-то должно обстоять дело с отрешенным сердцем. И уж тогда можно Господу все совершенно действовать чистейшей волей Своей.

Теперь я спрашиваю: какова молитва отрешенного сердца? и отвечаю я: отрешенности и чистоте, о чем молить? Ибо кто молится, тот жаждет чего-то. Отрешенное сердце и не желает, и не имеет ничего, от чего хотело бы быть свободным: потому свободно пребывает оно от просительной молитвы. Его молитва не может быть ничем иным, как только пребыванием в боговидности. А когда приходит к тому душа, тогда теряет она имя свое и вовлекает Бога в себя самое, так что пропадает самость ее, — так солнце вбирает в себя утреннюю зарю, и та пропадает. К этому вот и подводит людей не иное что, как чистая отрешенность. Говорит св. Августин: «Душа обладает небесным входом в Господню Природу: на сем месте все вещи пропадают для нее». Здесь, на земле, вход этот — лишь чистая отрешенность. А когда отрешенность достигнет вышнего, тогда становится она в познании свободна от всяческих знаний, и в любви — от любви, и в озарении погружается во мрак. Можно нам понять это и так, как говорит один учитель: «Блаженны нищие духом, что оставили Богу все вещи, как обладал Он ими, когда нас еще не было». Это же возможно лишь отрешенному сердцу.

Знайте же вы благоразумные люди: нет никого настроенного возвышенней, чем пребывающий в величайшей отрешенности. Никакая телесная, плотская услада не может не принести ущерба духовного. Ведь плоть тогда вновь и вновь жаждет духа, а дух вновь и вновь жаждет плоти. Поэтому: кто посеет в плоти своей извращенную похоть, тот пожнет смерть; кто посеет в духе своем праведную любовь, тот пожнет жизнь вечную. Чем больше человек бежит творения, тем быстрее настигает его Творец. Посему отрешенность есть наилучшее; ибо она очищает душу и проясняет совесть, возжигает сердце и пробуждает дух, познает Бога и отторгает от твари, и сочетает душу с Богом, ибо отъединенная от Бога любовь (Liebe) — как огонь в воде, а любовь единая с Ним(Minne)— как мед в сотах.

Усвойте же вы все, умудренные духом: быстрейший скакун, который донесет вас к совершенству — это страдание; ибо вечного блаженства никто не вкушает более тех, кто со Христом пребывает в величайшей скорби. Ничего нет горше страдания, и ничего слаще выстраданного. Вернейшее основание, на коем может выситься такое совершенство — смирение; ибо чья природа влачится здесь в глубочайшем унижении, того дух взлетает в высочайшую вышину Божества (Gottheit); ибо любовь несет страдание, а страдание — любовь. Различны пути человеческие: один живет так, другой — этак. Кто ж хочет в нашей временности взойти к вышнему, пускай возьмет из всех писаний моих кратенькое учение, которое так звучит: «Содержи себя отрешенным от всех людей; содержи себя нетронутым никаким чувственным образом; освободись от всего, что может сковать, ограничить или омрачить тебя; обращай непрестанно душу свою к священному созерцанию, в котором Господа выносишь ты в сердце твоем к безобразности и сверхумному прыжку. А прочие упражнения в добродетели, какие бывают, — будь то пост, молитва, бдение — о них надобно тебе заботиться постольку, поскольку споспешествуют они тому, что, наконец, обретешь ты отрешенность».

Тогда спросит некто: «кому ж возможно снести сие проникновенное узрение Божественной безобразности (Inbild)?». Отвечаю: никому из живущих ныне во временной текучести. Но единственно затем это сказано, дабы знать тебе, что есть вышнее, и чего тебе следует добиваться, к чему стремиться. Когда же узрение горнего отнято у тебя, тогда следует тебе, если добрый ты муж, чувствовать так себя, будто отобрано у тебя твое вечное блаженство, и должен ты поскорее возвратиться к нему, дабы тебе вновь стать этим узрением. И должно тебе все время внимать себе и в себе найти свое пристанище, обратив туда свои помыслы, насколько еще возможно.

Господи Боже, благословен будь во веки! Аминь.

 

О ДЕЯТЕЛЬНОЙ И СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ (МАРИЯ И МАРФА)

Intravit Jesus in quoddam castellum . . . Пришел Иисус в одно селение. . .

Лука 10. 38.

 

Св. Лука пишет в Евангелии, что Господь наш Иисус Христос пришел в некое селение, где приняла Его женщина, именем Марфа. Была сестра у нее, по имени Мария, которая сидела у ног Господа нашего и слушала слово Его. Марфа же хлопотала по хозяйству и служила Господу.

Три вещи влекли Марию оставаться у ног Господа нашего. Во-первых, Божья благость тронула душу ее. Во-вторых, великое и несказанное томление: влеклась она, куда не знала, желалось ей, чего не ведала. В-третьих, же, утешение сладчайшее и блаженная радость, кои черпала она из вечного Слова, что таинственно и неизреченно рекло из уст Христовых.

Марфу тоже три вещи влекли, побуждавшие ее хлопотать и служить возлюбленному Христу. Одна — ее зрелые голы и искушенная основательность в делах насущных, отчего и полагала она, что ни у кого дело лучше не спорится, чем у нее. Другая — умудренное понимание, которым постигала она, как лучше исполнить тот внешний труд, какого требует любовь (Minne). Третья же — исключительное достоинство доброго Гостя.

Учителя говорят, что Бог готов удовольствовать всякого человека, духовным ли, чувственным ли образом, смотря по тому, как тот желает. Довольствует ли нас Бог, поскольку мы существа разумные, или довольствует нас как ощущающих существ — это уже зависит от самих чад Божьих.

Утоление чувства состоит в том, что Бог дает нам утешение, довольство и радость, и так обласкивает нас. Это же все происходит у чад Божьих во внутреннем чувстве их. А разумное насыщение происходит из духа. Ибо я говорю о разумном утолении, когда высочайшая вершина духа не склоняется никакой радостью и не тонет ни в каком восхищении, но мощно вздымается над ними. Тогда только такой человек пребывает в разумном упоении, когда страсти (Liebe) и скорби тварной невозможно согнуть ту высочайшую вершину.

Вот говорит Марфа: «Господин, скажи ей, чтобы помогла мне». Сказала так не из неприязни, но говорила Марфа это с любовной склонностью (Minnegunst), охватившей ее, лучше сказать, с любовной усмешкой (Minnescherzen).

Надо заметить, Марфа видела, что душа Марии целиком объялась блаженным упоением. Она-то лучше знала Марию, чем та ее, потому как Марфа много уже жила и жила в благомудрии. Такая вот жизнь доставляет озарения более, нежели все, что можно приять в нашей телесности, исключая, конечно, самого Бога.

Апостол Павел Бога узрел в восхищении своем и себя самого в Боге. Однако же, не то ему подобало бы для того, чтобы познать всяческую добродетель. Это потому так, что не упражнялся он в делах. Учителя же добились деяниями добродетели столь высокого познания, что представляют себе всякую добродетель более ясным образом, чем Павел или некий святой в своем первичном экстатическом упоении.

На этой ступени учительной стояла и Марфа. Отсюда ее напоминание: «Господи, скажи, чтоб помогла она мне», — как если бы она сказала: «Моя сестра полагает, что все уж ей и возможно, чего ни пожелает, оттого только, что подле Тебя примостилась. Ну-ка поглядим, так ли это — вели же ей встать и уйти от Тебя». Мария же была настолько исполнена потребности в этом, что томилась — не знала, чем, желала — не ведала чего. Между тем, мы несколько подозреваем, что милая Мария засиделась там скорее к собственному удовольствию, чем из желания опоры духовной. Потому-то и говорила Марфа: «Господин, вели ей встать», — ибо боялась, что Мария так и пребудет в томлении, не продвинувшись в передни пяди.

Отвечал ей тогда Христос и так говорил: «Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». Вовсе не в осуждение сказал Христос это Марфе, но отвечал Он ей и давал утешение, что достанется Марии то, чего она жаждет. Но почему сказал Христос:

«Марфа! Марфа!», и назвал ее по имени дважды? Вне сомнения, Господь еще никогда, с тех пор как стал Человеком, не называл имени того, кто был бы для Него пропащий человек. Кого же не именовал Он, — положение тех весьма сомнительно. Ибо быть поименованным у Христа, — это называю я Его предвечным ведением о том, пребывает ли кто прежде сотворения всяческой твари в Книге Жизни, в Книге Отца и Сына, и Святого Духа во веки веков.

Так почему же имя Марфы дважды повторил Христос? Он разумел, что всяким временным и всяким вечным благом, которое должно иметь твари, всем до единого, владела Марфа. Первым «Марфа» удостоверял Он совершенство ее временных, земных дел. Другой раз, когда сказал Он «Марфа», на то указывал, что нет у нее никакого недостатка в том, что касается вечного спасения. Поэтому говорил Он: «ты заботлива», ибо разумел при этом: «В самой гуще вещей оказалась ты, а все-таки вещи не оказались над тобою». Надобно заботливым быть, дабы блюсти себя несвязанным никакою деятельностью. И лишь те не связаны, которые всякое делание свое обращают к Первообразу вечного света. Хлопотливость — внешняя суета; делание же есть то, что целомудренно свершается изнутри. Такие вот мужи и жены, которые, как и подобает, пребывают рядом с сущими вещами, но не в них, суть жены и мужи праведные. Они пребывают поблизости от сих сущих и весьма неплохо ими распоряжаются, однако свершают то не иначе, как если бы во всякое время при этом пребывали на грани вечности.  Ибо все происходящее— лишь средство.

Средство сие двояко. Первое, без коего не могу я вступить в Божественное, есть труд и деятельность во времени, и такое делание не воспрепятствует спасению вечному. Второе же средство — стать свободным от деятельности. Ибо затем мы здесь, во времени, чтобы через разумное делание наше приближаться к Богу и все более уподобляться Ему. Это и подразумевал апостол Павел, когда сказал: «Побеждайте время, дни злы». Преодолевать время — значит беспрестанно духом вливаться в Бога. А «дни злы» нужно вам так понимать: день указует на ночь — ведь не будь ночи, не было бы и дня, но все было бы свет. Павел и имел в виду, что ничтожна та светлая жизнь, в которой имеется еще и мрак, могущий заслонить отважным духом вечное их спасение, бросить тень на него. То же разумел и Христос, говоря: «Трудитесь, покуда есть свет у вас». Ибо кто тут трудится в свете, тот идет к Богу, свободный на всяком пути. Его свет — творчество, его творчество — свет. Так и было с Марфой. Потому говорил ей Господь: «Одно нужно». Ибо нужно то, чтоб я и ты, объятые вечным светом, стали одно, хотя и два суть. Пламенеющий духом — кто поднялся над всякой сущей вещью и встал под Богом на подступах к вечности, кто все еще расколот и раздвоен, пока напрямик не узрит Бога. Его познание и его познаваемое — еще не одно, ведь тогда Бога увидел бы он там, где дух свободен от всяких вещей (Dingen). Лишь там раздельное единится; дух и свет, — эти два суть одно лишь в объятиях вечного света.

Теперь поймите, что означает «на подступах к вечности». Три пути у души к Богу. Один — многоразличным деланием, пламенеющей любовью выискивать Бога во всяком творении. Сие разумел царь Давид, когда сказал: «Во всех вещах искал я покоя». Другой путь таков: вознестись над собой и над всеми вещами, отрешиться от всякого постижения под сенью славы Небесного Отца. Третий путь и есть Путь, есть Дорога Домой: это значит Бога зреть без посредников в Его чистом самодовлении. Христос говорит: «Я есмь Путь, Истина и Жизнь»,

— они троичны и все же едины во Христе. Быть ведомым по тому Пути Светом Слова Господнего, быть объемлемым любовью, единящей оба, Свет и Слово, — да, это превыше всего, что можно выразить словами. Чудо из чудес: снаружи пребывать, а изнутри постигать и быть постигаемым, видеть и быть созерцаемым — это конец пути, когда дух успокоился в единении вечности.

Нам следует обратить внимание на три момента в нашей деятельности: ведь трудятся упорядоченно, разумно и со знанием дела. Так вот, я называю то упорядоченной деятельностью, что совершается повсеместно как насущно необходимое. Разумная же деятельность есть тогда, когда нельзя в данное время совершить ничего лучшего, чем именно вот это. А сознательным действованием зову я такое, где добрым деянием схватывают животворящую истину в ее блаженном присутствии. Где три этих момента суть вместе, там дела возносят нас так же близко к Богу и весьма споспешествуют нам в этом, как и блаженный экстаз Марии Магдалины в пустыне.

И говорил Христос Марфе: «Ты заботишься о многом, но не об одном!» Это, пожалуй, значит: если душа в истинной простоте обращается чувством своим во всяком делании к преддверию вечности, то печалится она, когда случается что-то, что отвлекает ее оттуда. Такой вот человек пребывает тогда всецело в заботах и беспокойстве, Марфа же пребывала свободна духом в благоустрояющей деловитости, без помех от всяческих сущих. По этой причине желала она, чтоб сестра ее утвердилась в подобном состоянии, когда видела, что не укрепилась еще та в существе своем. В благом порыве возжелала она, чтоб и та утвердилась прочно в вечном спасении. На это говорит Христос:

«Одно только нужно».  Что же это такое нужно?

Это Одно — Бог. Он Один необходим всякой твари, ибо забери Бог Себе все Свое, пропало бы все сотворенное. Марфа боялась, чтоб сестра ее не осталась во власти довольства и восхищения. И желала она, чтоб возмогла та быть такой, какова она сама. Затем и говорил Христос так, как если бы сказал: «Будь довольна, Марфа, Мария избрала себе благую часть. Первейшее из того, что может быть даровано твари, все же будет отпущено ей. Достанется ей это: она станет святой, как и ты».

Теперь послушайте наставление в добродетели. Троякая воля относится к жизни деятельной: первая предает веление свое Господу; ибо должно так быть, чтоб исполнить то, что признано праведным.

Сие в том состоит, чтобы отдать нечто или приять на себя. Такова чувственная воля. Другая же — духовная, а третья — воля вечная. Духовная воля заключена в следовании стезями Христовыми и всех святых и в подчинении слова, жизни и дела горнему. Где проделано таковое, там Бог погружает в основание души и нечто иное — третью, вечную волю с заветом блаженства Святого Духа. Тогда так говорит душа:

«Господи, возвести мне вечную Твою Волю». Если душа таким образом создает путь вечному Слову, то возможно Отцу Милосердному снизойти и сказать Свое вечное Слово.

Праведные же люди требуют, чтобы мы стали столь совершенны, что не могла бы поколебать нас никакая радость (Freude), чтобы пребывали мы не тронуты ни любовью, ни скорбью. Несправедливы здесь они. Я говорю, что никогда ни один святой не был столь велик, чтоб не поколебался ничем. Но еще утверждаю я: ничто не сможет отвратить его при этом от Бога. Сам Христос не избегнул сего. Это подтверждается, когда говорит Он: «Душа Моя скорбит смертельно». С такой болью произносит Господь это слово, что, выпади скорбь всех тварей на долю одной единственной, не будет эта скорбь столь же велика, сколь Христова. Тому причиной врожденное благородство Его и благословенное единение божественной Природы и человеческой. Потому говорю я: не бывало еще того святого, которого не сокрушила бы горесть, и радость не ублаготворила.

Так случается с немногими, пожалуй, единственно из любви (Minne), например, если бы некто оспаривал веру при них, а они, осененные благодатью, хранили бы спокойствие и в терзании (Liebe), и в скорби. Такое вот достается в удел святым людям, что ничему невозможно отвратить их от Бога. А сердце терзается, будто бы пребывает этакий человек вовсе не в благодати, тогда как воля его безоглядно упорствует в Боге, как бы говоря: «Господи, я — Тебе, Ты — мне». Что бы ни овладело им — это никоим образом не помешает вечному его спасению, т.к. не затронет высочайшей вышины духа, где он пребывает в любвеобильной воле и в единстве Господнем.

Господь говорит: «Ты заботишься и суетишься о многом» — ибо Марфа настолько была укоренена в существенном, что не затрудняла ее никакая деятельность, и всякое дело и всяческие хлопоты направляла она на спасение вечное. Марии должно, во-первых, Марфой стать, прежде чем возможет быть поистине Марией. Ибо, когда она сидела у ног Господа нашего, не была такова. Она сидела там пока что из желания радости и восторга духовного. Марфа, напротив, так укоренилась в существенном, что смогла произнести: «Господин, вели ей встать», — как бы говоря этим: «Господи, я хочу, чтобы училась она жить и послужило бы это ей к овладению сущим. Вели ей встать с тем, чтобы стала совершенна».

Ведь она не звалась еще Марией, когда сидела у ног Господа. Я называю Марией пребывание целомудренным изнутри в покорстве учению мудрости. А под «быть в покорстве» я разумею: удовольствовать волей внутреннему велению. Мария, когда сидела у ног Господа нашего, тогда в первые только пришла в школу и училась жить.

После того, как Христос вознесся на Небеса, а она восприяла Святого Духа, тогда вот и начала служение и отправилась за море, и учила и проповедывала и сделалась ученикам помощница.

Так впервые достигают святые святости, когда принимаются действовать на стезях добродетели, ибо тогда собирают они сокровища вечного спасения. И что творят они таким образом, то снимает всякую вину и отвращает всякую скорбь. Христос — тому живое свидетельство. Изначала, когда стал Бог человеком, а человек тот — Богом, то принялся за дело Он нам во спасение, до конца, до смерти крестной.

Чтобы подлинно следовать нам Ему в деле испытания истиной, в том да поможет нам Бог. Аминь.

 

 

Иоганн Таулер

О ВЕРЕ, ПОЗНАНИИ И МОЛИТВЕ

Domus mea domus orationis vocabitur

Дом Мой домом молитвы наречется

Мф. 21. 13

 

НА ДЕНЬ ОСВЯЩЕНИЯ ХРАМА

Господь наш Сам учил о том, как должно прийти к тому, чтоб сокровенному нашему стать домом молитвы, ибо человек подлинно есть храм Господень. Вначале следует изгнать торговцев, именуемых образами и мечтаниями и прочим, бывающим к наслаждению тварям и к свободной воле. Еще, слезами должен быть омыт храм, чтобы пребыл чистым. Все храмы святы не потому, что они суть дома, — ни здешние храмы, ни те, что в Риме, или еще где, — но они святы от Бога. Храм этот, душа, есть любимый храм Бога, в котором Господь обитает в истине, когда изгнано и вычищено всякое неподобие. — Как же может Бог иметь там обитель? — Прежде, чем возможет душа достигнуть мысли о Боге, следует отступить ей от сорока сороков прочих сущих.

Этот вопрос уже затрагивался — кто такие торговцы и что суть для торговцев, — а ответ был, что это люди, которые живут свободной волей в похоти и в упоении тварью. Ибо в этом нет никакого сомнения: кто желает, чтобы Бог обитал и творил в нем, тот должен, по необходимости, изгнать из себя всякую инаковость и все препоны божественному, именно всякую любовь (Liebe) и упоение тварями, которые вовсе не есть истинное основание божественного. Скажи кто, что десять препон безвреднее одной, которая гораздо более них могла бы быть значима, — словно близость, любовь и дружба десятерых менее должна повредить целомудрию, чем одного, — это было бы безумием, даже ребенок, вероятно, слышал, что это не так. Но всегда лучше преодолеть и изгнать одно, чем десять. Одно должно знать вам: что десять пороков, которые человек почитает пороками и о которых прекрасно знает, не столь опасны и вредоносны, как один, о котором человек не желает ни знать, ни считать его за порок, ни прятать его злодейски. Должно человеку постоянно иметь смиренный трепет перед неведомым пороком: если предает себя тот человек со смирением милосердию Божьему и сознает себя порочным перед Ним, то будет ему добрый совет, а если человек этот закоснел в преступлении и самооправдании, не будет ему такое во благо. Этого берегитесь как смерти вечной! Кому дела его кажутся весьма добрыми — спроси тот однажды святого мужа, какой ни есть на земле, довольно ли он сокрушался, как и надлежало ему, и скажет тот муж: нет, он не выплакал и тысячной доли слез, ему следует только начать с этого — и ведь так обстоит дело с людьми святыми, потому: берегитесь! Теперь могут спросить: таково ли свойство доброго мужа, что следует прежде начать сокрушаться? Нужно ли непрестанно скорбеть? И да, и нет, — во всяком случае, никто не должен думать, что он превзошел что бы то ни было, — как ни мало оно, — пока не очищен храм и не изгнаны торговцы.

Когда же эти торговцы изгоняются? Когда изгонишь все тварные вещи и всякое наслаждение ими, таким образом, что ни волею своей, ни своим согласием не приемлешь в себя их и не хранишь в себе, тогда должны злонравные торговцы, если они опять явились со своим негодным барахлом, сейчас же вон выйти, должны очистить храм; но также случается, что они повременят уйти, и если нет на то моей воли и нет моего согласия, то мне это не вредит нисколько, как бы долго это ни было. Они должны выйти в свою дверь, через которую вошли, и, кроме того, еще: они обнаруживают некоторое зло, некий мусор внутри. И если даже подобное водилось там лет двадцать, все равно должно им вынести это оттуда и очистить тот храм: все что ни есть там без моего на то согласия, будь это гордыня, алчность или бесстыдство, все что вопреки воле моей там, то не пятнает меня, а очищает, ибо «добрым людям все содействует ко благу» (Рим.  8. 28).

Итак, «Дом Мой домом молитвы наречется». А молитве подобает благоговение. Что же такое благоговение? Это devotio (обет), которое означает столько же, как «quasi se vovere deo» (как пожертвовать себя Богу), некоторое само–единение с Богом в устремлении к вечности. Если так сопрягаешь себя с Богом, так присягаешь Ему, — имеешь благоговение, где бы ты ни был, и что бы ни почитал благими делами. Нет необходимости в том, чтобы беспрестанно ликовать и услаждаться, — это лишь нечто привходящее, существо же благоговения лежит в предании себя Богу, сопряжении, соединении с Богом, каковое действие проникает весьма глубоко, в какой-то мере подобно «кошке» [осадной машине], с трудом продвигаемой к стене, — если вступаем мы в то царство, что в нас, то как можно скорее должны пасть его стены.

Иларий пишет о трех вещах, с которыми прямым путем вступают в то царство: первая — вера истинная, вторая — разумное Богопостижение, третья — молитва. — Что же есть вера? Разве все христианство не есть народ верующий? — Знай: как на кладбище церковном много мертвецов, точно так же в святой Церкви великое множество людей мертвы; кажутся живыми, а поистине суть мертвые. — Что же такое тогда вера живая? — Это не что иное, как животворящее устремление к Богу, которое вырывается изнутри к Богу и ко всему, что есть божественного. Человек слышит или видит вещи, относящиеся к вере, т.е. к Божеству, к Троице или к чему-то подобному, и обнаруживает тот человек в себе веру живую, которая лучше всего наставляет его в том, что есть Бог, а это доставляет чистоты более, чем могут рассказать ему о том всякие учителя, ибо вера живет и обитает во внутреннем царстве, где жизнь истекает из своего собственного источника. Прочие люди, которых, к сожалению, немало, пожалуй, тоже зависят от жизни веры, но с легкостью омрачаются тучей, как если бы солнечный свет был неким живым сущим и самодвижным: упади на него тень от тучи, и пропадает жизнь, — так и туча греховная тоже ведь легко приступает и совершенно заслоняет и поглощает жизнь, ибо та совсем слаба. Надо всеми живущими проходит туча греха, — ибо все люди грешны, — так что меркнет солнце жизни, но тотчас возвращается, ибо жизнь достигает корней там, откуда возвращается — насквозь проницается ими, и туча уносится прочь. В то время как прочие пали, такие вот остаются: те не доходят до глубин, они же доходят, но находят там поначалу лишь дохлую собаку, мертвого пса: он смердит и разносит зловоние, он мертв! Этот бездвижный, иссохший, холодный, мертвый человек, неспособный уж ни к чему, что есть божественного и относящегося к Богу, — блажен был бы он, когда бы удержался в жизни: как бы мало ни было это, он спасется, он извергнется, он достигнет наконец Царствия Небесного, пусть и долгим будет путь его. Однако может легко случиться, что они падут, ибо нет у них ни пути, ни умения ходить в самих себе, но обитают они одиноко среди внешних сущих и становятся суетны и худосочны, и сами не свои, и от себя отчужденные. Благородные же, подлинно живые люди обитают в истинной жизни и ощущают жизнь изнутри и познают, руководясь сокровенным и истиной, а когда встретят такие мужи нечто иное Богу, тогда они пробуждают это единым порывом, одним любовным устремлением, неким внутренним сочувствием, они обитают в сокровенном царстве и переживают там то, что сокрыто от тех, кто не доходит туда.

Второе — это Богопознание, которое обнаруживается там: совсем не обязательно тянуться за ним и искать далеко, — здесь его находят, оно само открывает себя. Свет светит здесь, здесь вступают в царство через нужную дверь, не с задворков, по нужной дороге приходят сюда. Пожалуй, можно сказать о таких людях: «Царствие Божие — в вас», — такие находят истину, неведомую другим, обитающим не у себя дома, они находят то, о чем говорит св. Дионисий, то, что сверхразумно, премысленно, превыше постижения, Свет в Свете. Великие учителя парижские читают пухлые тома и шелестят страницами — это неплохо, но те читают в живой книге, где все живо, они листают небеса и землю, и проникают вплоть до опознавания Божественных дел, и продвигаются вперед к благовестию Пресвятой Троицы о том, как Отец предвечно рождает Сына, как вечное Слово предвечно сверкает в сердце Отчем, и как Святой Дух изливается из Обоих, и как Пресвятая Троица вливается во всякий благой Дух, и как тот изливается назад в Нее в несказанном блаженстве. Это — то блаженство, о котором говорил наш Господь; «Это — жизнь вечная, и чтобы они познавали Тебя, Отче, Ты послал Христа Иисуса». Это — истинная жизнь в храме души, такова ее сверкающая башня, здесь Верховный Первосвященник — у Себя во дворце, здесь обретается царство, ибо здесь истинное присутствие, изгоняющее все скорби. Лишь тот знает это, кто почувствовал сие — никаким царственно мудрым учителям, ни мудрецам сие не ведомо. Кто же больше всех ощущает это присутствие в своей жизни и подходит к нему ближе всех, тот будет ближе всех к Богу, и всех больше ощутит это в себе, и станет всех блаженнее.

Третье, о чем пишет сей святой, — молитва. Что же такое молитва?

— Прежде всего, это, как уже сказано, восхождение духовное к Богу, в ближайшем смысле, молитва есть единящее углубление тварного духа в нетварный Дух Божий, посредством некоего устремления, влекомого предвечностью Божества. Таковы истинные любящие, которые возлюбили Отца в Духе и в Истине, и Отец стремится к тем, которые так Его любят, — так говорит Христос. Таковые восприемлющие суть то, о чем они просят, и находят то, чего ищут. В молитве той находят себя и теряют. — Что теряют? — Храм теряют здесь и дух, и все, о чем мы говорили. — Куда же все это удаляется? — В Бога вливается все и в Нем участвует и становится духом вместе с Богом, как говорит благомысленный апостол Павел: «Кто следует Богу, тот становится духом с Ним». Что это и как это — сие лучше самому почувствовать, чем говорить о нем. Что об этом уже сказано, является столь же несходным и столь же малым, как острие иглы против великих небес. Бог удостаивает нас обрести и свершить это, в чем да поможет нам Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух. Аминь.

 

 

 

НА ДЕНЬ РОЖДЕСТВА

Puer natus est nobis, et filius datus est nobis Ибо младенец родился нам; Сын дан нам

Исаия 9, 6.

 

Сегодня в духовном христианском мире празднуют троекратное рождение, из которого каждый христианин должен черпать столь великую усладу и блаженство, что ему от блаженства подобает прямо из самого себя выпрыгнуть в ликование и веселье, в благодарность и душевные радости, а человек, который не испытывает в себе от этого никаких чувств, тогда убоится.

Первое и высочайшее рождение ныне есть то, которым Небесный Отец рождает Своего Единородного Сына в божественной сущности и в различении Лиц. Второе рождение, празднуемое сегодня, касается материнского чадородия, выпавшего на долю целомудренной девственнице в непорочной чистоте. Третье рождение состоит в том, что Бог поистине, духовно должен рождаться всякий день и всякий час в доброй душе с милостью и с любовью. Эти три рождения празднуют сегодня тремя мессами.

В мрачную ночь поют первую, и она начинается: Dominus dixit ad me: filius meus es tu, ego hodie genui te [Ps. 2,7] / Господь сказал мне: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя [Пс. 2,7]. Эта месса содержит сокрытое рождение Логоса, которое происходило в темной, сокрытой, непознанной Божественности.

Вторая Mecca начинается: Lux fulgebit hodie super nos /Свет будет сиять ныне над нами/, и она содержит сияние обожествляемой человеческой природы в Логосе; месса проходит частью во мраке, частью днем: таким образом, рождение является частью познаваемым, частью непознаваемым.

Ясным днем поют третью мессу, начинающуюся: Puer natus est nobis et filius datus est nobis, и она указывает на духовное рождение, которое всякий день и во всякое мгновение должно совершаться и совершается в каждой доброй, святой душе. когда она со вниманием и с любовью к нему обращается; ибо подобает ей это рождение в себе чувствовать и воспринимать, следовательно должно оно происходить посредством некого самоуглубления и возвращения всех ее сил, и в этом рождении столь овладевает ею Бог, и она сама столь владеет собой, сколь никогда кто-либо не овладевал чем-либо.

Слово речет: «Младенец родился нам; Сын дан нам». Он есть наш и весь наш собственный более, чем все иное наше, Он рождается нам все время без перерыва.

Об этом любвеобильном рождении, которое сия последняя месса имеет своим смыслом, мы ныне поговорим прежде всего. Дабы нам приблизиться к тому, чтобы это благородное рождение, знатное и плодотворное, совершалось в нас, нам следует научиться свойству самого первого Отцовского рождения, где Отец рождает Своего Сына в вечности. Ибо, вследствие изобилия преизбыточного богатства в божественном благе, Он не мог удерживаться внутри: Он должен был излиться и стать откровенным; как говорят Боэций и св. Августин: природа Бога и Его вид таковы, что Он изливается, таким образом, Отец излился при нахождении божественных Лиц, и далее Он излился в сотворенное. Поэтому сказал св. Августин: «Поскольку Бог благ, постольку мы существуем; и все благо, что имеет сотворенное, происходит лишь от сущностного Божьего блага».

Какое же есть свойство, которое мы должны отметить и заучить в отеческом рождении? В своем личностном свойстве Отец поворачивается в Себя Самого со Своим божественным разумом, и смотрит сквозь ясное понимание Самого Себя, существенную бездну Своей вечной сущности, и, вследствие обнаженного понимания Себя Самого высказывает Себя полностью, и Слово есть Его Сын, и познание Себя Самого есть рождение Своего Сына в вечности; Он есть в Себе постоянный в сущностном единстве и оканчивающийся после различения Лиц. Таким образом Он идет в Себе, и познает Самого Себя и после выходит из Себя, рождая Свой Образ, который Он познал и понял, и тогда, возвращается в Себя, в совершенное удовлетворение Самим Собой; удовлетворение изливается в несказанную любовь, которая здесь есть Святой Дух: итак, Он остается в Себе, и выходит, и возвращается в Себя. Поэтому все исходы совершаются ради нового вхождения, потому ход неба наиблагороднейший и совершеннейший, что именно он истинно возвращается обратно к своему первоистоку и в свое начало, из которого он вышел; таким же образом путь человека [среди сотворенного] является наиблагороднейшим и совершеннейшим, так как именно он истинно возвращается в свой первоисток.

Следовательно, свойство, которое Отец имеет в своем начале и конце, которое так же должен иметь в себе человек, которое было желаемо духовной матерью этого божественного рождения: Он должен полностью прийти к Себе и потом из Себя выйти. Каким образом? Душа имеет три благородные силы, в которых состоит ее чистое подобие духовной Троице: память, разум и свободная воля, и посредством этих сил она постигает Бога и является восприимчивой к Нему, так что она может стать восприимчивей ко всему тому, что Бог есть, и имеет, и может дать, и при помощи них смотрит она в вечность. Ибо душа сотворена между временем и вечностью: своими верхними частями принадлежит она вечности, а своими нижними частями, с их чувственными животными силами, принадлежит она времени. Таким образом, душа, как с ее верхними, так и с ее нижними силами, истекает во время и во временные вещи, вследствие близкого родства, которое верхние силы имеют к нижним, поэтому ей также это круговращение весьма легко, и она даже становится готовой полностью раствориться в чувственных вещах и таким образом лишается вечности. Воистину необходимо должно совершаться обратное движение, должно быть рождено это рождение, оно должно происходить посредством сильного углубления в себя, добывания, внутреннего собирания всех сил, низших и высших, и должно состояться объединение всего рассеянного, так как все объединенные вещи суть более сильные: когда стрелок хочет точно попасть в цель, то он закрывает один глаз затем, чтобы другим точнее видеть, кто хочет глубоко понять вещь, тот для этого собирает все свои чувства и приковывает свои чувства к одной точке в душе, из которой они бы изливались; как все ветви исходят из ствола дерева, так все силы, и чувствующие, и ощущающие, и подвижные, объединяются в верхние силы, стремясь в основание: это есть вход. Ибо если должен состояться какой-то исход, даже переход из самого себя и сверх себя, то нам придется отвергнуть всякое свойство, хотение и вожделение и действие, и тут должно остаться лишь обнаженное чистое обладание-в-чувстве-Богом, и ничего из Его Собственного, в каком-нибудь образе присущее, становящее или обретаемое. Но Ему, единственно присущее и Ему в высочайшем и ближайшем месте данное, чтобы Он мог обрести Свое дело и Свое рождение в тебе, а ты ничем не мешал бы Ему. Ибо если два становятся одним, то одно ведет себя в качестве пассивного, а другое в качестве активного: чтобы мой глаз мог воспринимать на стене образ, или видеть еще что, он должен для этого в себе самом быть свободным от всяких образов, ибо если бы он в себе имел единственный образ из какого-либо цвета, то не видел бы никакого цвета, или если бы ухо имело в себе некий звук, то не слышало бы никакого звука; итак, каковая вещь должна воспринимать, таковая должна быть обнаженная, свободная и простая.

Об этом говорит св. Августин: «Излейся, чтобы ты мог быть наполненным; выйди, чтобы ты мог войти». И в другом месте: «О ты, благородная душа, о благородная тварь, почему ты ищешь вне тебя Того, Кто целиком и полностью, яснее всего и обнаженнее всего в тебе, и раз ты причастна божественной природе, то что за дело тебе до всех тварей?» Если человек так приготовит место основания, то нет сомнения в том: Бог наполнит его целиком и полностью, иначе разверзлось бы небо, и наполнилась бы пустота, тем более Бог не оставляет вещи пустыми, это было бы противно всей Его природе и Его справедливости.

И потому ты должен безмолствоватъ, тогда Слово об этом рождении может высказываться в тебя и быть в тебе услышанным; но наверняка, если ты будешь говорить, то Он будет вынужден безмолствовать. Нельзя услужить Слову лучше, нежели молчанием и вслушиванием. Если ты полностью исходишь, то Он полностью приходит без всякого сомнения: сколько исходишь, столько приходит, ни больше ни меньше.

Притчу об этом исходе мы встречаем в книге Моисея, где Бог повелел уйти Аврааму из своей страны, из своего рода: Он хотел показать ему все благо, которое есть это божественное основание, которое единственно есть все благо. Его страна, иначе его земной мир, из которого он должен уйти, — это тело со всею радостью и беспорядком; и вся его родня; под этим мы понимаем склонность чувственных сил и их метаморфозы, которые влекут его сюда, и тянут, и готовят ему побуждения удовольствия и горя, радости и печали, желания и страха, заботы и легкомыслия. Эти роды суть наши близкие родственники, о которых ты заботишься, чтобы ты из них полностью вышел, если нужно породить и «все иное благо», которое содержит это рождение в истине.

Говорят, воспитанный дома ребенок на чужбине ведет себя как скотина. Это верно, например, в отношении людей, которые не вышли еще за порог своего «дома», не перешагнули через природу, или через все, что могут приносить чувства, через зрение, слух, ощущение или желание, которые, стало быть, не перешагнули на ту сторону, выше этого дома и всех домашних природных вещей, что такие люди имеют понимание высших божественных вещей прямо как скоты или телята. Таково их внутреннее основание — прямо как железная гора, в которую никогда не проникает свет; если из их чувственности ускользают образы и формы, то они более не знают и не ощущают ничего. Они еще «здесь», посему не ощущают они это рождение. О них говорит Христос: «Кто оставит ради меня отца, мать и земли, тот получит обратно во сто крат более и сверх того вечную жизнь» (Мк. 10,  29—30).

Теперь мы говорим о первом и последнем рождении, как мы ради последнего должны понимать учение о первом. Ныне мы хотим подтвердить его также еще и средним рождением, которым сегодня ночью божественный Сын родился от матери и стал нашим братом. Он родился без матери в вечности, а во времени без отца. Св. Августин говорит: «Мария была много блаженнее от того, что Бог духовно родился в ее душе, нежели от того, что Он родился от нее телесно». Кто, следовательно, хочет, чтобы это рождение благородно и духовно произошло в его душе, как в душе Марии, пусть тот обратит внимание на свойство, которым в себе обладала Мария, будучи телесно и духовно матерью. Она была непорочной девой, девственницей, и она была помолвленной, обрученной девственницей, она была запертой на ключ и от всего уединенной, когда к ней явился ангел. И такой духовная мать этого рождения в самом деле должна быть: чистой, непорочной девой; если она, бывало, хочет внешней чистоты, то она должна, следовательно, вернуться в нее, тогда она снова становится чистой и девственной. Дева значит только то, что бесплодно снаружи и обретает внутри много плодов; так должна всякая дева запирать свою любовь снаружи, и не извлекать из этого никакой пользы, и не приносить этим никакого плода: Мария не годится ни к чему, кроме божественных вещей. И напротив, она должна быть внутренне многоплодна.

«Вся слава дщери Царя внутри» (Пс. 44,14): такой должна быть всякая девственница в уединении, все свои нравы, свои чувства, свое поведение оборачивать вовнутрь, так приносит она много плодов и величайший плод: самого Бога, Сына Бога, Слово Бога, Который несет в Себе все вещи.

Мария была обрученной девственницей: такой девственницей подобает быть каждой обрученной, по учению св. Павла. Тебе должно свою переменчивую волю погрузить в божественную волю, которая неподвижна, затем, чтобы помочь своей слабости. Кроме того, Мария была запертой на ключ, такой же запертой на ключ подобает быть и всякой деве Бога, если она действительно хочет ощущать в себе это рождение, не только от одного временного истока, который кажется сколько-нибудь вредным, но и от чувственных упражнений в добродетели, и должно в себе создавать покой и безмолвие, и себя запереть в себе, и себя скрывать и прятать, и вырываться из чувственного в дух, действительно часто, и в себе творить безмолвие, внутренний покой. Об этом поют на следующее воскресенье в начале мессы: dum medium silentium fieret [когда среди тишины будет] — будет здесь среди молчания, и все вещи будут в высочайшем молчании, и совершится ночь их круговращения. Господь, здесь пришла Твоя всемогущая речь, которая была вечным Словом из Отцовского сердца. Среди этого молчания, в это мгновение, когда все вещи пребывают в высочайшем молчании и властвует тишина: тогда поистине слышится это Слово. Ибо должен говорить Бог, если ты безмолвствуешь; должен прийти Бог, если вышли все вещи.

Когда наш Господь Иисус низошел в Египет, было в стране много всяких идолов. Это суть твои идолы: все, что тебе от них бывает, отвлекает непосредственный приход этого вечного рождения, как бы ни казалось то благим или священным. Наш Господь Иисус говорит: «Я прихожу, принося меч, чтобы отделить все, что принадлежит человеку: мать, сестру, брата». Ибо то, чему ты доверяешь, оно есть враг твой: множественность образов, которыми Слово в тебе прикрывается и о коих разглагольствуется, они препятствуют в тебе этому рождению.

Несмотря на то, что тебе ныне не обрести этот покой сию же минуту, даже если он не может здесь быть в любое время, все же ты должен быть духовной матерью этого рождения, а такой подобает овладевать в себе этим глубоким безмолвием чаще и чаще, и делать себе из этого привычку, затем что привычка подготавливает обладание, ибо что легко для человека богатого опытом, то человек неопытный воображает целиком невозможным: привычка создает знание.

Чтобы все мы ныне предоставили место этому благородному рождению в нас, с тем, чтобы мы истинно стали духовными матерями. В этом да поможет нам Бог. Аминь.

 

Перевод с латинского В.В. Можаровского

Журнал «Начало» №11 за 2001 г.