Философия В.В. Розанова в интерпретации Д. Галковского

Дмитрий Галковский

Начать свое выступление мне придется пространными выдержками из эссе Д. Галковского «Бесконечный тупик». «До сего дня это, может быть, вообще единственный чисто русский философ, философ, заложивший фундамент национального мышления и создавший благодаря этому прекрасную возможность для еще одной трансформации русского сознания».^[1]

«Россия постоянно линяет, меняется. Конфликта между отцами и детьми нет, так как поколения не встречаются, они живут в разных измерениях. Нельзя сказать, что распалась связь времен, русские времена никогда и не были связаны. И именно из-за такой «рассыпанности» Россия монолитна. В России никогда ничего не происходит, потому что не успевает развиться, забывается, сметается и как-то само собой пропадает. И именно когда связь между отдельными событиями появляется, все рушится. Розанов писал, что «русская история в некоторых частях испорчена, — и именно в тех, где она суетилась. Но где она «лежала» — всегда все выходило хорошо и успешно». («Идея мессианства», «Новое время», 13.07.1916.) Ничего не надо.

«Много есть прекрасного в России. 17-е октября, конституция… Но лучше всего в чистый понедельник забирать соленья у Зайцева (угол Садовой и Невского). Рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника — разложена в тарелках (для пробы). И над дверью большой образ Спаса, с горящей лампадой. Полное православие». («Опавшие листья»)».^[2]

«Розанов — это философ, нашедший в себе силы жить, и жить полнокровной жизнью, зная, что жизни нет. И ничего нет. Для Розанова предсмертный опыт был постоянной сиюминутной данностью. И он никогда не загораживался от этого опыта словесной ширмой. Но при этом все же никогда не был нигилистом. Ничего нет? Ну и что? Надо жить, надо собирать дрова, чтобы приготовить обед. Это сила русской души».^[3]

«И Розанов прекрасно владел умом, то есть господствовал над ним, использовал его. Но при этом никогда не поглощался без остатка, не бывал втянут в разъедающую русскую душу игру философскими понятиями.

«Конечно, я ценил ум (без него скучно); но ни на какую степень его не любовался. С умом — интересно; это — само собой. Но почему-то не привлекает и не восхищает» («Опавшие листья»). Это, конечно, не германский дух, любующийся и упивающийся умом».^[4]

«Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин это наше все». Если Пушкин это русское все, русский мир, то Розанов — нервная система этого мира. Его бесконечно ветвящаяся, лениво растекающаяся по древу мысль оплела густейшей сетью универсум России».^[5]

Со всеми этими утверждениями можно согласиться, и в то же время на их основании сделать следующие предположения: Д. Галковский полагает, что Россия, наделенная неприспособленным к философии языком и сознанием, которому несвойственно мыслить, в В.В. Розанове обрела некий максимум своей национальной мысли. И величие В.В. Розанова в общем-то состоит в том, что он свою «тончайшую философскую паутинку» создает путем разрозненных зарисовок — впечатлений. То есть, он использует свой ум для свободного выражения эмоций, переживаний, ценных «своей яркостью и непосредственностью, а не истинностью или ложностью». В таком положении он действительно становится «нервной системой» русского мира. Прочитав Розанова и почувствовав (именно почувствовав, а не осознав) свое родство с ним, читатель может идентифицировать себя с Россией.

Однако возникает вопрос, как видится будущее России (или лучше сказать будущее мысли России), если В.В. Розанова считать за русскую точку максимума? И другой вопрос: даже вскользь просмотрев критические работы В.В. Розанова, можно понять, что сам он близко знаком с вершинами западной мысли. (Также, впрочем, как и Д. Галковский.) Но возникает предположение: для того, чтобы мыслить и писать по-розановски, нужно-таки отточить свой ум продуктами германского духа. Вот он, этот инструментальный подход к мысли: ум мне нужен для того, чтобы ярко и сильно говорить о себе, о своих переживаниях. Но зачем все же В.В. Розанов так оголяет свою душу? Иными словами, не кроется ли в предположении Галковского о неспособности, неприспособленности русского сознания к мысли некоторое противоречие: так можно говорить, только исключив всех мыслящих людей из числа русских. Мыслишь? Значит, ты преодолел свою русскость, значит, ты выпал за рамки русской культуры, и значит, ты можешь приписывать в общем-то породившей тебя нации всевозможные уничижительные эпитеты… Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: если человеку неделю говорить, что он свинья, он захрюкает. В.В. Розанов потому ценен для России, что он в общем-то проделал работу, сравнимую с созданием национального алфавита… он рассказал во многих словах о разных переживаниях — тем самым сделав для читателя понятнее его собственную душу, через нахождение родственной души.

Д. Галковский, проиллюстрировав цитатами из В.В. Розанова свои мысли о судьбах России, озаглавил их «Бесконечный тупик». Сомневаюсь я в том, что именно это было ощущением жизни В.В. Розанова. Он, скорее, чувствовал, что русское национальное сознание в целом еще настолько слабо, что не может даже нащупать собственные проблемы, что вырасти оно может только в среде православного быта, который он так любил и поэтому воспевал. В.В. Розанов обращен к тому, что могло быть воспринято русским человеком: работа мысли по поводу структуризации собственных переживаний приводит к росту самосознания. Поэтому оценки В.В. Розанова как философа были и будут разными: это все зависит от того, на каком этапе внутреннего развития находится читатель. Однако то, что люди, ощущающие свою принадлежность к русской культуре, могут обсуждать что-то «свое», это уже огромный шаг по пути развития национальной мысли.

Теперь еще несколько слов по поводу инструментального отношения к мысли. Мне самой, в общем-то, такое отношение близко. Однако я вижу и его опасность: вроде бы и все в порядке — кто-то угрохал всю свою жизнь на выстраивание сложнейших конструкций (один гегелевский «скачок» чего стоит). Нам же сейчас остается только одно: бери да пользуйся. Непонятно, когда началось время — так это потому — что скачок. Непонятно, когда точно скиснет молоко и из него можно будет изъять творог — так это опять же «скачок» по Гегелю. Только такая позиция, в общем-то, обрекает русскую национальную мысль (ну и мою в частности) на:

1. зависимую позицию относительно того, что уже сделано. Мы безоговорочно признаем авторитет западной мысли, пытаемся ее постичь, а потом либо подстроить свою духовную жизнь под ее стандарты, отказываясь от национальной самобытности, либо отказываемся от мысли, прикрываясь необходимостью национальной самобытности;
2. в чисто «профессиональном» философском плане русскую мысль это тоже ставит на аутсайдерские позиции. Русских мыслителей остается оценивать по тому, насколько они осознали западную мысль.

Вот и получается, что В.В. Розанов хорош всем, кроме одного: он до того убаюкивает русскую душу, до того влюбляет в этот образ жизни с «грибами, солениями и образом Спаса», что кто-то может этим образом жизни прельстится. Он посчитает, что принятие такой жизни Розановым — это не результат напряженной духовной работы, а цель этой самой жизни, ради которой можно жертвовать духом, если вдруг он ведет к интеллектуальному созерцанию, а не чувственному восприятию. В.В. Розанов создает инструмент душевной жизни, однако не предлагает конструкцию для упорядочивания интеллекта. А разруха, как известно, начинается в головах. Пока люди с интеллектом В.В. Розанова будут собирать грибы, русский народ будет продолжать, с позволения сказать, «творить» бессвязную русскую историю.

Конечно же, России необходима национальная конструктивная мысль, выросшая из самой русской почвы. Что же все-таки мешает ее появлению? Обратимся к тезисам Д. Галковского.

1. «Мышление как форма существования русскому духу не свойственна. Любая попытка построения рационалистического и конструктивного мировоззрения неизбежно приводит русского человека к разрыву со своим внутренним опытом и, следовательно, обрекает на распад личности и потерю национальной сущности».^[6]
2. «Думать по-русски очень больно. Каждая мысль — это раскаленная игла в мозг. И чудо Розанова в том, что по-розановски думать совсем не больно, а наоборот, очень приятно и уютно».^[7]

На основании этих тезисов попробую предложить такой ход мысли.

1. Мышление как форма существования свойственна русскому духу, однако в силу исторических причин эта форма не актуализирована, при всей своей необходимости для осознания внутреннего опыта и сохранения личностной целостности и национальной сущности. (Творчество В.В. Розанова и К. Леонтьева тому примеры.)
2. Почему, однако, для русского человека по-розановски думать не больно? Что преодолевает В.В. Розанов своим творчеством?

Начать можем с размышления о боли и безболезненности думания по-русски. Человек вообще может мыслить в том случае, если он каким-то образом может мыслить себя и о себе. Если мы принимаем тезис о том, что по-русски думать больно, мы вынуждены согласиться с тем, что в первую очередь русскому человеку больно думать о себе. А это значит, что история Руси полна событиями, настолько травматичными, что достаточно слабое национальное сознание не способно ухватить в них ничего кроме боли.

Найти потрясения в истории такого государства, как Россия, не составит труда ни для кого. Однако чтобы добраться до первопричины, нужно вспомнить первое. То первое событие, которое поставило Россию на путь боли и тоски в мысли о себе. Самое древнее, что получается вспомнить у нас, — это Крещение Руси. Крещение историческое, а не духовное. Понятно, что это утверждение, достаточно проблематичное, однако для нас сейчас важно понять, что в нашей истории есть момент, по значимости не менее существенный, чем историческое крещение. Попробуем обосновать это утверждение сравнением с историей Христианства в Римской империи (ее Восточной, греческой части).

Там христианство заявило о себе впервые как гонимая религия, и люди, добровольно и тайно принимая ее, добровольно же гибли за Христа. Получается все логично: изживающее себя язычество, не имея уже никаких духовных ресурсов, применяет административный ресурс в попытке умерщвления новой молодой веры. К тому же в греческой душе, которая имела в своем языческом опыте великих философов и которая могла осмыслить, за ЧТО она гибнет, в общем-то все оставалось на нужных местах: язычество — неистинно и приносит зло и насилие. Христианство — ИСТИНА, за нее и страдаем, делая свой осознанный выбор.

В России же (т.е. на Руси) было все по-другому: язычество было органично для Руси, да и к тому же уровень культуры был ниже, чем в какой бы то ни было ранний, архаичный период развития античного мира. Таким образом, если бы Русь развивалась изолированно, ей, может быть, понадобилось бы веков 8–10 еще для того, чтобы развить свое самосознание в язычестве и, преодолев его изнутри, открыть для себя христианское откровение. Однако случилось все по-другому: уже христианство насаждалось с использованием «административного ресурса», достаточно агрессивно говорило об ИСТИНЕ и любви, выжигая каленым железом язычество. На уровне интуиции нам не верится, что, обобщая весь период крещения Руси, можно сказать, что Русь крестилась добровольно, следуя внутреннему порыву, а князь всего лишь зафиксировал стремление своего народа. И вполне возможно, что «дикое» и практически детское сознание Руси восприняло сам процесс крещения как насилие, несущее боль, страдание и разрушение привычной жизни, запрет на проявление естественных для всех людей эмоций и переживаний. Осознать же духовную суть крещения внутренних сил у Руси не было. И мне кажется, что это событие оставило страшный след в душевной памяти народа. Рискну даже сказать, в народной психике. В итоге в русском сознании произошли искажения. С тех пор понятие, а скорее ощущение Истины (впоследствии осознанное в христианском русском сознании) неразрывно связано с болью потерь. А спасти что-то любимое можно только сбежав в леса язычества, став, таким образом, вне закона и вне общества.

С другой стороны, неподготовленность русского сознания к принятию христианского откровения привело к тому, что язычество не было осознано и преодолено во внутренней духовной жизни Руси, а было исключено внешним, административным образом.

Если обращаться к метафоре ребенка, то можно сказать так: для того, чтобы шестилетнее дитя прониклось духом христианства, наихудший способ — это посадить в солнечный летний день это дитя изучать Евангелие в то время как хочется по лугам-лесам побегать, сопроводив это побуждение к изучению каким-нибудь насильственным актом, к тому же. Продолжая говорить метафорически, замечу, что у России во многом женская душа, поэтому насилие оставило в ней особенно глубокий след. Ну а всем известно, что травмы, нанесенные душе человека в детстве, если они не разрешены (не залечены) на глубоком мистическом уровне, остаются с ним на всю жизнь.

Так может быть, в Руси-матушке до сих пор живет испуганная Русь-девочка. Матушка-то понимает, что все было сделано во благо, однако девочка цепенеет от ужаса и… молчит… А в душе у русского человека живет молчаливая тоска… со временем уже стерлась причина этой тоски. Осталось одно переживание.

Для того чтобы мыслить и в мысли заговорить, русскому человеку, Руси-матушке в себе нужно полюбить, может, даже попросить прощения у языческой девочки и как бы вырастить ее в любви так, чтобы и она полюбила бы православную взрослую Русь. Иными словами, русскому человеку внутри себя нужно проделать ту работу духа, которую западный человек совершал 8–10 столетий до своего крещения. Саму себя простить, полюбить и принять — и это, по нашему мнению, единственный способ к обретению Россией голоса Жизни и истины. Помимо анализа русской души, нужен синтез ее частей в единый мощный поток Жизни. А суть чуда Розанова как раз в том, что он в своем творчестве дает такую возможность русской душе — полюбить себя во всех проявлениях. Дает возможность прочитать о себе, таким образом заставив сознание работать и расти. Он в состоянии отделить дух христианства и православия от формальных процедур, имеющих к нему опосредованное отношение, таким образом примирив «древнерусскую» языческую душу с христианской европейской мыслью. Именно из этой почвы может развиваться русская конструктивная православная мысль (философия).

А основной целью русской философии, на мой взгляд, должна оставаться задача создания инструментов, которые в душе каждого русского человека помогут маленькой языческой Руси вырасти в молодую, счастливую, взрослую православную Россию. Тогда и русский человек перестанет тосковать, а будет собирать грибы и ягоды, пока не повзрослеет, как тому учил В.В. Розанов.

Журнал «Начало» №15, 2006 г.

^[1] Галковский Д. «Бесконечный тупик». «Континент», №81. С. 221.

^[2] Там же. С. 232.

^[3] Там же. С. 235.

^[4] Там же. С. 237.

^[5] Там же. С. 245.

^[6] Там же. С. 236.

^[7] Там же. С. 245.