Крестьянство или христианство? Социальные аспекты современного Православия

Н.П. Богданов-Бельский «В церкви»

В статье говорится о проблеме доминирования крестьянской субкультуры в среде современного православия. Среди прихожан Русской Православной Церкви налицо сильная тяга к различным элементам старой крестьянской культуры, которые воспринимаются зачастую в качестве необходимых составляющих церковного предания. Отношения на приходах, в монастырях и семинариях в наши дни нередко строятся по логике старых патриархальных сообществ. Крестьянства как класса в России давно не существует, и попытка его воспроизведения в монастырях или на приходах несет в себе опасность обращения всей жизни православия в благостный миф. Этот миф не позволяет человеку церкви ориентироваться в современном мире. Характерным примером догматизации «крестьянского» видения церковной жизни служит книга епископа Тихона Шевкунова «Несвятые святые».

См. также: Крестьянство или христианство? Круглый стол, отзыв на статью профессора О.Е. Иванова.

Ключевые слова: православие, церковь и общество, русская культура, крестьянство.

Христианство – религия вселенская, в ней, как сказано апостолом, нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного. Каждому человеку, независимо от его рода деятельности и положения в обществе, христианство раскрывает свой особый, наполненный глубоким смыслом, путь. Так, по крайней мере, должно быть. Об этом написано в Новом Завете. Однако в историческом существовании Церкви те жизненные пути, которые она предлагает своей пастве, неизбежно выражаются при посредстве культурных и социальных форм времени. Укоренившись в церковном предании, эти формы порой начинают жить своей собственной жизнью в отрыве от изменившейся культурной обстановки и накладывают свой отпечаток на представления об образе «идеального христианина». Так было с монашеством: возникнув в определенном историческом контексте в IV веке как движение мирян, в основном из низов общества, это движение было впоследствии «воцерковлено». Теперь без монашества Православие и не представить; именно в этом образе складывается представление большинства о святой подвижнической жизни. Однако монашество как институт – это вполне человеческое изобретение, о нем ни слова не говорится в Евангелии.

Особые формы присущи и современному русскому Православию, они-то в первую очередь и бросаются в глаза людям «внешним» и тем, кто только начинает прокладывать дорогу к храму. И действительно, если оставить в стороне таинственную, сакраментальную сторону Церкви, ее вероучительные аспекты, то в процессе воцерковления сегодня можно увидеть введение человека в особый вид культуры. Эта культура поражает, прежде всего, своей «бытовой» стороной, столь не характерной для современного общества. Она предполагает особый язык – как богослужебный, так и обыденно-повседневный, со специфичными словами, вроде «спаси Господи», «послушание», «искушение», «владыко». Имеется у нее и особый язык жестов: поклоны, крестные знамения, благословения, целования икон. Приверженцы этой  культуры читают литературу определенного рода. Они окружают свой быт определенным набором атрибутики и одеваются особым образом. Женщины ходят в платках и длинных юбках, мужчины отращивают бороды. В храме все появляются, как правило, в невзрачной однообразной одежде. Особенно ярко эта культура процветает в среде монашества и паломников. В рамках этой культуры есть отдельный класс людей экстравагантных и радикалов: это «казаки», «монархисты», сторонники разных «националистических движений». Им уже можно дать волю фантазии, ходить в странной форме, с плеткой и орденами.

Как же обозначить эту бытовую культуру, с которой сталкивались все, кто хоть раз зашел в храм? Во-первых, выражаясь более точно, это никакая не культура, а субкультура. Она частична. Она чужда современности, а порой светского человека может даже шокировать. Во-вторых, сами ее носители, прежде всего, апеллируют к традиции. Они стремятся воспроизвести в жизни приходов и монастырей традиционный христианский быт, как они его понимают. А кто такой христианин в обыденном сознании русского человека? Это, конечно, крестьянин. Всю историю своего существования Россия была по преимуществу крестьянской страной. Так было и в древние времена, и в XIX веке, в эпоху своего наивысшего расцвета. Вот и воспроизводят у нас в православной церкви по факту крестьянскую субкультуру.

Кто такой христианин в обыденном сознании русского человека? Это, конечно, крестьянин. Фактически речь идет о подспудной догматизации крестьянского мировидения и крестьянского, по своему существу, отношения к жизни в Русской Православной Церкви.

К.В. Лебедев «Причащение народа»

То, что эта субкультура именно крестьянская, очевидно и с внешней стороны. Скажем, обычай ходить женщинам в церковь в платках – исключительно крестьянский, еще в XIX веке дамы из высших сословий платки не надевали. В эмигрантской среде на службы в приходы русского зарубежья дамы ходили в шляпах, а впоследствии и их сняли. Любовь наших прихожан к ряженому казачеству, сарафанам, постным блюдам, всевозможным национальным хорам, кружкам рукоделия и народного промысла – все это характеризует тягу именно к крестьянскому.  За безобидными, на первый взгляд, обычаями и фольклором, культивируемым в церковной среде, стоят и более серьезные вещи. Отношения на приходах, в монастырях и семинариях в наши дни нередко строятся по логике старых патриархальных сообществ. На приходах у нас «батюшки» окормляют своих прихожан-«детушек». В монастырях «владыки» смиряют «послушников». Отношения епископов между собой, епископов и священников, священников и паствы насквозь патриархальны, что воспринимается едва ли не как часть церковного предания. Послушание же, смирение как покорность светским и церковным властям, о которых у нас любят говорить, – добродетели вполне крестьянские. Фактически речь идет о подспудной догматизации крестьянского мировидения и крестьянского, по своему существу, отношения к жизни в Русской Православной Церкви.

Хочется подчеркнуть, что проблема здесь не в том, что наши прихожане – часто люди из простых. Проблема в том, что эта «простота» именно культивируется самой церковью и поддерживается искусственным образом. Кого по внешнему виду напоминает наш классический облик приходского священника – батюшки? Конечно же, простолюдина-крестьянина. А образу католического священника, напротив, присущи аристократические черты. Между тем, у этого современного православного «батюшки» за плечами как минимум семинария, а нередко и высшее светское образование. Он может даже иметь ученую степень, а выглядеть при этом все равно нарочито по-крестьянски. То же можно сказать и о прихожанах. Если в России с грехом пополам формируется «средний класс», то в церкви об этом слыхом не слыхивали: считается, что чем проще ты будешь, чем простонароднее выглядишь и ведешь себя, тем лучше.

Кто такой крестьянин в своей основе? Это ребенок, дитя своей земли. Он не самостоятелен и не вполне отвечает за свои поступки. Фигура крестьянина в культуре неизбежно сближается с фигурой раба, который не обладает самобытием. Крестьянину-ребенку необходим батюшка-барин. Барин должен вразумлять его и наставлять на путь истинный. На барина крестьянин перекладывает ответственность и свободу принятия решений. Без барина крестьянину не состояться. Крестьянин без барина – это потерянный, пропащий, не знающий самого себя детина. Таковы разбойники с большой дороги, взбунтовавшиеся казаки Степана Разина или Емельки Пугачева. Их своеволие и непослушание равносильны самоубийству. Мир, в котором живет крестьянин, насквозь мифологичен. Центральной фигурой в нем является царь-батюшка – самый главный барин, отец всех крестьян земли русской. На царя и его свиту в лице дворянства крестьянин уповает, снимая с себя всякую ответственность за происходящее в стране.

Каковы добродетели крестьянина? Они изложены в «Домострое»: это послушание властям, хозяйственность, семейственность. Требования, которые предъявляет к крестьянину культура, минимальны: быть работящим, терпеть невзгоды, не пить, не бунтовать, иметь крепкую патриархальную семью. Крестьянин лишен рефлексии: за него думает барин. Крестьянин лишен и личностных качеств, необходимых воинам. Если к высшим сословиям в феодальную эпоху, будь то светским или духовным, культурой предъявлялись запредельные требования (от воинов-рыцарей ожидали воинских подвигов, от монашества и клира – аскезы и самоотречения), крестьянину достаточно было оставаться самим собой. Крестьянское сословие менее всех других требовало внутренней выделки, самопреодоления или жертвы, потому-то оно и находилось на низшей ступени социальной иерархии. Крестьянская культура – низовая, она никогда не имела права претендовать на первосмыслы.

«Крестьянскость» в русской церкви проникает даже туда, где ее быть не может по определению, что приводит к совсем трагикомическим случаям. Православными издается множество совершенно крестьянских по духу журналов и газет, существуют крестьянские радиостанции и телевидение.

Сказанного достаточно для того, чтобы понять всю странность попыток нынешнего возрождения крестьянской субкультуры в среде православия. Зачем именно крестьянская? Почему не дворянская или, к примеру, средневеково-рыцарская? Дамы в шляпках и кавалеры в сапогах со шпорами в храме смотрелись бы куда эстетичнее бабушек в платочках и мужиков в косоворотках. Зачем вообще Церкви цепляться за субкультуру? «Крестьянскость» в русской церкви проникает даже туда, где ее быть не может по определению, что приводит к совсем трагикомическим случаям. Выше уже упоминалось обилие шутовских и радикальных движений в околоцерковной среде, возникших не иначе как от простоты душевной. Православными издается множество совершенно крестьянских по духу журналов и газет, существуют крестьянские радиостанции и телевидение. Через них крестьянские батюшки излагают адаптированные версии «Домостроя», а крестьянские философы вещают о Царьграде и Святой Руси. Отношения Русской Православной Церкви с современными представителями властей строятся также по совершенно крестьянской логике: «нет власти не от Бога», мы вам послушны и поддерживаем любые ваши инициативы, наше дело молиться, а не рассуждать.

Конечно, прямо о необходимости «крестьянскости» жизни для спасения души у нас не говорится. Прежде всего, церковная риторика использует аскетические труды святых отцов и преподносит аудитории идеалы монашеские. Необыкновенной популярностью в православной среде пользуются средневековые патерики, жития святых, монашеские сочинения Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова, наставления всевозможных старцев с Афона и т. п. Однако если говорить о социальном измерении сочинений подобного рода, то все они оказываются насквозь крестьянскими.

Само монашество бывает разное. Европейское Средневековье знало духовно-рыцарские ордена, ордена монахов-ученых, монахов-миссионеров, монахов-земледельцев, наконец, нищенствующих монахов-странников. Из монастырей, между прочим, выросли первые университеты Европы. Человек из любого сословия имел возможность отвергнуть мир и избрать путь жертвы и служения Богу. При этом ему не нужно было менять свою социальную среду, и он зачастую продолжал заниматься тем, что умел до принесения обетов. От мирянина его отличали больший аскетизм и строгость к себе, молитвенный настрой. В Византийской империи преобладал исихастский созерцательный тип монашества. Его-то и переняла наша страна при крещении. Таковым в своем идеале монашество у нас остается и до сего дня. Но вместе с исихастским монашеством Византия знала и другие формы «высокой» христианской жизни: в империи существовали различные богословские школы, привлекавшие интеллектуалов к обсуждению сложных догматических вопросов, существовали городские благотворительные общины. Голос харизматичных подвижников из пустыни уравновешивался проповедями образованного городского епископата. К сожалению, традицию образования и богословской мысли Русь не переняла; русское монашество всю свою историю оставалось насквозь простонародно-крестьянским, заняв при этом исключительное положение в умах русских людей. Сказанное усугубила народная любовь к многочисленным святым-юродивым из простецов – также черта исключительно русского Православия. Физический труд – практически единственное занятие кроме молитвы и в наших современных монастырях. Даже и в этом случае монах – не «простолюдин»; принятием обетов он становится на путь подвига самоотречения, на пути к святости преодолевает в себе все низменное. Но «быт» монастырей остается прежним, и тот «месседж», которые эти монастыри посылают миру, насквозь пропитан именно крестьянским отношением к действительности.

Королева Елизавета на службе в англиканской церкви

Если брать шире, «крестьянскость», нарочитая простонародность – проблема русской культуры как таковой. Дело здесь не просто в бедности, необразованности и преобладании крестьянской массы в населении страны в течение веков. Проблема состоит в том, что это низшее сословие заняло не свойственное и не подобающее ему место в русской культуре. П.А. Сапронов, говоря о русской культуре, отмечает, что на Руси даже богатые слои населения со временем окрестьянились, переняв менталитет, манеры и образ жизни простолюдинов: «К XVI веку в Московской Руси жили одни крестьяне: крестьяне-мужики, крестьяне-посадские люди, крестьяне-воины, крестьяне-князья и цари. Сквозное окрестьянивание и крестьянскость создавали совершенно неведомую послеантичному Западу однородность русской культуры, не знавшей ни бюргерской, ни, тем более, какого-либо подобия рыцарской культур» [1, c. 267-268]. Подобная ситуация на Западе была совершенно немыслимой: там присутствовала строгая иерархия сословий, низовое-крестьянское находилось внизу и само, скорее, претерпевало влияние высших сословий, приобретая аристократические черты.

Полноценная культура высших сословий в России начала формироваться лишь с реформ Петра Великого. Но она была западной по происхождению и даже в XIX столетии чувствовала себя чуждой «исконно русскому» духу. Отсюда ее народничество, заигрывание с простолюдинами, поиски некоей «народной мудрости» и «народной правды». Трагедия русской аристократии XIX века заключается в том, что она перестала считать себя «солью земли русской», отдавая первенство и приоритет в сфере духовной и интеллектуальной всевозможным Платонам Каратаевым. Вместо того, чтобы вести народ за собой, образовывая его и задавая ему смыслы существования, она начала склоняться перед ним. Страшным и безобразным образом это проявилось перед революцией в феномене распутинщины, затронувшем самые высшие слои русского общества и даже царскую семью. Чем это кончилось, во что превратился впоследствии «народ-богоносец» – всем хорошо известно.

Духовенство реформы Петра Великого не коснулись; вплоть до XX столетия оно так и оставалось сословием простонародным, занявшим подчиненное по отношению к дворянству положение в русском обществе – опять-таки в полную противоположность Западу, где духовенство в формальной иерархии считалось первым сословием. Революция, «восстание масс» и классовый геноцид только усугубили проблему. Лишенное опоры в лице дворянства и привыкшее к своему подчиненному положению в Российской империи, духовенство, в той его части, что выжила, свыклось и с советской властью. О богословской образованности речи уже не могло идти в принципе.

Характерным примером догматизации «крестьянского» видения церковной жизни в современной России служит книга епископа Тихона Шевкунова «Несвятые святые», не случайно она стала бестселлером. В ней миллионная аудитория увидела жизнь Православной Церкви именно так, как она хотела ее увидеть.

Простые незатейливые истории простых монахов Псково-Печерского монастыря. О добродетелях, которые можно стяжать в пекарне, коровнике или у выгребной ямы. О прозорливых старцах и «истинных послушниках». О молебнах перед чудотворными иконами, по которым выздоравливают родственники. О сглазе, оккультизме и беснованиях, исцеляемых молитвами старцев. О чудесных снах и всевозможных непонятных происшествиях: черных собаках, мешающих освящать квартиру, мальчике, от которого все загорается из-за того, что не прочли особых заклинательных молитв при крещении, и пр. и пр. Эти истории обильно сдабриваются рассказами из средневековых патериков, создавая ощущение сказочности и нереальности всего описываемого. «Все здесь создавало впечатление если не сказки, поскольку очевидно было явью, то чего-то удивительного» [2, с. 21]. С самого начала автор предупреждает нас, что речь идет об особом «прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни» [2, с. 7].  Этот мир отличен от обыденности и живет по своей специальной логике, не поддающейся осмыслению земным умом. В этом мире используется особая одежда и свой особый язык, о значении слов которого нам старательно рассказывает о. Тихон. Имена монахов обязательно доисторические и труднопроизносимые, богослужение – длинное и непонятное. В этом мире нарушить пост или не прочитать последование к Причастию – большой грех, а если ты не исповедуешься перед Литургией, на тебя, возможно, свалится кирпичная кладка. Самой главной добродетелью здесь является послушание, а самым страшным преступлением гордыня и своеволие: «Священноначалия следует слушаться всегда и во всем. Вплоть до того, когда повеление, например, игумена, кажется непонятным, нелогичным, даже опасным для жизни» [2, с. 166] (далее следуют абсурдные и безобразные примеры подобного послушания, которые, по мнению о. Тихона, мирским людям не понять – зачем же их тогда оглашать миллионными тиражами?).

Книга, скажем так, для совсем неискушенного читателя. Монахи-крестьяне своей простой крестьянской жизнью славят Бога и приглашают к этому читателей. «Живите как мы», – словно бы говорят монахи читателям, – то есть живите просто и по-крестьянски. Крестьянское сознание мифологично; для него все эти истории о благодатном огне, чудотворных иконах и пророчествах вполне естественны и служат делу назидания. Послушание, отказ от собственного разумения и воли – также не только монашеские, но и крестьянские добродетели. Проблема, однако, в том, что героями книги о. Тихона выступают не только выходцы из простой среды, удалившиеся из мира и ставшие на путь аскетического подвига. В ней фигурируют высокопоставленные чиновники и офицеры, директора заводов, кинорежиссеры, профессора и ученые. Они-то и освящают квартиры, и видят чудесные сны, и ищут «послушания» у всевозможных старцев, демонстрируя свою тотальную «крестьянскость» в отношении духовных вопросов. В силу своего образования и положения эти люди должны бы, казалось, быть не так просты и относиться к своей вере серьезнее. Высокий социальный статус обязывает, как-никак, к уму, проницательности, вкусу, чувству личной ответственности, в конце концов. Вера взрослого человека не есть вера ребенка. Но все мы хорошо знаем, что собой представляют советские «директора заводов» и иже с ними. Крестьянские наставники преподносят им крестьянскую веру, они ее и принимают своим полуязыческим сознанием, не утруждая себя дополнительной рефлексией.

Отсюда шизофреническое двоемирие, в котором пребывают люди подобного рода. С одной стороны, «грешный» мир советской и постсоветской действительности, живущий по своим – зачастую криминальным – законам, где со всеми нужно уметь «договариваться» и непрерывно лгать, не прислушиваясь к голову совести. «Мир лежит во зле» – так оно было всегда, что уж тут поделаешь? С другой стороны, некий особый мир «православия» – это мир мироточащих икон, церковных праздников и чудесных пророчеств. Есть некая особая «духовная жизнь», текущая по преимуществу в монастырях и около духоносных старцев. И если ты хочешь жить как христианин, то можешь «уйти из мира» в эти самые монастыри (что лучше всего) или, по крайней мере, регулярно приезжать туда в качестве паломника. Тебе нужно обязательно найти себе батюшку-духовника: он разрешит все твои вопросы и один будет знать о твоей «духовной жизни». Нужно будет на все дела просить его благословения, регулярно исповедоваться и причащаться. Причастие при этом понимается в индивидуально-терапевтическом смысле. Эта «духовная жизнь» ведется параллельно «грешной» земной, никак на ней не сказываясь и ничего в ней не изменяя. В лучшем случае она затронет круг семьи и ближайших друзей-родственников. Не подобным ли образом рассуждают о Церкви разные криминальные авторитеты или олигархи, так часто теперь мелькающие на экранах телевизора с иконами и христианской атрибутикой? Именно крестьянская вариация Православия позволяет им это безболезненно делать. Не по этой ли причине в России складывается абсурдная ситуация, когда повсюду идет строительство сотен церквей и все рядятся в истово верующих, а в стране разруха, с телеэкранов непрерывно льется ненависть и общественная жизнь продолжает деградировать?

Отсюда шизофреническое двоемирие, в котором пребывают люди подобного рода. С одной стороны, «грешный» мир советской и постсоветской действительности, живущий по своим – зачастую криминальным – законам, с другой стороны, некий особый мир «православия» – это мир мироточащих икон, церковных праздников и чудесных пророчеств.

Поверхностность, отсутствие рефлексии, нежелание задавать себе трудные вопросы – характерный признак текстов наподобие «Несвятых святых». В этой книге о. Тихон повествует о тяжелейшей эпохе Православной Церкви, о действительных подвижниках духа, отстаивавших Церковь во время гонений, подвергавшихся высылкам и тюрьмам, но при этом проявляет совершенную нечувствительность к особенностям времени. Благостный житийный стиль повествования уверяет нас, что «так было всегда», что «нет ничего нового под солнцем»: неправедность и несправедливость мира, жестокие войны, гонения властей предержащих – и подвижники духа, убегающие из городов в монастыри ради высокой жизни. Но Псково-Печерский монастырь в то время – это не просто место для аскетов, это единственный оставшийся в советской России клочок нормального мира нормальных человеческих отношений. И люди, пришедшие туда с полей страшной мировой войны, – не житийные воины эпохи Римской империи, избравшие себе новое поприще. О том, что тоталитарный «мир» советской действительности – явление весьма специфическое, что обычные человеческие категории и понятия к нему не применимы, автор умалчивает. Он, например, с большой гордостью повествует об освящении квартиры маршала Жукова и истовой вере его дочки. О том, кто такой товарищ Жуков, и каковы на самом деле его заслуги в Великой Отечественной войне, автору задуматься недосуг; для него, как и для миллионов «советских граждан», этот персонаж просто является «великим военачальником», воплощением героизма. А между тем время описывается страшное: за благостной картиной жизни монастырских подвижников проглядывает опасная игра, в которую вступила Русская Православная Церковь после декларации митрополита Сергия.

Крестьянства как класса в современной России не существует, и попытка его воспроизведения выглядит достаточно странной затеей, обращающей всю жизнь Православия в благостный миф.

Указанную культурную и социальную проблему, обусловленную многими причинами, унаследовала Русская Церковь в XXI столетии. Ее следствием является нарочитый антиинтеллектуализм человека Церкви, тяга к патриархальности, тяжеловесная обрядовость, закрытость, настороженность, а порой и открытая враждебность по отношению к современной культуре. Все это формирует малопривлекательный облик Православия в глазах светских людей, усугубляющийся громкими одиозными поступками различных околоцерковных активистов. Что уж тут удивляться непрерывным нападкам на Церковь и критике со стороны интеллигенции? Крестьянская редукция Православия приводит к тому, что Церковь Христова в общественной жизни страны попросту не представлена; ее мнение никем здесь не выражается. За постперестроечное время она так и не смогла стать духовным и смыслообразующим стержнем страны или хотя бы одним из ее авторитетных институтов. Крестьянства как класса в современной России не существует, и попытка его воспроизведения в тепличных условиях монастырей или на приходах выглядит достаточно странной затеей, обращающей всю жизнь Православия в благостный миф. Этот миф не позволяет человеку Церкви ориентироваться в современном мире, лишает его возможности «различать духов».

Все вышесказанное приводит нас к необходимости переосмысления церковной жизни в ее культурно-социальном измерении. Утверждаемая простонародность церкви не позволяет ей адекватно выразить многие евангельские смыслы, необходимые человеку сегодня. При посредстве церковного «быта» и обрядовости у нас очень много говорится о послушании, покорности, смирении, следовании воли Божьей и т. п., но практически ничего о царственном достоинстве человека, о той высокой роли, ради которой он создан, о свободе, которая ему дарована, и о талантах, которые ему необходимо раскрыть. Современной Церкви не хватает момента аристократизма для выражения этих смыслов. Аристократизм, в его подлинном значении, предполагает иерархическую выстроенность общества, наличие в нем смыслового «верха» и «низа», где за «верхом» признается образованность, выделка ума, умение брать ответственность на себя, «взрослость» отношения к жизни. Аристократизм в церкви означает наличие в ней церковной элиты в лице общепризнанных авторитетных институтов, в идеале – богословски образованного епископата. Именно эта элита, а не простонародные «старцы», должна быть подлинным учителем христианской жизни и выражать позицию Церкви по тем или иным вопросам, глубоко и на понятном широкой публике языке. «Старцы» могут служить лишь харизматическим коррективом этой самой элите институциональной Церкви, но никак не могут занимать ее место.

Утверждаемая простонародность церкви не позволяет ей адекватно выразить многие евангельские смыслы, необходимые человеку сегодня.

Царственность, аристократизм были всегда присущи церковной традиции, и их умаление сегодня – проблема именно русского Православия. Где, как не в богослужении, эти смыслы проявляются ярче всего. Ни для кого не секрет, что византийская литургическая практика сформировалась под влиянием столичного церемониала императорского двора и церемониала помпезных патриарших богослужений Софийского собора. «Благословенно царство…» – первые слова Литургии, открывающие нам двери в особое эсхатологическое пространство «жизни будущего века». В этом пространстве обычные материальные предметы природного (читай, крестьянского) происхождения становятся символами, указывающими на иную реальность. Грубая материальная природа преображается до неузнаваемости, становится «царственной». При посредстве царской атрибутики оформляется наша встреча с Богом. Такова естественная логика нашего восприятия сферы сакрального. Христа в земной жизни называли сыном плотника, – но не плотником его изображают на многочисленных иконах и фресках. Не «простолюдинами» выглядят и священники в царственных облачениях у алтаря. Почему при этом наш народ считает для себя возможным вступать в Церковь в одеждах простолюдина, не оставляя всю эту крестьянскую субкультуру за ее порогом, – не понятно.

Журнал «Начало» №33, 2016 г.

Лауриц Туксен, Свадьба императора Николая II и великой княгини Александры Фёдоровны (1894)

Литература

1. Сапронов П.А. Феномен героизма. СПб., ИЦ «Гуманитарная Академия», 2005.
2. Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. М., изд-во Сретенского монастыря, «ОЛМА Медиа Групп», 2011.

I.V. Iliukovich

Peasantry or Christianity? The Social Aspects of the Modern Orthodox Church

The article describes the problem of the dominance of the peasant subculture among the Orthodox Church laity today. The parishioners of the Russian Orthodox Church are strongly biased towards the elements of the old peasant culture, which is often understood as one of the important component of the church tradition. Relations between the faithful in modern parishes, monasteries and seminaries are often set in the way of ancient patriarchal societies. Peasantry as a class does not exist in Russia anymore; therefore any attempts of its revival convert the life of the Orthodox Church into a pleasing myth. An Orthodox parishioner cannot orient oneself in the modern world because of this myth. The book of bishop Tikhon Shevkunov Everyday Saints and Other Stories may be called a typical example of the dogmatisation of the peasant subculture in Orthodoxy.

Keywords: Orthodoxy, church and society, Russian culture, peasantry.